— Говорит Грета фон Кляйвист. Пожалуйста, соедините меня с вашим шефом.
— Его нет, — узнала она скрипучий бесстрастный голос адъютанта. — Что-нибудь случилось, Гретхен?
— Сама не знаю, Цоглих. Вызывает из операционной главврач: «Звонил ваш отец, просил отпустить вас с дежурства». В чем дело? — думаю. Никогда он в госпиталь не звонил. Бросаю все, лечу: вдруг ранили, заболел, ну мало ли что! Приезжаю, а его нет!
— И не скоро освободится, — помолчав, ответила трубка. — Шеф очень занят, опять совещание у командующего.
— Странно… — Она медленно положила трубку.
Ничего не поделаешь, придется ждать.
Хорошо бы приготовить папе какой-нибудь сюрприз. Сыграть его любимую скрипичную сонату Брамса. Или оставить на его заваленном бумагами и книгами столе душистую веточку жасмина. Еще забавней было бы положить жасмин в его домашний сейф. Хотя не стоит, рассердится: ведь отец доверил ей шифр лишь на случай его внезапной смерти. Грета с гордостью подумала о том, что она единственный человек, которому он завещал сохранить для истории его личный архив. Штандартенфюрер знал, что может на нее положиться, — никогда она не подведет его, никогда!
Правда, было время — она заколебалась, почти возненавидела его — это когда он порвал с ее матерью, запретил им переписываться. Теперь, пройдя суровую закалку духа в «Союзе германских девушек», Грета понимала отца: женщина, называвшая фашистское движение «чумой», не заслуживала иной участи. Он заставил себя обойтись с женой так, как поступил бы в отношении всякой предательницы, но только дочь знала, чего это ему стоило: еще и сейчас даже при мимолетном упоминании о ее матери штандартенфюрер бледнел. Бедный папочка…
Грета любила отца, благоговела перед ним; И пусть ее порой коробила его ироническая усмешка, когда она вдохновенно пересказывала ему услышанные на уроках и лекциях откровения по поводу «расы и крови», пусть он все еще не считал ее достаточно зрелой, чтобы посвятить в конечные цели движения, которые, по его словам, были еще глубже и прекрасней, чем даже в официально провозглашенных лозунгах, — но разве они с отцом не были едины в главном? Не только дочь, но и соратница!
Было приятно думать на эту тему, но в гостиную постучал часовой и доложил, что Грету кто-то спрашивает.
Девушка вышла в прихожую.
На диванчике, отдуваясь, сидел пожилой мешковатый зондерфюрер. Увидев хозяйку, он не спеша встал и снял мокрую фуражку, обнажив седеющую шевелюру.
— Фрейлейн припоминает меня?
— О, еще бы. Ведь вы так чудесно играли на нашем музыкальном вечере… — Грета изобразила любезную улыбку, поняв по его острому взгляду, что он старается угадать, поделился ли тогда с ней штандартенфюрер своими подозрениями на его счет.
— Господин Ленц, если не ошибаюсь? — протянула она руку.
— Польщен, что запомнился самой очаровательной амазонке вермахта, — поцеловал он ее узкую кисть.
…Смешно, — подумала она, — как можно было принимать за красного агента этого добродушного толстяка?!. Наверно, опять пришел просить отца позвонить его начальству, что у СД не осталось сомнений в его благонадежности.
— К сожалению, папы нет дома, — мягко высвободила она руку.
— А я не к нему, — гость расстегнул шинель и покосился на долговязого часового.
— Ко мне?!.
На миг Гретой овладело смутное беспокойство. А вдруг он и в самом деле… Ай, что за ерунда! Ведь невиновность его доказана, сам отец занимался его делом. Обыкновенный военный репортеришка, спившееся ничтожество.
…Интересно, что ему нужно от меня? Уж не вздумал ли этот толстячок приударить за мной?
Отпустив часового, Грета провела нежданного гостя к себе.
— Так что вам угодно, зондерфюрер?
— Э! Не будем спешить, прелестная хозяйка. Дойдет очередь и до хвоста, как сказал один еж, пожирая змею.
Он внимательно оглядел скромное убранство ее чистой, в цветах и с милыми девичьими безделушками, комнаты, одобрительно поцокал языком перед прикнопленной к стене виньеткой-напоминанием «Я немецкая девушка» [6].
— Скажите, фрейлейн, — задержал он взгляд на портрете Гитлера, — а вы не задавались вопросом, отчего подобное изображение отсутствует в служебном кабинете вашего отца?
— Образ фюрера можно хранить и в сердце, — сухо заметила Грета, задетая не столько вопросом, сколько нагловатым тоном гостя. — Впрочем, спросите об этом у самого отца. Он будет с минуты на минуту.
