О камнях Жора Старцев может говорить до бесконечности.
Мы разжигаем костер на берегу большого ручья. До нас тут костров не жгли. Хорошо быть первым. Первым разжигать костер, первым срывать цветок на отметке тысяча пятьдесят метров, первым прокладывать маршрут, первым слушать тишину на перевале.
— Я и люблю только такую тундру, — говорит Жора Старцев, — А то, бывает, идешь, наткнешься на ржавую консервную банку, сразу настроение портится.
Возвращаемся на базу поздней ночью. Но какая это ночь, если полярное солнце светит вовсю, ветер где-то угомонился в распадке, а теплая тишина как будто ожидает первых петухов.
Ребята оставили нам картошку, колбасу и компот. Жора включает транзистор, и мы ужинаем. Милый женский голос сообщает, что в Японии жарко, что «дак-дакс» разучили новый шлягер «Еще одну кружку пива».
Забираемся в спальные мешки и намечаем план на завтра.
Завтра Сергей Рожков, наш радист, возьмет пачку писем, оставленных ребятами на базе, и поплывет вниз по Пеледону до села Ламутского. Там он бросит почту, возьмет лошадей и через три дня пригонит их на базу. У нас шесть лошадей — это весь наш транспорт.
Завтра снова маршрут. Завтра снова перед сном я буду вспоминать хорошие сказки. Может быть, среди них будет и о море, ведь Большой Пеледон впадает в морс.
Жора выключает транзистор. Нас в палатке двое. Между нашими спальными мешками примостился Бич. Он тревожно дергается во сне. Лапы у Бича теплые, как руки…
Лошади
Маршрут третий, в котором читатель познакомится с основной техникой полевой партии
В регистрационной книге Мальчик отстоял от Венеры на восемь номеров. Мальчик был на семь лет старше Венеры. Семь лет и для человека много, а для лошади много очень.
Они любили друг друга. Это видели все.
Они никогда не разлучались. Только однажды новый каюр взял себе трех лошадей, разлучив Мальчика и Венеру. На ночевке стреноженный Мальчик пропал. Его нашли на стоянке промывальщиков за восемнадцать километров от нашей. Мальчик стоял, положив голову на крутую черную шею красавицы Венеры. Венера — черная, гладкая кобылица в белых чулках и с белой звездой на лбу. Она шевелила теплыми нежными губами, что-то шептала ему. Он слушал, закрыв глаза. Больше мы не разлучали Мальчика и Венеру.
Мы увели их на свою стоянку.
Мальчик идет, понурив голову. Когда смотришь в его глаза, — мороз идет по коже. У Мальчика глаза пожилого мужчины. Вот почему он идет, понурив голову. Венера — его последняя любовь. Венера вышагивает, как женщина, которая знает, что на нее смотрят. Наверное, Венера большая грешница, но пока есть Мальчик с его печальными глазами — Венера будет ему верна.
Кроме них, у нас еще Серый и Богатырь — серьезные степенные кони; крашеная блондинка Тайга, седая, с желтыми подпалинами на боках. И еще — последний по счету, но не по важности — конь Ганнибал — бандит, тихий негодяй, ворюга с неисправимой биографией, рецидивист, которого собственная репутация давно уже не волнует.
Мальчик — маленький мудрый конь, неторопливый и усталый, но в геологии он работает давно, полевой стаж у него больше всех, и остальные лошади его слушают. Авторитет у Мальчика непререкаем.
Мальчик подходит к Ганнибалу и кусает его в бок. Ганнибал отпрыгивает в сторону и косится и думает, в чем же он виноват. У него накопилось столько провинностей, что даже если его будут бить просто так, на всякий случай, то все равно он будет знать, что за дело.
Минуту назад я ощипал двух уток. И осмолил их на костре. Пока я обрабатывал вторую птицу, Ганнибал неслышно подкрался, наступил копытом на уже обсмоленную утку, разорвал ее и съел.
А вчера каюр второго отряда Афанасьич, ожидая промывальщиков, приготовил им ведро супу. Суп съел Ганнибал, прямо над костром, съел горячим вместе с лавровым листом и стручком перца. Тогда старик Афанасьич, отхлестав коня, открыл несколько банок консервированного борща и снова приготовил целое ведро. Ведро он прикрыл крышкой и отнес в кусты, тревожно оглядываясь. Ганнибала нигде не было, он пил в ручье воду. Очевидно, суп, который он недавно съел, был пересолен.
Когда промывальщики пришли из маршрута, старик нырнул в кусты и тихо ахнул. Ведро было аккуратно закрыто крышкой, но борща в нем не оказалось. Кастрюля с компотом, что стояла в ручье и охлаждалась, тоже была пуста, а крышка только чуть-чуть сдвинута с места. Промывальщики тихо матерились и ели консервы. Невдалеке пасся Ганнибал.
