— Вы едете в Кабул или возвращаетесь оттуда? — сразу же набросился он на них с вопросом.
— Мы вчера выехали из Мазари Шарифа, — с достоинством ответил ему самый толстый и лысый из обоих.
— Так значит, вы еще не знаете самую последнюю, самую важную новость! — воскликнул конюх.
Оба старика медленно повернули к нему свои лица. Интерес, смешанный со страхом, появился в их узких глазах, но их возраст и положение предписывали никогда не показывать любопытство открыто. И толстый спросил, равнодушно позевывая:
— Что ты, молодой и неопытный парень, понимаешь под важной новостью?
— Нечто совершенно невероятное! — заволновался конюх, — Вы не поверите своим ушам!
Он, конечно, хотел бы немедленно рассказать все, что знал, но замолчал, желая подольше насладиться вниманием своих собеседников. Оба они спросили его почти одновременно:
— Назначили нового генерал-губернатора нашей провинции?
Конюх отрицательно покачал головой.
— Подняли налоги на ковры? — озабоченно предположил другой, у которого была ковровая фабрика в провинции Маймана.
— Повысили налог на каракуль? — спросил его сосед, хозяин больших отар каракулевых овец в степях под Мазари Шарифом.
— И близко даже не угадали! — довольно воскликнул конюх и, не в силах более сдерживаться, провозгласил торжественно, словно они были на празднике:
— Представьте себе только, в этом году, в Кабуле устраивают бузкаши!
Конюх выжидающе посмотрел на своих собеседников и не разочаровался.
Торговцы, что до этого вели себя с таким высокомерием, потеряли всякую власть над собой и живо подскочили на местах.
— Как? Бузкаши в Кабуле? — возбужденно закричали они разом.
— Этого не может быть! Бузкаши в Кабуле!
— И главное, самое великолепное с тех времен как появились люди! — триумфально дополнил юный конюх.
— Горный воздух действительно ударил ему в голову… — решил торговец каракулем.
— А откуда там возьмутся лошади и всадники? — воскликнул торговец коврами.
— Наши люди поедут туда и лошади тоже! — ответил конюх.
Поразившись, оба старика замолчали, не находя больше слов.
Люди, собравшиеся на веранде, с удивлением обернулись к этой группе в чапанах. Громкий разговор и подпрыгивания на месте двух седых, достопочтенных старцев — не прошли незамеченными. Путешественники, сидящие далеко от них и пьющие чай, тоже хотели бы узнать, что за поразительная новость так преобразила этих двоих. Один из их соседей поднялся и побежал от одной группе людей к другой, чтобы рассказать всем то, что услышал. В толпе зашелестело слово: бузкаши… бузкаши…
Все повторяли его друг другу, но большинство совершенно не знало, что оно означает. Они никогда не бывали по ту сторону Гиндукуша или дальше городов Кундуз и Баглан. Они начали спрашивать, о чем же именно идет речь, и ответ их горько разочаровал:
— Это игра. Игра, в которую играют в степях на севере!
Все опустили головы обратно к пиалам с чаем. Они оторвались от интересных разговоров, бегали на холодном ветру, не дослушали анекдоты и истории, чай остыл, и все ради чего: ради какой-то неизвестной игры, в которую играют в чужих и далеких степях на севере?
Как будто у них, в горах и городах на юге, недостаточно интересных игр!
— Это бузкаши что, так же искусно и интересно, как соревнование с деревянными копьями? — хмыкнули одни.
— Так же неистово, как прыжок боевого барана? — скривились другие.
— Так же жестоко, как бой между волком и волкодавом?
— Так же величественно, как спор не на жизнь, а на смерть между двумя дикими верблюдами? — презрительно дополнили остальные.
Так возмущались жители гор. А трое мужчин в чапанах, окруженные еще несколькими путешественниками с севера, гневно запротестовали:
— Да что вы все понимаете в красоте бузкаши! Вы же не можете отличить мула от чистокровной лошади!
— Вы даже на лошадях сидите так же, как на своих ишаках!
Голоса становились все громче, ответы все более колкими и язвительными.
Теперь речь шла уже не об игре, а о более важной вещи — о чести их родных племен и провинций. И потасовка не заставила себя ждать.
Хозяин чайханы закусил губу, когда увидел, как на пол полетели первые разбитые чашки, а кипяток из перевернутого самовара с шипением захлестал наружу. У него было широкое, жесткое лицо, крепкая спина и сильные, длинные руки, но что он мог сделать один? Все его бача,[4] а их было трое, не были старше пятнадцати лет.
Наконец он решил выскочить на улицу и попросить помощи у водителей и хозяев других чайхан. Уклоняясь от пиал летевших ему в голову, и уворачиваясь от людей, орущих и страстно тузящих друг друга, он пробрался к выходу на дорогу, но тут увидел древнего старика, который, перекинув через плечо свой легкий мешок, шел по направлению к его чайхане.
— Сам Аллах посылает его нам! — воскликнул чайханщик и бросился назад, в толпу дерущихся.
Он попытался что-то им прокричать, но его не услышали. Он был маленького роста, а его голос стал тонким и слабым от многих лет жизни на такой высоте.
Самый младший из бача, мальчик тринадцати лет, подбежал к нему и спросил:
— Может быть, мне принести им новую посуду и самовар?
— Да подожди ты! — отмахнулся от него хозяин.
Но через секунду он уже схватил его и посадил на свои широкие плечи.
— Ты будешь сейчас кричать во всю глотку то, что я буду тебе говорить! — приказал он мальчику.
Бача приложил ладони ко рту наподобие громкоговорителя и закричал изо всех сил, повторяя слова, что подсказывал ему хозяин.
— Прекратите! Немедленно прекратите! Хватит!
Голова ребенка, что возвышалась над всеми, его ясный и чистый голос, ошарашил людей на мгновение. Крики стихли и даже самые гневные лица повернулись в сторону этого юного лица. Бача сделал крошечную паузу и продолжил:
— Зачем же вы лупите друг друга? К нам идет тот, кто может разрешить все ваши споры! Гуарди Гуеджи!
Мальчик набрал полную грудь воздуха и выкрикнул так громко, как мог:
— Предшественник мира!
Тишина после этих слов, наступила такая, что было слышно, как свистит ветер на пиках гор. И она не имела ничего общего с простым любопытством. Хотя, среди людей собравшихся тут было мало тех, кто встречался с ним лично, но не было ни одного человека, который не знал бы его имени. В каждой части страны, в каждой провинции, деды рассказывали о нем своим внукам. Потому что не было ни одного кишлака, ни одного кусочка земли, где бы этот старик не побывал хоть однажды. А те, кто видели его один единственный раз, — не забывали его потом никогда.