— Сомневаюсь, — бесцеремонно развалился Ленц на стуле. — Совещания у фельдмаршала продолжаются обычно за полночь.
— Я вижу, журналисты недаром славятся осведомленностью. Особенно в вещах, не имеющих к ним отношения. — Поза его нравилась Грете все меньше. — Но даже вам, надо думать, не известно, что мне скоро возвращаться на дежурство. Так что поторопитесь с вашим делом.
— Почему же неизвестно? — расплылся в улыбке толстяк. — Ведь звонил в госпиталь не штандартенфюрер, а ваш покорный слуга.
— У вас шутки не по возрасту, господин газетчик, — нахмурилась Грета.
— А я не только газетчик… — многозначительно произнес гость, но закончить фразу он не успел.
Девушка метнулась к ночному столику, выхватила из ящика маленький плоский «вальтер».
— Руки!
Изумленно пуча глаза, толстяк поднял руки.
— Но позвольте, фрейлейн…
— Кругом! Руки на затылок!
Быстро и умело, как учили еще в школе, на военных занятиях она обезоружила его.
— Курт! — стукнула она в стенку денщику.
— Именем фюрера! — остановил ее неожиданно властный голос. — Именем нашего фюрера запрещаю звать посторонних!
…Запрещает, он?!
— Молчать, вы! Жалкий русский шпион!
…Где же этот несносный Курт? Ах, да, на кухне, не слышит
Она отодвинула штору, чтобы позвать часовых, но так и не крикнула: жалкий русский шпион… смеялся.
— А знаете, милочка, вы почти угадали, я действительно какое-то время разыгрывал подозрительную личность. Что делать! Иначе ваш почтенный родитель вряд ли удостаивал бы меня своим обществом. — Он повернулся лицом к дулу, живот его наконец перестал колыхаться. — Однако, фрейлейн, если вас интересуют действительные мои негласные функции, потрудитесь запустить ваши божественные пальчики в мой левый нагрудный карман.
Поколебавшись, Грета осторожно приблизилась к нему и приставила пистолет к его лбу.
— Не двигаться!
Свободной рукой она извлекла из его кармана маленькую серую книжку с тисненым орлом, держащим в клюве свастику, раскрыла удостоверение и увидела гриф и печати абвера.
— Как?!
Дуло ее «вальтера» опустилось.
…Тайный сотрудник армейской контрразведки?!
— Ну? — нетерпеливо мотнул головой Ленц. — Долго мне придется держать руки в столь непристойном положении? Да еще перед дамой. — Он помахал в воздухе кистями и опустил их. — Извините, затекли.
— Минутку… — Грета поднесла документ ближе к свету, но не успела она вглядеться, как легкий, как бы шутливый удар по запястью выбил из ее руки пистолет.
Грета в страхе попятилась.
— Дорогая медсестричка, — Ленц укоризненно поцокал языком, — когда вам действительно представится случай взять на мушку врага, не забудьте снять курок с предохранителя.
И он вернул ей оружие. Девушка неуверенно протянула ему парабеллум, спросила, веря и не веря Ленцу:
— Но чем я могу быть полезной абверу?
— Не догадываетесь? — Он вытащил длинную экзотическую трубку и стал набивать ее табаком. — Весьма сожалею, фрейлейн, но мне поручено расследовать образ мыслей вашего отца.
— Но как вы смеете!
— На то, золотце мое, и существуют в рейхе разные осведомительские службы, — Ленц взял у нее свое удостоверение и небрежно сунул в карман, — дабы постоянно проверять друг друга.
— Если есть основания!
— О, их столько, что напрашивается вывод… — он выпустил синее кольцо дыма, дал ему растаять и тогда только закончил, — об измене.
— Слушайте, вы! — возмутилась девушка. — Если вы скажете еще что-нибудь в этом роде о моем отце, еще два слова — и я… я…
— Мне достаточно одного, — спокойно произнес он. — Рогге!
Грета отпрянула.
— Да, да, Эрих Рогге, один из лучших диверсантов СД, доблестный солдат Германии, брошенный своим начальником за решетку!
Горячая волна крови прилила к ее щекам, слабость подкосила колени. То, с чем пришел абверовец, было до дикости нелепо, но… Но, в самом деле, за что отец вдруг арестовал Эриха, героя войны, ее жениха, наконец. Как он мог?…
— Значит, Рогге в чем-то провинился, — прошептала она. И добавила еще тише. — Или папа ошибся…
— Ошибка? — ухмыльнулся абверовец. — А если преступление? А если под видом бдительности начальник СД устраняет преданных рейху людей?
…Боже, что он говорит!
