– Все одно, Ермил, я с тобой не согласен, – продолжал упорствовать старый кормщик. – Можно и к иноземцам в работу наняться, и в люди пойти, да, в конце концов, вон… хоть гребцом наняться.
(«И раз… и раз…» – продолжал командовать Шеляга.)
Приказчик вновь рассмеялся:
– Смешной ты, дед. Ты что ж, не видал, какой он болезный да тощщой, Михайла-то? В люди пойти! В гребцы! Да он загнется через полгода от такой жизни. А так отчим ему какую-никакую копейку подбрасывают. На пьянку-гулянку хватает, а что еще душеньке надобно? Я б и сам, честно, окажись на его месте, такую б долю выбрал.
– Ох и молодежь нонче выросла… – укоризненно произнес кормщик, откровенно и искренне сокрушаясь. – Разве ж так было ране-то? Да русский человек постеснялся бы и слова такие произнести.
Ермил вновь хохотнул:
– Старики всегда на молодежь сетовали. Не та, мол, молодежь пошла, что раньше.
– Нет, не говори, Ермил, – не согласился кормщик. – Такого безобразия, как нонче, никогда и нигде не было. Когда ж такое было слыхано, чтоб государь от своего государства отказался, выделил себе опричный удел, а все остальное Земству отдал? А? Это где ж такое было? Вот тебе и молодой царь. Я так понимаю, что ежели нет у тебя сил государством управлять, так откажись совсем, а не устраивай безобразие.
– То не нашего ума дела. – В голосе Ермила теперь не было и намека на усмешку. – За такие разговоры знаешь что опричные сделают, если кто донесет на тебя?
«Ага, опричнина, земщина… Значит, попали мы точно, в нужное время. Одно только непонятно: при чем здесь молодой царь? – удивился Валентин. – Хотя…»
– А кто ж на меня донесет, Ермилушка? Здесь только мы с тобой. Хозяйский сынок спит, гребцы далеко… Разве что ты?
– Не болтай лишнего, дед. Знай себе держи кормило. Постой, постой…
– Что такое, Ермилушка?
– Погляди назад. Никак нас кто-то нагоняет. Не разбойники ли?
Некоторое время собеседники молчали, видимо вглядываясь в догонявшее судно.
– Споро идут, – раздался голос кормщика. – Лодка невелика. Вшестером на веслах, один на кормиле, один без дела на носу сидит. Мене чем через полчаса настигнут… Да ты не боись, Ермил. У нас пятьдесят человек, да у каждого дубина и нож имеются, да весла еще…
– А если у них самопалы? Да не по одному на душу?
– Не-э… Не могут быть разбойники. Разбойников надо было бояться, когда мы в Орел с деньгами шли. А теперь-то чего? Все видели, что деньги мы потратили, зерно загрузили и домой повернули. Нешто только… Зерно они надумали у нас отобрать? Да не-э… Не боись, Ермил. Не могут быть разбойники. А даже если и разбойники… Все одно их побьем.
– А ежели они подойдут да из самопалов – в упор? И еще залп? А потом перезарядят да еще? А?
– Так у нас же и денег уже нет. А зачем разбойникам столько зерна?
– А ежели они сначала стрелять будут, а потом разбираться – есть у нас деньги или нет?
Кормщик тяжело вздохнул:
– Вот о том я тебе и толковал. Нет нынче в государстве порядка, а все потому, что молодежь вся порченая пошла. Ладно… Пойди Шелягу предупреди, что к берегу приставать будем. Все равно солнце на закат пошло, придется на ночлег останавливаться. А ежели нас разбойники с самопалами догоняют, то лучше их встренуть на берегу. Скажи Шеляге, чтоб, как к берегу пристанем, четверо пущай канаты вяжут, а остальные с дубинами на берегу затаятся. А я уж разбойничков здесь, на своем месте, встрену.
– Добро, – согласился Ермил.
Звук шагов перед пологом, закрывающем вход в палатку возник так быстро, что Валентин едва успел плюхнуться на матрас и притвориться спящим. Зашуршал отодвигаемый полог.
– Эй, Михайла, проснись. – Ермил настойчиво потряс Валентина за плечо. – Проснись, к берегу пристаем.
– А-а? Чего? – Валентин старательно изобразил только что проснувшегося человека. – Чего надо-то?
– Лодка нас какая-то догоняет. Разбойники, может. К берегу сейчас пристанем. Так ты сразу сигай с расшивы да на берегу спрячься. – Дав указания, Ермил выбрался из палатки и направился на нос, к Шеляге.
Команда у деда, судя по всему, была опытной, так как не прошло и пяти минут, как расшива причалила под высокий песчаный обрыв, а гребцы укрылись на берегу, наблюдая из-за кустов за приближающейся лодкой. На расшиве остался лишь кормщик. Валентин лежал на траве рядом с мордатым веснушчатым Ванькой, сжимавшим в руках увесистую дубину.
