кассы запрещаются, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь – шагу нам ступить некуда… а ему все мало, он ждет еще новой неприятности, он думает, что я шучу… Басанова арестовали, – прибавил он, несколько понизив тон, – мне в библиотеке сказывали.
Остродумов и Машурина оба разом приподняли головы.
– Любезный друг, Алексей Дмитриевич, – начал Паклин, – ты взволнован – дело понятное… Да разве ты забыл, в какое время и в какой стране мы живем? Ведь у нас утопающий сам должен сочинить ту соломинку, за которую ему приходится ухватиться! Где уж тут миндальничать?! Надо, брат, черту в глаза уметь смотреть, а не раздражаться по-ребячьи…
– Ах, пожалуйста, пожалуйста! – перебил тоскливо Нежданов и даже сморщился, словно от боли. – Ты, известное дело, энергический мужчина – ты ничего и никого не боишься…
– Я-то никого не боюсь?! – начал было Паклин.
– Кто только мог выдать Басанова? – продолжал Нежданов, – не понимаю!
– А известное дело – приятель. Они на это молодцы, приятели-то. С ними держи ухо востро! Был у меня, например, приятель – и, казалось, хороший человек: так обо мне заботился, о моей репутации! Бывало, смотришь: идет ко мне… «Представьте, кричит, какую об вас глупую клевету распустили: уверяют, что вы вашего родного дядюшку отравили, что вас ввели в один дом, а вы сейчас к хозяйке сели спиной – и так весь вечер и просидели! И уж плакала она, плакала от обиды! Ведь этакая чепуха! этакая нелепица! Какие дураки могут этому поверить!» И что же? Год спустя рассорился я с этим самым приятелем… И пишет он мне в своем прощальном письме: «Вы, который уморили своего дядю! Вы, который не устыдились оскорбить почтенную даму, севши к ней спиной!..» – и т. д. и т. д. Вот каковы приятели!
Остродумов переглянулся с Машуриной.
– Алексей Дмитриевич! – брякнул он своим тяжелым басом – он явно желал прекратить возникавшее бесполезное словоизвержение, – от Василия Николаевича письмо из Москвы пришло.
Нежданов слегка дрогнул и потупился.
– Что он пишет? – спросил он наконец.
– Да вот… нам вот с ней… – Остродумов указал бровями на Машурину, – ехать надо.
– Как? и ее зовут?
– Зовут и ее.
– За чем же дело стало?
– Да известно за чем… за деньгами.
Нежданов поднялся с кровати и подошел к окну.
– Много нужно?
– Пятьдесят рублей… Меньше нельзя.
Нежданов помолчал.
– У меня теперь их нет, – прошептал он наконец, постукивая пальцами по стеклу, – но… я могу достать. Я достану. Письмо у тебя?
– Письмо-то? Оно… то есть… конечно…
– Да что вы все от меня хоронитесь? – воскликнул Паклин. – Неужто я не заслужил вашего доверия? Если бы я даже не вполне сочувствовал… тому, что вы предпринимаете, – неужто же вы полагаете, что я в состоянии изменить или разболтать?
– Без умысла… пожалуй! – пробасил Остродумов.
– Ни с умыслом, ни без умысла! Вот госпожа Машурина глядит на меня и улыбается… а я скажу…
– Я нисколько не улыбаюсь, – окрысилась Машурина.
– А я скажу, – продолжал Паклин, – что у вас, господа, чутья нет; что вы не умеете различить, кто ваши настоящие друзья! Человек смеется – вы и думаете: он несерьезный…
– А то небось нет? – вторично окрысилась Машурина.
– Вы вот, например, – подхватил с новой силой Паклин, на этот раз даже не возражая Машуриной, – вы нуждаетесь в деньгах… а у Нежданова их теперь нет… Так я могу дать.
Нежданов быстро отвернулся от окна.
– Нет… нет… это к чему же? Я достану… Я возьму часть пенсии вперед… Помнится, они остались мне должны. А вот что, Остродумов: покажи-ка письмо.
Остродумов остался сперва некоторое время неподвижным, потом осмотрелся кругом, потом встал, нагнулся всем телом и, засучив панталоны, вытащил из-за голенища сапога тщательно сложенный клочок синей бумаги; вытащив этот клочок, неизвестно зачем подул на него и подал Нежданову.
Тот взял бумажку, развернул ее, прочел внимательно и передал Машуриной. Та сперва встала со стула, потом тоже прочла и возвратила бумажку Нежданову, хотя Паклин протягивал за нею руку. Нежданов пожал плечом и передал таинственное письмо Паклину. Паклин в свою очередь пробежал глазами бумажку и, многозначительно сжав губы, торжественно и тихо положил ее на стол. Тогда Остродумов взял ее, зажег большую спичку, распространившую сильный запах серы, и сперва высоко поднял бумажку над головою, как бы показывая ее всем присутствовавшим, сжег ее дотла на спичке, не щадя своих пальцев, и бросил пепел в печку. Никто не произнес слова, никто даже не пошевелился в течение этой операции. Глаза у всех были опущены. Остродумов имел вид сосредоточенный и дельный, лицо Нежданова казалось злым, в Паклине проявилось напряжение; Машурина – священнодействовала.
Так прошло минуты две… Потом всем стало немного неловко. Паклин первый почувствовал необходимость нарушить безмолвие.
– Так что же? – начал он. – Принимается моя жертва на алтарь отечества или нет? Позволяется мне поднести если не все пятьдесят, то хоть двадцать пять или тридцать рублей на общее дело?
Нежданов вдруг вспыхнул весь. Казалось, в нем накипела досада… Торжественное сжигание письма ее не уменьшило – она ждала только предлога, чтобы вырваться наружу.
– Я уже сказал тебе, что это не нужно, не нужно… не нужно! Я этого не допущу и не приму. Я достану деньги, я сейчас же их достану. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи!
– Ну, брат, – промолвил Паклин, – я вижу: ты хоть и революционер, а не демократ!
– Скажи прямо, что я аристократ!
– Да ты и точно аристократ… до некоторой степени.
Нежданов принужденно засмеялся:
– То есть ты хочешь намекнуть на то, что я незаконный сын. Напрасно трудишься, любезный… Я и без тебя этого не забываю.
Паклин всплеснул руками.
– Алеша, помилуй, что с тобою! Как можно так понимать мои слова! Я не узнаю тебя сегодня. – Нежданов сделал нетерпеливое движение головой и плечами. – Арест Басанова тебя расстроил, но ведь он сам так неосторожно вел себя…
– Он не скрывал своих убеждений, – сумрачно вмешалась Машурина, – не нам его осуждать!
– Да; только ему следовало бы тоже подумать о других, которых он теперь скомпрометировать может.
– Почему вы так о нем полагаете?.. – загудел в свою очередь Остродумов.
– Басанов человек с характером твердым; он никого не выдаст. А что до осторожности… знаете что? Не всякому дано быть осторожным, господин Паклин!
Паклин обиделся и хотел было возразить, но Нежданов остановил его.
– Господа! – воскликнул он, – сделайте одолжение, бросимте на время политику!
Наступило молчание.
– Я сегодня встретил Скоропихина, – заговорил наконец Паклин, – нашего всероссийского критика, и эстетика, и энтузиаста. Что за несносное создание! Вечно закипает и шипит, ни дать ни взять бутылка дрянных кислых щей… Половой
