— Позор, — говорю себе. — Такая трата великолепно выглядящего мужчины.
Он не только женат на своей работе, но и предан женщине по имени Мэгги. Она умерла шесть лет назад, рожая их дочь Эллиот. Ребенок чертовски симпатичный, что логично, потому что Мэгги была привлекательной во всех смыслах. Чистая. Естественная. Как Деми Ловато до ее преображения. В любом случае, я никогда не встречала Мэгги, но видела миллиард ее фотографий в доме Бена. Они покрывают каждую стену и полку. Я бы не удивилась, если бы у него где-нибудь на груди была вытатуирована ее фотография. К сожалению, я никогда не видел его без рубашки, так что не знаю.
— …отвратительно…
Я поворачиваюсь в направлении произнесенного шепотом оскорбления и обнаруживаю, что Кэти Уотсон и ее преданная подруга Шейла наблюдают за мной краем глаза. Каждое воскресенье эти шлюхи посылают мне убийственные взгляды, переходя от скамьи к скамье, поправляя Библии и собирая выброшенные церковные бюллетени.
Я расправляю плечи, выставляю грудь вперед и откидываю назад свой конский хвост.
— Доброе утро, дамы. Вы же знаете, что от завистливого хмурого взгляда появляются морщины, верно? — Я указываю на точку между бровями поднятым средним пальцем. — Конкретно вот здесь.
Кэти свирепо смотрит и хватается за верхнюю пуговицу своей блузки, которая застегнута у нее под подбородком.
— Завидовать? Тебе? — Она демонстративно пялится на мою укороченную белую майку и черный кружевной бюстгальтер, легко различимый под ней. — Это невозможно.
— Неважно. — У меня нет сил связываться с этими ведьмами.
Кэти и ее друзья пытались заставить меня почувствовать себя достаточно неловко, чтобы я ушла из церкви, с тех пор как Бетани сбежала с братом Бена. Что я могу сказать? Мы — сплоченная команда.
Я почти дохожу до двери, когда Кэти останавливает меня, выходя в проход передо мной, нахмурив свое идеально накрашенное лицо. Ее рот сжат, губы побелели.
— Тебе действительно следует пересмотреть свой церковный гардероб. Это очень отвлекает, а в Библии сказано…
— Не будь противной, осуждающей сукой?
Ее заостренный подбородок дергается вверх в обиде.
— Есть большая разница между осуждением и проницательностью, и я…
Я поднимаю ладонь к ее лицу.
— Мне все равно.
Я обхожу ее, и она ахает. Да, у меня такое чувство, что старушка Кэти не привыкла, чтобы люди за себя заступались.
— Ты больная и развратная женщина! Тебе нужно покаяться!
Я не оборачиваюсь, когда протискиваюсь в дверь с криком:
— А тебе нужен хороший, жесткий трах!
— Как ты смеешь…
Дверь за мной захлопывается, обрывая последние слова Кэти.
Она охотилась за Беном столько, сколько я его знаю. Ей примерно столько же лет, как и мне, двадцать девять, хотя одевается и ведет себя так, будто все восемьдесят. Я уверена, что, как и у большинства женщин нашего возраста, ее биологические часы тикают. Не то чтобы я много об этом знала. Мои биологические часы умерли на последнем году средней школы. Но Кэти ищет хорошего мужчину, чтобы остепениться и родить с ним детей. Она нацелилась на Бена и зря тратит время.
Конечно, Бен Лэнгли горяч, но он занят. Навеки захвачен призраком своей жены.
Единственное, что общего между нами с Кэти? Никто из нас ни черта не может сделать, чтобы переубедить его.
БЕН
— Что такое месячные?
Я замираю на месте. Кусок печеной картошки у меня за щекой превращается в песок, когда я смотрю в большие, круглые, любопытные глаза моей дочери.
— Что?
Это такая тактика. Затягивание времени — это то, как я научился справляться с ее все более сложными вопросами. В надежде на то, что с ее короткой концентрацией внимания Эллиот забудет, о чем спрашивала. По крайней мере, моя тактика затягивания времени давала мне секунду, чтобы либо перенаправить ее внимание, либо придумать соответствующий возрасту ответ. По мере того, как она становится старше, и то, и другое становится почти невозможным.