– И че они испужались? – бубнил Ванька почти в самое ухо. – Всего-то восемь душ. Вот ужо мы их…
Валентин не реагировал на это бормотание, молча глядя, как лодка врезалась носом в песчаный берег позади их баржи и прибывшие на ней люди выходят на берег.
– Здравствуйте, добрые люди. По какой надобности путешествуете? – Кормщик решил начать разговор первым.
– Это митряевская расшива? – уточнил один из новоприбывших, не отвечая на приветствие.
– Ну…
– Я орловский губной староста. Вот этот вот достопочтенный орловский горожанин, – говоривший указал на одного из своих спутников, – утверждает, что двое митряевских гребцов похитили его наручный браслет. А слова его подтверждает служка кабацкий. Вот. – И он указал пальцем на второго.
Валентин сразу же узнал того, которого назвали достопочтенным орловским горожанином. Это был тот самый кудлатый, с чьей руки он содрал браслет. Узнал его, видимо, и Ванька, так как, едва лишь зашла речь о браслете, тут же перестал бубнить и начал внимательно вслушиваться в разговор, ведущийся у расшивы.
– Да у меня гребцов пятьдесят душ, – ответил кормщик. – Это которые же из них? Как выглядят? – Он сокрушенно покрутил головой. – Однако, не верится мне, чтоб мои воровством занялись.
– Один высокий такой, рыжий, а второй – пониже, смуглявый. Они из нашего кабака товарища своего забирали, – затараторил кабацкий служка.
– Понял, о ком речь. – Кормщик кивнул. Он приставил ладонь ко рту и крикнул: – Эй, Шеляга, Рыжий, спуститесь-ка сюда. – Сам он тоже сошел по сходням на берег и подошел к орловскому губному старосте и людям, прибывшим с ним. – Ты сам видел, что это они? – грозно спросил он, подойдя вплотную к служке.
– А кто ж еще? – слегка опешил служка. – Только они туда и подходили. Господин вот… – он указал на кудлатого, – спали. И ваш человек – тоже, но у другого конца. Вот так вот. – Он показал, как спали за столом Валентин и кудлатый. – А тут, значит, двое ваших подходят, товарища своего хватают и волокут.
– И что? – переспросил кормщик. – Ты сам видел, как они снимали браслет?
Шеляга и рыжий Ванька уже спустились к воде и, не торопясь, подходили к беседовавшим на берегу.
– Так больше некому. Никто туда боле не подходил. Только они. А господин проснулись – а браслета-то и нетути.
– Понятно, не видел. А что за браслет-то? – Он повернулся к несчастному хозяину браслета. – Небось золотой, с лалами[2] да яхонтами? – Последнюю фразу он произнес с нескрываемым сарказмом.
– Нет-нет. – Кудлатый выглядел слегка смущенным. – Обычное олово. В палец шириной, а на нем собака отлита.
– Говорят, вы браслет наручный взяли вот у него. – Кормщик обернулся к подошедшим Шеляге и Ивану.
– Кто?! Я?! Взял?! – заполошно заорал Ванька. – Вот глядите! – Он содрал с себя рубаху и бросил ее на песок, после чего одним рывком развязал узел веревки, подпоясывавшей порты. Они тут же свалились вниз, и Ванька предстал перед всей честной компанией в чем мать родила. Из всей одежды на нем остался лишь нательный крест.
Шеляга был не столь экстравагантен. Он лишь почесал пятерней в затылке и уверенно заявил:
– Не, не брали мы. Хошь, крест на том поцелую. – Он вытащил из-под рубахи нательный крест, поцеловал его и сказал: – Не брал я у него ничего, на чем и крест целую.
Ванька тоже поцеловал крест.
– Я к нему и пальцем не докоснулся. Я его даже и не видел, был он в том кабаке иль нет. – Ванька поднял портки и принялся подпоясываться веревкой.
– Ну вот. – Кормщик развел руки в стороны. – Не брали мои ребята.
– Пусть они с нами в Орел поедут для дознания, – не очень уверенно заявил губной староста.
– Нет, – жестко отрезал кормщик. – У меня каждый человек и каждый час на счету. Мне груз хозяину надо к сроку доставить. Хочешь, проводи здесь свое дознание до завтрашнего восхода. Хотя… Вроде уж все провели. Тут и так все ясно. Служка толком ничего и не видел, ребята мои крест целуют, что не брали у него этого браслета. Чего ж еще?
– Да, но… – Губной староста продолжал мяться.
– Может, ты расшиву хочешь осмотреть? – предложил кормщик.
– Пожалуй что, – обрадовался староста. – Я и два пристава со мной.
Трое вслед за кормщиком поднялись на расшиву. Остальные из приехавших со старостой, потеряв интерес к происходящему, вернулись в свою лодку, и лишь кудлатый остался на берегу с Шелягой и Ванькой.
– Ребятушки, – взмолился он, – бог с ним, с этим старостой, вы на него внимания не обращайте. Заплатил я ему, вот он и старается. Вы, если брали, уж верните мне браслет, я хорошо заплачу.