— Каркадил! Асмадей! — стонал Афанасьич, награждая Ганнибала всеми ему известными непотребными словами. — Горыныч проклятый!.. Плетень!.. Бармалей!.. Синоптик!..
Почему «синоптик» — этого никто не знал. Очевидно, у старика с ними были свои счеты.
Конь издали поглядывал на людей, и вся его фигура выражала раскаяние… Он как бы говорил, что понимает неблаговидность своего поступка, но вот он такой, таким его родила мама, и он ничего не может с собой поделать.
В прошлом году у Ганнибала и Артистки родились на конбазе два жеребенка. Они удались в папашу. Наследственность — все явные и тайные пороки были написаны на их симпатичных мордах с первого дня. Жеребята бродили по базе, залезали в палатки-склады и воровали соль, муку, хлеб — все, что плохо лежало. Они украли и слопали тесто.
Каюр гонял их по селу и кричал:
— Разве это лошади? Это же не лошади, это же бандиты!
Сейчас эти «бандиты» трудятся в соседней партии.
Перед полем каждый начальник партии втайне от других составляет список лошадей, которых он хотел бы получить на сезон. Потом посылает гонца на конбазу. Все зависит от расторопности представителя и его умения влезть в черствую душу Главного Конюха, у которого строго дифференцированный подход и к подотчетному имуществу (лошадям), и к начальникам партий. И если ему чем-то не понравился полномочный представитель, Главный Конюх всегда подсунет Ганнибала вместо Желанного или Матроса вместо Венеры. Что касается нашей партии, то у нас были, пожалуй, далеко не самые лучшие кони. Уже сам факт присутствия Ганнибала, от которого отказались все, говорил о многом. Это как расплата за то, что мы начали сезон позже других.
— Сережа! — спрашивает по радио Рожкова радист соседней партии. — А как там поживает Ганнибальчик?
— Хорошо поживает, хорошо, — радирует ему Сережа. — Вот вчера он Серому хвост объел. Да, хвост. Поставили их в одну связку, и Ганнибал шел последним.
— А вы кормите его, кормите!
— Да кормим, кормим, куда уж больше!
— А вы воспитывайте его, воспитывайте как следует.
В других партиях подслушивают разговор и на другой раз во время сеанса не преминут съехидничать по поводу наших страданий из-за Ганнибала.
…Из маршрута мы вернулись с незабудками. Мы были рады встрече с этими «материковыми» цветами. Но Слава Кривоносов и его напарник Сергей Певзнер тоже пришли на подбазу с незабудками. Потом пришли промывальщики Сережа Рожков и Володя Гусев… И принесли цветы.
А выбрал место для подбазы и разбил здесь палатки наш каюр Володя Колобов. Он приготовил ужин и ждал все отряды — наш и промывальщиков. И встречал нас здоровой охапкой незабудок.
Хрупкие синеглазые цветы рассыпаны всюду: на рюкзаках, на спальных мешках, на «Спидоле», приборах. Цветами увенчана наша белая палатка.
Тонкий аромат незабудок напоминает о том, что существуют другие края, с теплым морем и загорелыми женщинами. А нам вот дарить цветов пока некому.
К костру, где мы ужинаем, подошел Мальчик. Мы и ему воткнули в уздечку, как в петлицу, три незабудки. Мальчик косит левым глазом на цветы, потом идет к Венере. Мальчик и Венера о чем-то шепчутся. Венера одну за другой вытаскивает из уздечки Мальчика незабудки и съедает их. Кто бы подумал, что старый, неподкованный Мальчик столь галантный кавалер!
Володя Колобов разжигает для лошадей дымокуры от мошки и комарья, а мы идем спать, скормив на прощанье лошадям по бутерброду с солью. Мы часто ругаем наших коней, потому что любим и жалеем их. Им все-таки крепко достается. Как и нам. Мы понимаем их и разговариваем с ними. Мы знаем, когда они грустят, мы видим, как они умеют смеяться. А сегодня Тайга (ей нездоровится) зевала. И слезы выступили у нее на глазах. Так зевать может только человек, когда он устал и ему очень хочется спать.
Очень маленький земной шар
Маршрут пятый, в котором читатели знакомятся с простейшей географией, а герои загружают джина непосильной работой
Вся прелесть скитальческой жизни — постоянная новизна впечатлений, ожидание открытия. Открытия солнца, рассвета, заката, одинокого дерева на сопке, дождя, снега, дикого животного, ожидание встречи с неизвестным. Ежедневное… И даже если открытия не произошло — ты счастлив ожиданием.
