— А перец? Перец тоже по недосмотру? — мелко сводил счеты Серега.
Поленыч менялся в лице. Он не любил прошлогодних историй. А она была как три капли воды похожа на эту.
На базе оказался излишек перцу, и Поленыч, подготавливая нас, три дня рассказывал о пользе восточной кухни и потом совал перец в каждую еду, пока не переусердствовал и вместо борща (кастрюли были все одинаковы) сыпанул полпакета в компот.
Почистив перышки, мы ушли в маршруты.
Потянулись бесконечные дожди.
Когда устанавливалась затяжная непогода, Поленыч нас баловал. Раз в два-три дня он присылал с каюром пироги. Он делал их с ягодами, с грибами, с рыбой, с консервированными компотами, с мясом, с сухофруктами, с сухой картошкой, присылал сладкие булочки — и обязательно баночку чимши. Начальнику в записке писал: «Ты чимшу поешь, чимшу, полегчает». Он знал, что в непогоду у нас портилось настроение. А пироги он считал самым верным средством от всех душевных невзгод и любил пироги в любом виде, и сам их пек отменно.
— Я — это што, вот баба моя пекет пироги — вот это пироги, вовек не забудешь! Поем зимой пирогов, а летом в поле надо. Ежели человек без природы — скушный он человек. Значит, в ем основного, вот как бы стержню, не хватает. А по-научному — центр тяжести. В каждом человеке он должен быть — центр тяжести. Ежели этого центру нет жизнь пойдет наперекосяк, ни себе радости, ни людям пользы.
Черная меланхолия неслышно съедала безмятежную душу Сереги Рожкова. Прислушивался он к себе и никак не находил этого самого центра тяжести, и стержня не находил, как ни старался.
Самокритичен был он в душе, потому и ошибался в оценке собственной личности.
И еще думал о том, что будет делать, когда поле кончится.
Любое поле всегда начинается с разговоров о том, что вот когда оно ко-о-нчит-ся… Так вот, когда оно кончится, решил Серега, начнет он новую жизнь.
— Что ты грустный, как ипонец? — спросил Поленыч.
— Сам ты японец, — огрызнулся Серега.
— О жизни небось думаешь? — не унимался старик.
Молчит Серега. Размышляет.
— Ты не горюй, сиз-голубь, жизнь у тебя правильная…
— Чего же правильная? Где вдоль надо — поперек выходит.
— А ты детей рожай. Тебе надобно детей иметь. И чтоб баба была хорошая. Сколь тебе? Тридцать?
— Ну еще не скоро…
— Не важно, все равно пора.
Серега встал и медленно пошел в свою палатку, к своим одиноким мыслям, в тепло казенного кукуля — спального мешка.
Утром все ушли в маршрут, на базе остались только Поленыч и Серега.
Рожков прискакал к нам ночью.
— Что случилось? — устало спросил начальник.
— Дак с Поленычем, — махнул рукой Серега.
Начальник с Серегой оседлали лошадей и ушли на базу.
Поленыч ответ держал, стоя смирно, но левую руку опустить по швам не мог. Он прижимал ее к груди и смотрел горестно.
— Да что ты навытяжку-то, что я, японский император? — взорвался начальник. — Чай-то хоть есть?
За чаем все выяснилось.
Когда ребята ушли, Поленыч послал Серегу за диким луком, а сам решил поохотиться и сделать пироги с дичью и маринованным луком. Этого он еще не делал.
Он разряжал в палатке двустволку, она выстрелила, повредила ему руку и разнесла верх палатки. Разнесла так, что чини не чини, а звезды ночью все равно видно будет.
Поленыч растерялся. Он кинулся в палатку начальника, припал здоровой рукой к рации, начал крутить все ее ручки и чуть не заплакал. С рацией он обращаться не умел.
— Ах ты, господи, как же машину эту заводить? Ах ты, господи!
На выстрел прибежал Рожков. Он завязал ему руку, успокоил его, и стало старику стыдно.
— Палатку жалко, — причитал он. — Эх, палатку жалко.
— Ну? — спросил строго начальник, в глазах его пряталась усталость.
— Палатку жалко, — признался Поленыч.
— А где сейчас он? — спросил Жора Старцев.
— В отпуске. Жена победила. Увезла-таки, — сказал Слава Кривоносов. — Ест он сейчас пироги. Знатные, я вам скажу, пироги…
Ночные вершины
Маршрут одиннадцатый, в котором читатель может проверить справедливость умозаключений японского парикмахера
Бич — доброе и глупое животное. Мы привезли его из Анадыря, потому что он привязался к нам и потому что с собакой всегда лучше. Добыть себе пропитание на природе, в условиях жесточайшей борьбы за существование, он не может. Он воспитан на подачках, весь его опыт — это драки с себе подобными на анадырских помойках. Сейчас на вольной природе он вспоминает Анадырь, как свое позорное прошлое. Но без нас ему не обойтись. Бича обманывают полярные суслики — евражки и полевки, куропатки и кулики. Он еще ничего не добыл и возвращается с охоты понурив голову. В начале самого первого маршрута, у самой базы, я наступил на поваленное дерево и заметил, что придавил к земле куропатку. Бич даже ее не заметил, он просто перепрыгнул через нее. У Бича утрачены все охотничьи инстинкты. Я поднял куропатку. Она со страху закрыла глаза. Студент Сережа Певзнер предложил оторвать куропатке голову. Мы с Жорой накричали на него.
