– Если я откажусь, у меня никого не останется. Никого, – голос Дамблдора дрогнул, мир покосился, и голова уткнулась в древние ладони. Ужасные звуки раздались из горла не-Гарри. Он зарыдал, как ребёнок.
– Так я скажу посланцу Волди «нет»? – теперь голос Аластора прозвучал странно мягко. – Тебе не обязательно делать это самому, старина.
– Нет… Я скажу сам… Я должен…
* * *
Воспоминания резко оборвались, и Гарри выдернул голову из светящейся воды, задыхаясь, словно ему не хватало воздуха.
Переход между двумя реальностями, между событиями десятилетней давности и настоящим, стал ещё одной встряской для разума Гарри, в некотором роде это погружение в прошлое лишило его опоры. Но Гарри понял: рыдающий в своём кабинете старик был другим, более мягким, он был человеком из иной эпохи…
Затем всё рассеялось, словно дым. Вернулось сейчас, сегодняшний день.
Перед ним стоял древний волшебник, грозный и ужасный, похожий на каменное изваяние. Борода будто соткана из проволоки, очки-полумесяцы как зеркала, и зрачки за ними – острые и твёрдые, как чёрные алмазы.
– Хочешь заодно увидеть и смерть моего брата от Круциатуса? – спросил Дамблдор. – Волдеморт прислал мне и эти воспоминания.
– И тогда… – у Гарри возникли проблемы с речью из-за нарастающей боли в груди. – Именно тогда… – казалось, слова жгли ему горло. Ужасное знание, чудовищное озарение нахлынуло на него. – Именно тогда вы сожгли Нарциссу Малфой живьём в её собственной спальне.
Альбус Дамблдор холодно смерил его взглядом:
– Только глупец ответит на этот вопрос «Да» или «Нет». Важно лишь то, что Пожиратели Смерти верят, что я убил её, и эта вера хранила семьи всех, кто служил Ордену Феникса… до сегодняшнего дня. Теперь понимаешь, что ты наделал? Что ты сделал со своими друзьями, Гарри Поттер, с любым, кто встанет рядом с тобой?
Старый волшебник, казалось, стал ещё выше и ещё ужаснее, его голос теперь гремел:
– Ты сделал их мишенями, и мишенями они останутся! Пока ты не докажешь единственным путём, каким это только можно доказать, что не желаешь больше платить по таким счетам!
– И это правда? – Гарри наполняло странное ощущение, будто он переставал чувствовать своё тело. – То, что говорил Драко, что Нарцисса Малфой ничем не запятнала своих рук, что она была просто женой Люциуса? Она потворствовала им, я понимаю, но я не согласен, что за это стоит сжигать заживо.
– Меньшие меры их бы не убедили, – в голосе старого волшебника не было ни сомнения, ни возражения. – Я всегда неохотно делал то, что должен был. Цену моего милосердия всегда платили другие. Аластор с самого начала говорил мне об этом, но я не слушал его. Надеюсь, тебе такие решения будут даваться легче, чем мне.
– Меня удивляет, – Гарри не ожидал, что его голос может оставаться почти спокойным, – что Пожиратели Смерти не взялись за другую семью Светлых и не начали новый виток эскалации возмездия, раз вы не достали их всех сразу своим первым ударом.
– Возможно, так бы и вышло, будь моим противником Люциус, – глаза Дамблдора были тверды, как камни. – Мне рассказали, что, услышав эту новость, Волдеморт рассмеялся и объявил Пожирателям Смерти, что я наконец-то вырос и стал достойным противником. Наверное, он был прав. Со дня, когда я приговорил своего брата к смерти, я начал сравнивать тех, кто следовал за мной, задаваться вопросами – кем я могу рискнуть, кем пожертвовать, и ради чего. Удивительно, насколько меньше фигур я потерял, поняв, сколько они стоят.
Челюсти Гарри сомкнулись так сильно, что лишь с большим трудом ему удалось заговорить вновь:
– Но с другой стороны, не похоже, что Люциус умышленно захватил Гермиону ради выкупа, – тихо сказал Гарри. – С точки зрения Люциуса, кто-то другой нарушил перемирие первым. Если помнить об этом, сколько же именно галлеонов стоила Гермиона? Если забыть о принципе «Никаких переговоров с террористами», если бы это была какая-то простая угроза её жизни, сколько бы стоила её жизнь? Десять тысяч галлеонов? Пять тысяч?
Старый волшебник не ответил.
– Забавно, – голос Гарри сильно дрожал. – Знаете, каким было моё худшее воспоминание в тот день, когда я оказался перед дементором? Смерть моих родителей. Я слышал их голоса и всё остальное.
Глаза старого волшебника за очками-полумесяцами расширились.
