– Мне лестно сравнение со Львом Толстым, – нахохлившись, ответил Полончик. – Кто помнит иерарха, отлучившего гения? А Толстой по-прежнему кумир для всего человечества. – Над головой Полончика вдруг загорелось багровое светило, окруженное заревом, отчего лицо режиссера стало красным, с резкими тенями и складками. Нос увеличился непомерно, и казалось, голова с трудом удерживается на чахлой шее. Он еще больше походил на уродливого птенца колдовской птицы, обитающей в сумрачных глубинах Вселенной. – Современное человечество переросло средневековые представления, и у него есть только один бог – гуманизм. Этот бог объединяет человечество в единую мировую семью. У этого бога есть жрецы – Эйнштейн, Планк, Капица. И образ этого бога – не человек с измученным бородатым лицом, а скорость света.
Режиссер умолк, над ним полыхало багровое светило, от которого загорались черные глубины Вселенной. Уродливый птенец взрастал, отбрасывая зловещие тени.
Ведущий Каратаев весело взвился, плеснув плащом, напоминая едкий клок огня. Повернулся на каблуке вокруг оси и направил остроконечный палец в сторону православного священника. Из пальца ударили лучи, поместив отца Иннокентия в аметистовое сияние. Как на горе Фавор, окруженный лепестками дивного света, священник парил, златобородый, с голубыми глазами, с золотым крестом на черном облачении, который драгоценно переливался и трепетал.
– Отец Иннокентий, быть может, прав режиссер и настала пора церквям и вероучениям объединиться и не подвергать человечество риску погибнуть в мировой религиозной войне? Ведь уже существует «исламская бомба» в Пакистане, «иудейская бомба» в Израиле, «православная бомба» в России, созданная в Сарове, обители Серафима Саровского.
Священник пропустил сквозь кулак свою золотую бороду, словно выжимал из нее сверкающую влагу. Над его головой зажглось голубое светило, и он, залитый лазурью и золотом, стал похож на икону.
– Наша либеральная интеллигенция, пораженная в чреве своем атеизмом, предлагает разрушить все религии, заверяя нас, что «скорость света», эта константа физического мира, может описать мир духовный, мир непознаваемой тайны, перед которой бессильны любые приборы… – Священник говорил, ясно раскрыв голубые глаза, не осуждая, но прощая заблуждения режиссера. – Но, увы, вместо веры, разрушенной во имя гуманизма и просвещения, рождается не атеизм, а поклонение Князю мира сего, то есть Сатане. И этот пресловутый Люден есть не кто иной, как воцарившийся Сатана, к которому придут поклониться все изнуренные, потерявшие веру народы.
Голубое светило нежно затрепетало, как таинственное око в черной глазнице Космоса. От него исходили разноцветные волны света. Казалось, Космос ликует, слушая священника, как теплое море, в котором всплывает перламутровая раковина. Два светила, багровое и голубое, посылали друг другу волны света, словно между ними происходило таинственное соитие, и множество жемчужных икринок плыло в черном океане Вселенной, заселяя безжизненную пустыню.
– К вам вопрос, почтенный муфтий. – Каратаев лихо повернулся на пятке и полетел к Хаснутдину, красный и едкий, как стручок перца. – Многие ставят под сомнение веротерпимость ислама. Не секрет, что в мире протекают кровавые исламские революции. Наш Кавказ дымится от взрывов. И террористы взрывают себя в московском метро с именем Аллаха на устах. Что это значит?
Муфтий Хаснутдин, плотный, туго затянутый в зеленый халат, в белой навороченной чалме, с маленькой бородкой и усиками, вначале сонно прикрыл свои желтоватые веки, а потом резко приподнял, так что яростно загорелись его вишневые выпуклые глаза. Над его головой в черноте загорелась серебряная звезда, ослепительная и прекрасная. Чалма стала белой, как снег, а халат замерцал изумрудом. Муфтий издал певучий горловой звук, каким муэдзин созывает с минарета правоверных.
– Именем Всевышнего, Всемилостивого и Милосердного. Ислам – это мир. В Коране, в каждой суре, в каждом аяте, вы найдете проповедь мира, взыскание справедливости. Всевышний требует от мусульманина любви и смирения. А тот, кто убивает и взрывает именем Аллаха, тот богохульник, а не мусульманин. Достоин наказания земного и небесного.
Звезда над его головой переливалась, дивно струилась. В ней была женственность, нежность. Она говорила, что мир был создан во имя красоты и любви – и лучистые силы неслись в мироздании, чтобы оно не погибло, – что в нем торжествует бессмертие и Господь восхищен творением рук своих.
Ведущий Семен Каратаев, как танцор-конькобежец, покатился в серебряном блеске. Замер. Пошел, осторожно переставляя ноги, как канатоходец, балансирующий на тугой струне. Его перст протянулся к раввину Исааку Карулевичу, впрыскивая в темноту пучок лучей, и раввин изогнулся, как испуганная черная кошка, горбя худую спину, вжимая в плечи маленькую бородатую голову в кипе.