— Зачем? Это же бессмысленно. Еды полно — зачем убивать птицу?
Я отпустил куропатку, а Слава Кривоносов дорогой вразумлял Певзнера:
— Вот ты бы зазря убил птицу. А она сидела на гнезде. Ты заметил, сколько там яиц? Нет, конечно. А там их было восемь. Вылупятся и подрастут восемь куропачей. И осенью, когда с пищей, возможно, будет скучно, эти восемь нам очень даже пригодятся. Понял?
Мы вспомнили эту историю сейчас, когда Бич наткнулся на гнездо. Куропатка вспорхнула и села прямо у него под носом. Он бросился к ней — она отлетела еще на полметра. Озверелый Бич гоняется за птицей, а она летит в полуметре от его носа, уводит от гнезда. Возвращается Бич ни с чем. Потом он встречает кулика. Кулик уводит от гнезда, волоча крыло, имитируя увечье. Потом резко взлетает вверх, когда собака рядом, падает невдалеке, и снова все повторяется. Бич опять остается ни с чем. Он возвращается к нам, трется о ноги, скулит. Ему горько и обидно.
Мы разделяемся. Кривоносов и Певзнер уходят на соседний водораздел. С ними — Бич.
А у нас вот те вершины. Мы повздыхали, глядя на них, и потопали. Но повздыхали — это так, на всякий случай, чтобы не сглазить. А честно говоря, к вершинам мы привыкли и лазим по горам как заправские шерпы. Хотя вначале было трудно.
Сегодня — самая высокая отметка в нашем районе. На вершине дремлют туманы, солнце еще не разогнало их. Мы поднимаемся уже час. Жора описывает породы, изучает, из чего составлена эта гора, а я маркирую образцы и хожу с прибором. Зафиксировав показания прибора, беру с этого места образец, уже расколотый и занесенный в блокнот Жорой, наклеиваю на камень кусочек лейкопластыря — теперь только остается его лизнуть и проставить химическим карандашом номер. Я прикидываю, что если за весь сезон у нас будет пятьсот точек и с каждой точки мы возьмем по десять образцов, то выходит, что в итоге я попробовал на вкус пять тысяч камней. Веселенькое дело! Жору забавляет такая статистика. И мы лезем выше.
Вчера на подбазе мы с Жорой совершили «диверсию». Я пробрался к мешку с камнями, отобранными для отправки на базу, развязал его, достал заблаговременно припасенный кусок сахару, величиной с полкулака, наклеил на него лейкопластырь, проставил номер 731/2, завернул его в бумагу и бросил в мешок. Образцы от 500 до 1000 — это группа Кривоносова — Певзнер. В конце поля, когда разбираются все образцы, будет повод повеселиться.
Мы лезем выше. Я убеждаюсь с грустью, что чаевать нам не скоро придется, на вершине ни кустика, значит, и ни капли воды. Слава Кривоносов был предусмотрительней, он к рюкзаку привязал охапку сушняка.
Осыпь из голых острых камней. Ботинки — вдрызг. Комар умудрился укусить даже в подошву.
Камни катятся вниз.
Мы лезем вверх.
Видна только вершина и небо.
Вершина и небо. Она кажется близкой — но до нее ой-ой-ой! И чем выше лезешь, тем дальше она отодвигается.
Мы отыскиваем баранью тропу. Идти легче. Но тропа вскоре теряется, а нам надо все выше и выше.
Жарко. Грызут комары. Они прямо озверели. Они тут громадные, толстые, гудят, как вертолеты. Лучшие в мире комары. С правом подбора посадочной площадки. Интересно, кого жрут комары, когда нас в тундре нет?
В прошлом году в соседней партии мошка загрызла до смерти двух молодых собак и жеребенка.
А вершина все там же — уперлась в небо. Мы достигнем ее, когда будет виден горизонт, лежащий за ней. Горизонт на севере, за вершиной, он холодный, прозрачный, четкий. Но его надо увидеть. А увидеть его можно только тогда, когда вершина будет под ногами, вот под этими рваными ботинками.
Отдыхаем, смотрим вниз. Панорама долины. Ручей. Какой-то черный комок катается по галечной косе. Всматриваемся. Ба! Да это же медведь! Его грызет мошка, он катается по косе, бьет себя лапами, потом в Отчаянье сует морду в воду, фыркает, отдувается, рычит, бедняга. Убегает в распадок. Лезет на перевал, оттуда на вершину. Там, наверное, ветер, там он спасается от гнуса.