Эллиот — дочь своей матери. Мэгги никогда ни на что не покупалась вслепую. Она всегда расследовала и задавала вопросы, и не была удовлетворена, пока не получала ответы на все вопросы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что такое месячные? — Эллиот повторяет слова медленно, растягивая слова, затем закатывает глаза. — Ме-сяч-ны-е.
Я проглатываю сухую картофелину, проталкивая ее глотком воды, затем прочищаю горло.
— Точка3 — это знак препинания, используемый в конце предложения.
«Пожалуйста, купись на это и двигайся дальше. Купись, пожалуйста…»
— Нет, не то, пап. Кровавый вид. — Она запихивает еду в рот, сметана собирается в каждом уголке ее губ. Как она может задавать такие взрослые вопросы и при этом выглядеть такой юной?
— Где ты услышала об… этом? — Еще одна попытка отвлечь внимание? Абсолютно. Я совершенно не готов к этой дискуссии.
— Колетт сказала. — Она облизывает губы.
Колетт, ее девятнадцатилетняя няня. Я потираю виски, скучая по старой няне Эллиот — Бетани, с каждым днем все больше и больше. А еще ненавидя своего брата за то, что он влюбился в Бетани и увез ее в Лос-Анджелес. Она прошла путь от няни Эллиот до моей невестки. Жизнь — это безумие.
— И что сказала Колетт?
Эллиот отрывает свой стакан с молоком от губ, оставляя белые усы.
— Она сказала, что не хочет вести меня в парк, потому что у нее месячные, а потом схватилась за живот вот так и вот так стонала на диване. — Она стонет и стонет, закрыв глаза в агонии.
— Хорошо, я понял.
Она останавливается и выжидающе смотрит на меня через наш маленький обеденный стол.
Я ловлю взгляд своей жены Мэгги на фотографии в рамке за плечом Эллиот и мысленно прошу у нее совета.
«Ты должна была быть здесь для этого, а не я. Что, черт возьми, я должен ей сказать?»
— Папа?
Мой взгляд встречается с ее.
— Да, так что эм… месячные — это… — Я прочищаю горло и делаю еще один глоток воды. — Когда женщина достигает определенного возраста…
— Девятнадцати? Как Колетт?
— Эм… нет, эм… — Интересно, смогу ли я найти на своем телефоне какой-нибудь учебник по разговору с девочками о таких вещах? Должен быть правильный и неправильный способ вести этот разговор. Я ожидал, что, в конце концов, это произойдет, но не так скоро. — Думаю, что у всех женщин это по-разному… Я имею в виду возраст, но у всех женщин есть… — Мой телефон звонит с места зарядки на другом конце комнаты. Я вскакиваю, чтобы взять его.
— Я думала, ты сказал не говорить по телефону во время ужина.
— Я закончил есть, так что все в порядке. — Я даже не близок к тому, чтобы закончить, но предпочел бы лечь спать голодным, чем продолжить этот разговор. Я вижу имя моей секретарши на идентификаторе вызывающего абонента. — Донна, что случилось?
— Извини, что беспокою вас, но я только что получила сообщение от «Национальной организации этики евангелистов».
Я поворачиваюсь обратно к своей любопытной дочери, которая практически барабанит пальцами в ожидании меня.
— Чего они хотели?
— Они посылают представителя, чтобы поговорить с тобой завтра утром.
Я напрягаюсь. НОЭЕ является сторожевым псом для всех евангелических церквей. Если они обращаются ко мне, это может означать только то, что была подана жалоба на одного из церковных сотрудников.
— О чем?
— Они не сказали.
Я виновато улыбаюсь разочарованно выглядящей Эллиот.
— Это по работе. Всего одну минуту.
— Бен, ты же знаешь, что они не стали бы посещать наш офис, если бы любая поданная жалоба не была обоснована.
Пульсация головной боли усиливается.
— Не волнуйся. У нас солидный персонал, и если кто-то действительно сделал что-то ужасное, будет лучше, если мы узнаем и позаботимся об этом как можно скорее. Это просто странно, потому что мне не было предъявлено никаких жалоб. Тот, кто подал жалобу, отправил ее прямиком наверх.
— Думаю, ты получишь больше информации завтра. Они будут здесь в восемь часов утра.
