– Не, не брали мы. Хошь, крест на том поцелую. – Он вытащил из-под рубахи нательный крест, поцеловал его и сказал: – Не брал я у него ничего, на чем и крест целую.
Ванька тоже поцеловал крест.
– Я к нему и пальцем не докоснулся. Я его даже и не видел, был он в том кабаке иль нет. – Ванька поднял портки и принялся подпоясываться веревкой.
– Ну вот. – Кормщик развел руки в стороны. – Не брали мои ребята.
– Пусть они с нами в Орел поедут для дознания, – не очень уверенно заявил губной староста.
– Нет, – жестко отрезал кормщик. – У меня каждый человек и каждый час на счету. Мне груз хозяину надо к сроку доставить. Хочешь, проводи здесь свое дознание до завтрашнего восхода. Хотя… Вроде уж все провели. Тут и так все ясно. Служка толком ничего и не видел, ребята мои крест целуют, что не брали у него этого браслета. Чего ж еще?
– Да, но… – Губной староста продолжал мяться.
– Может, ты расшиву хочешь осмотреть? – предложил кормщик.
– Пожалуй что, – обрадовался староста. – Я и два пристава со мной.
Трое вслед за кормщиком поднялись на расшиву. Остальные из приехавших со старостой, потеряв интерес к происходящему, вернулись в свою лодку, и лишь кудлатый остался на берегу с Шелягой и Ванькой.
– Ребятушки, – взмолился он, – бог с ним, с этим старостой, вы на него внимания не обращайте. Заплатил я ему, вот он и старается. Вы, если брали, уж верните мне браслет, я хорошо заплачу.
– И сколько ж стоит такая игрушка? – поинтересовался Шеляга.
– Пять, пять рублей дам. Семь…
– Эвон как… – крякнул Шеляга.
– Да не брали мы ниче… – Ванька лениво махнул рукой.
– Десять…
– Эх! – жалобно вздохнул Ванька. – Кабы знал, так я бы точно исхитил его у тебя. За десять-то рублев… Да за эти деньги я и родных отца с матерью продам. Эх, жаль, что нет у нас твоего браслета. Пойдем, Шеляга.
С этими словами он отвернулся от кудлатого и, сопровождаемый своим товарищем, направился к тропинке, ведущей на верх обрыва.
Губной староста с приставами же прошлись по всей расшиве и даже по предложению кормщика заглянули в трюм, по завязку набитый зерном. Староста даже, изображая дотошность, запустил в зерно руку по локоть, пошурудил там и, понятно, ничего не найдя, с виноватым видом обратился к кудлатому, так и стоящему на берегу:
– Нет у них ничего…
Кудлатый с досадой махнул рукой и направился к лодке.
– Вы уж без обид… – молвил губной староста, обращаясь к кормщику. – Город наш молодой, так что мы каждому купцу рады. А уж таким, как Митряевы… Приходите и на следующий год.
– А чего на следующий, – ответил кормщик. – Я и в этом еще успею конец сделать. Зерна ныне много.
– Вот это дело. А с браслетом этим… Не обращайте внимания.
– Да уж… Странно только, чтоб за простой оловяшкой губной староста погоню снаряжал да за столько верст гнался…
– Вы уж без обид. Человек уж очень сильно просил. Дорог чем-то ему браслет этот. Промашка вышла, извините. – Эти слова староста произнес, уже сойдя с расшивы на берег.
Кормщик дождался, пока нежданные гости загрузились в свою лодку и отошли вверх по течению на сотню сажен, после чего гаркнул во всю мощь своей глотки:
– Эй, Шеляга, пошли караульных на расшиву!
Над высоким берегом уже поднималась струйка белесого дыма, свидетельствующая о том, что проголодавшейся команде еще засветло удастся поужинать.
Саламата – горячая подсоленная мучнистая масса, похожая на клейстер, – Валентину явно не пошла впрок. Душа отказывалась принимать. Зато уха из выловленных бреднем пескарей и плотвичек очень даже уврачевала его ноющий желудок, истерзанный пьянством. За ухой последовали пять крупных раков и добрый карась, испеченные для него Ванькой прямо на углях. То ли от волнения, то ли от свежего воздуха, но аппетит у Валентина проснулся волчий.
– Вот Михайла наш разъелся сегодня, что твой поп, – беззлобно подтрунивал над ним Шеляга под дружный хохот сидевших вокруг гребцов. – А то обычно и не ест ничего, так, похлебает чуток… Значит, водочка на пользу пошла. – Новый взрыв хохота. – Или ты, Михайла, медком баловался?
– Медом, наверное, – ответил Валентин, вспомнив липкую от сладкого посуду.
– На-вер-но, га-га-га…
– Ты доедай карася-то, – продолжал простодушный Шеляга, вообразивший себя великим остроумцем. – Рыжий-то для тебя особо старается. Прощение вымолить хочет за то, что по башке тебя сегодня огрел.