– И одна мысль… – продолжил Гарри, – одна мысль не давала мне покоя. Тёмный Лорд предоставил Лили Поттер возможность уйти. Он сказал, что она может сбежать. Он сказал, что её смерть рядом с колыбелью не защитит ребёнка. «Прочь, глупая женщина, если у тебя есть хоть капля здравого смысла!..» – ужасный холодок пробежал по телу Гарри, когда он повторил эти слова, но он стряхнул его и продолжил. – И после этого я размышлял – и никак не мог остановиться, – не был ли Тёмный Лорд прав? Если бы только мама отступилась. Она попыталась проклясть Тёмного Лорда, хотя это было самоубийством, и она знала, что это самоубийство. Она не выбирала между своей и моей смертью. Она выбирала между своей жизнью и смертью нас обоих! Если бы она поступила разумно и ушла, то есть, я, конечно, люблю маму тоже, но сейчас Лили Поттер была бы жива и была бы моей матерью! – слёзы застилали его глаза. – Только сейчас я понял. Я понял, что чувствовала моя мать. Она не могла отступить от колыбели. Она не могла! Любовь не отступает!
Старый волшебник выглядел так, как будто его ударили долотом и раскололи пополам.
– Что я наговорил? – прошептал он. – Что я тебе наговорил?
– Я не знаю! – крикнул Гарри. – Я тоже не слушал!
– Я… Мне жаль, Гарри… Я… – старый волшебник прижал ладони к лицу, и Гарри увидел, как Альбус Дамблдор заплакал. – Я не должен был так говорить с тобой… Я не должен был… возмущаться… твоей невинностью…
Ещё секунду Гарри смотрел на волшебника, а потом развернулся и двинулся через чёрную комнату, вниз по лестнице, через кабинет…
– Я правда не знаю, почему ты всё ещё на его плече, – сказал Гарри Фоуксу.
… через дубовую дверь и вниз по бесконечно-вращающейся спирали.
* * *
В классе трансфигурации Гарри появился раньше всех, даже раньше профессора МакГонагалл. Перед трансфигурацией был урок Заклинаний, но успеть на него Гарри даже не пытался. Он не знал, будет ли профессор МакГонагалл вообще проводить сегодня занятие. Было что-то зловещее в пустых партах вокруг и пустоте у доски. Словно он остался в Хогвартсе один, а всех его друзей не стало.
Судя по расписанию, сегодняшнее занятие должно было быть посвящено поддерживаемой трансфигурации, все правила которой Гарри выучил наизусть, ещё когда трансфигурировал огромный камень в крошечный брильянт, блестевший сейчас на его мизинце. Для остального же класса это скорее будет вопрос теории, чем практики. А жаль, он бы с радостью забылся в трансе трансфигурации.
Доставая учебник, он отрешённо заметил, что его руки довольно сильно дрожат, и ему тяжело открыть кошель.
Ты был чудовищно несправедлив к Дамблдору, – сказал голос, который Гарри раньше называл слизеринцем, только теперь он, похоже, стал также голосом Чувства Целесообразности и, возможно, Совести.
Гарри уставился в учебник, но раздел был настолько знаком, что с тем же успехом можно было смотреть на пустой пергамент.
Дамблдор сражался в войне против Тёмного Лорда, который умышленно хотел сломить его наиболее жестоким способом. Ему пришлось выбирать между проигрышем в войне и смертью своего брата. Альбус Дамблдор узнал самым худшим образом, что у человеческой жизни есть предел стоимости, и осознание этого чуть не разрушило его рассудок. Но ты, Гарри Поттер… ты разбираешься в этом лучше него.
– Заткнись, – прошептал мальчик в пустом классе трансфигурации, хотя никто и не мог этого услышать.
Ты уже читал об экспериментах Филипа Тетлока, когда людей расспрашивали про обмен чего-то святого для них на что-то обыденное. Например, им рассказывали про администратора больницы, который должен выбрать – потратить ли миллион долларов на пересадку печени для спасения пятилетнего ребёнка или потратить этот миллион на покупку больничного оборудования или на зарплату врачей. И участники эксперимента негодовали и хотели наказать администратора больницы за то, что он вообще задумался над этим выбором. Помнишь, как ты читал об этом, Гарри Поттер? Помнишь, насколько глупым тебе это казалось? Ведь если бы больничное оборудование и зарплата врачей не спасали жизни, то не было бы смысла содержать больницы и докторов. Должен ли администратор заплатить миллион за эту печень, даже если на следующий день больница из-за этого обанкротится?
– Заткнись! – прошептал мальчик.
Каждый раз, когда ты тратишь деньги на то, чтобы с какой-то вероятностью спасти кому-то жизнь, ты устанавливаешь нижний предел денежной стоимости жизни. Каждый раз, когда ты отказываешься тратить деньги на то, чтобы с какой-то вероятностью спасти человека, ты определяешь верхний предел денежной стоимости жизни. Если полученные пределы противоречат друг другу, это означает, что можно спасти больше жизней за ту же цену, если переместить деньги с одной задачи на другую. Так что, если ты хочешь использовать ограниченную сумму денег, чтобы спасти как можно больше жизней, то твой выбор должен основываться на том, что человеческой жизни соответствует определённая денежная стоимость. Если выбор не основан на ней, то можно перераспределить эти деньги и найти вариант лучше. И очень глупо, очень лживо негодование тех, кто говорит, что деньги и жизнь нельзя даже сравнивать, всё, что они делают на самом деле – запрещают стратегию, которая позволит спасти больше жизней, ради фальшивых высокоморальных слов…