– А вы, достопочтенный рабе, верите в веротерпимость нашего общества? Ведь рост антисемитизма и ксенофобии налицо. И Святейшему Патриарху еще далеко до папы Римского, который снял с евреев вину за распятие Христа.
Над головой раввина появилась комета, похожая на красную головню с золотой сердцевиной. Сердцевина пульсировала, как уголь, на который дует ветер. За кометой раскинулся хвост, драгоценный, как павлинье перо. Перо переливалось, в нем расцветали радуги. И казалось, что это космическое послание, летящее из одной Вселенной в другую, ищет своего адресата. Когда состоится встреча, полыхнет огромный взрыв, как цветок алой розы, а когда лепестки осыплются, возникнет спираль галактики, бесчисленные миры и планеты.
Раввин, согнувшись под кометой, словно боясь ее павлиньих радуг, произнес:
– Еврейский народ за свою историю вынес столько гонений, что нет другого такого народа, кто больше, чем мы, хотел мира. Я видел спектакль нашего гения Самуила Полончика. Особенно поразила сцена, когда Моисей получает от Бога скрижали и находит на них формулу Эйнштейна: «Энергия равна массе, умноженной на скорость света в квадрате». Это и есть формулы истинного единобожия.
Комета переливалась над его головой, и казалось, что к его кипе прикреплен волшебный плюмаж.
Серж наблюдал мистерию, созданную его фантазией. Слова участников шоу утрачивали очевидное значение и своим сокровенным смыслом зажигали небесные светила. Обретали истинную, творящую силу, которая останавливала и гасила солнца, воспламеняла остывшие участки Вселенной, воскрешала миры. Слова, превращенные в спектры, подхватывались кометами и мчались, как семена, в неодушевленные пространства, где превращались животворящие планеты – становились «словами Божьими».
Каждое светило начинало звучать, пело свою космическую песню, вливалось в дивный хор мироздания. Электронная музыка, состоящая из волшебных гармоник, определяла орбиты планет, траектории метеоритов, была космическим дыханием, которое раздувало костры созвездий, разносило искры небесных лампад, возжигая в непроглядном мраке светильники. Вселенная благоухала, как сад. Планеты и солнца были розами, лилиями, гладиолусами, взращенными небесным садовником. Трепетные, как крыло бабочки, переливы пробегали по рядам зрителей, которые вдруг выступали из мрака. Их восхищенные и изумленные лица. Их околдованные глаза. Их шепчущие губы. Они то исчезали, то появлялись в прозрачных спектрах. Казались душами, покинувшими бренное тело, ожидавшими свою участь во мраке, прежде чем вспыхнет ослепительный свет и их повлекут на суд.
Серж находился под воздействием магических сил, которые сам вызвал к жизни, погрузив телестудию в лунатический сон. Его сознание обладало таинственным свойством рождать видения и образы, будто где-то в области сердца находилась крохотная колбочка с дурманом, малая, неведомая железа, вырабатывающая тонкие яды. Они впрыскивались в кровь, рождая галлюцинации, которые питали творчество.
Ведущий Семен Каратаев, с жестами шута, был похож на красного беса, который перескакивал с планеты на планету, внося дисгармонию в стройный ход светил. Теперь он подлетел к префекту округа Игорю Федоровичу Нательному. Крупный, мягкий, сдобный, раздобревший в уютных кабинетах, в салонах дорогих автомобилей, префект благодушно наблюдал за Каратаевым. Тот выделывал перед ним дьявольские коленца, развевая плащ, под которым чудился поросший красной шерстью хвост.
– А все ли благополучно в вашем округе с межнациональными отношениями, любезный Игорь Федорович? Ведь не далее чем на прошлой неделе в кафе «Эльдорадо» состоялась схватка между дагестанцами и москвичами, которая кончилась стрельбой и дырками в мужественных русских и кавказских телах. Где гарантия, что в центре Москвы не случится злосчастная Кандопога?
– Дорогой Семен, – по-отечески мягко, с легкой укоризной ответил префект. И тут же над его головой зажглись два полумесяца – желтый, как лимон, и оранжевый, как апельсиновая долька. И казалось, в студии запахло цитрусами, так вкусно и сочно сияли луны над головой префекта. – Всегда возможны конфликты между молодыми людьми, особенно если их горячие головы кружатся от вина. Но это единичный случай, поверьте. Мы уделяем особое внимание тому, чтобы коренные москвичи и представители диаспор жили в нашем округе в мире и согласии. Не случайно почти рядом возвышаются у нас православный храм, мечеть и синагога. Я сам в дни больших религиозных праздников появляюсь в церкви со свечей, или стою в синагоге в кипе, или присутствую на пятничной молитве в мечети.