– Га-га-га…
– Это ж он тебя после того, как ты мне засветил, – объяснял Шеляга. – Ну я вам скажу, робяты, и удар у нашего Михайлы. Тощщой, тощщой, а кулак чижол. Как дал мне в нос, так я с копыток долой.
– Га-га-га…
Валентин держал перед собой за голову и хвост почти обглоданный скелет карася, когда вдруг почувствовал – все, насытился.
– Не могу больше. – Он виновато посмотрел на Ваньку и улыбнулся. – Спать хочется.
– Га-га-га, не может больше… – Этим, кажется, палец покажи, они ржать будут.
– Ладно, будет вам ржать, – постарался урезонить сотоварищей Ванька. – Ну устал человек. Пойдем, Михайла, я тебя на расшиву провожу.
Провожаемые дружным хохотом, они двинулись от костра в темноту, к реке. Отяжелев от горячей пищи, Валентин почувствовал, будто опьянение вновь вернулось к нему. Несильное, но все же. Однако едва они отошли за ближайшие кусты, как Ванька шепнул Валентину на ухо такое, что у него тут же испарились и остатки хмеля, и общее сытое благодушие.
– Михайла, браслет-то у меня. Я его не отдал, хотя тот мужик десять рублев мне за него предлагал. Я-то тебя когда по башке треснул, так он у тебя из кулака и выпал. А я подобрал и спрятал. Думал, твой, хотя допрежь его у тебя и не видел. Но ты не беспокойся, я никому не сказывал. Шеляга и тот не видел. Браслет-то я тебе отдам, но с тебя десять рублев. Это я по дружбе, сам понимаешь. Я ведь мог тому отдать…
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Валентин. – Где он?
– А там, где мы с тобой лежали по-над берегом. Я дерн ножом вскрыл и под него браслет спрятал.
– Пойдем, достанешь его. Деньги я отдам тебе дома. Здесь у меня столько нет.
– Понятное дело.
Чего стоят здесь десять рублей, Валентин, естественно, точно не знал. Но сообразил, что это огромная, несоразмерно большая сумма. По косвенным признакам они с Лобовым не промахнулись и он попал во времена Ивана Грозного. В его памяти всплыл один фактик из курса истории России, который ему довелось прослушать лет шесть назад. В те времена полугодовая дань с Ливонии составляла десять тысяч рублей. Это с нынешних Эстонии и Латвии вместе взятых! А тут за дешевенький браслет из олова – десять рублей.
– Ну нашел?
Ванька ползал на карачках и гладил траву руками в поисках своего схрона, уже не один раз проходя по одному и тому же месту. Валентин стоял рядом и время от времени подгонял его.
– Да темно же… Завтра с восходом найду.
– Нет, сейчас, – настаивал Валентин. – Иначе ничего не получишь.
То ли эта угроза возымела действие, то ли случай помог, но Ванька почти сразу же воскликнул:
– Нашел!
Валентин почти выхватил у него браслет из рук и спрятал его за пазуху.
– Про деньги, про деньги-то не забудь.
– Не забуду. Как вернемся домой, отдам.
Валентин развернулся и побежал к тропинке, ведущей вниз к расшиве.
Он решил не ложиться в палатке (спящий там же Ермил так громко сопел, что заснуть не было никакой возможности) и вытащил свой матрас под открытое небо, подальше от шумного приказчика. Вытянулся на матрасе, потом пару раз повернулся в поисках удобной позы. Сейчас главное – быстро заснуть и смыться. Объект неперспективен. Социальное положение – хуже было бы только попасть в крестьянина или, положим, в гребца. Полезные навыки отсутствуют. Возраст – вроде ничего, но здоровье и телосложение – тоже хуже некуда. И самое неприятное – Валентину так и не удалось нащупать собственное сознание этого алкоголика.
Он еще раз повернулся на бок и сам не заметил, как уснул. Плотный белый туман, клубясь, начал наползать со всех сторон, заполняя собой весь его сон. Валентин скользнул в этот туман, оставляя тело объекта, и легко и быстро поплыл туда, где ждал его Лобов.
II
В Крыму уже закончился бархатный сезон; посвежевший ветер гнал по враз опустевшим улицам Ялты облетевшие с деревьев листья, а с тротуаров и из скверов убрали временные летние кафе, когда Валентин получил наконец весточку от Лобова. Значит, опасность миновала, в розыске он больше не значится и может смело возвращаться в Москву и приступать к работе. Для Валентина это было настоящим спасением, ибо курортная жизнь, что называется, достала его до самых печенок, а титанические усилия его матушки, предпринятые ею в области матримониальной, грозили ему скорой потерей личной свободы и независимости, так им лелеемой и охраняемой.
От первых кандидатур на роль будущей жены, предложенных матушкой, он просто небрежно отмахнулся. Но от такой линии поведения вскорости пришлось отказаться. После очередного визита очередной матушкиной подруги, случайно зашедшей с дочерью к ним на чашку чая, в очередной же раз проигнорированного Валентином, у него состоялся «серьезный разговор».
