Вот и сейчас Блажена с большой охотой поговорила бы с отцом, но он ходил с понурой головой, полный мрачных мыслей.
Она укрылась в своем углу и принялась аккуратно расставлять книги на полке над своим письменным столом. Но очень скоро Блажена почувствовала усталость. С унылым видом смотрела она на корешки книг.
Вот они, обернутые коричневой бумагой учебники для четвертого класса. Она купила их со скидкой в конце школьного года у двоюродной сестры Новотной, перешедшей уже в пятый. Эта сестра Новотной настоящая чистюля! В учебниках ни пятнышка, ни черточки, даже ни один уголок не загнулся, а где уж там ослиные уши! Может, она по ним и не училась? Конечно, она, Новотная, известная воображала и ее сестрица тоже. Все знает без учения и на уроках заливается соловьем, — мурашки бегут по коже от этого совершенства!
Блажена вела себя в школе неплохо, и, если ей что-то не удавалось или она что-то натворила, она сразу же признавалась: это я сделала, что избавляло ее от насмешек. Неудачи у нее случались все же редко, а чаще бывало наоборот, так, как, скажем, тогда, когда она на уроке декламировала о матери братьев Гракхов[2] читала она с таким горячим увлечением, что минутами забывала, где находится. Вот тогда учительница и сказала ей: «Замечательно, Блажена!»
Правда, и в тот раз Мадя Будилова насмешливо улыбнулась, и, когда все девчонки окружили Блажену, радуясь ее успеху, Мадя язвительно заметила:
«Твое ораторское искусство обладает тем же свойством, что и лук, — от него хочется плакать».
Ну, это Мадя где-нибудь услышала, а не придумала сама, подбадривала и успокаивала себя Блажена. А девчонки засмеялись — им-то все равно, над чем смеяться! — и от Блажениного успеха не осталось и следа. Одно воспоминание.
Вообще Мадя странный человек! Иногда она строит из себя взрослую, рассуждает о любви, как какая-нибудь Клеопатра, часто рассказывает всякие страхи и небылицы. Что она только не рассказывала Блажене, когда они сидели, обе еще первоклассницы, в отцовском гараже, удобно устроившись на ящиках, служивших им то заморским кораблем, то самолетом, а то и машиной, и их разбушевавшаяся фантазия не знала границ! Мадя колдовала, приговаривая: «Я вижу на белой вербе черного попугая с серебряным клювом, он тянет из ларца черного дерева предсказание нашей судьбы. Читай, Блажена, читай и не бойся. Читай, Магдалена, и не страшись: жизнь ваша будет вечным праздником и ждет вас одно хорошее».
Этот счастливый конец Мадя придумывала на ходу, испугавшись выражения Блажениного лица.
Маме не нравилась Мадя, она на нее сердилась, говоря, что Мадя выдумывает всякие глупости, но Блажену по-прежнему влекло к Маде, хотя она и понимала Мадину лживость. Никто другой не мог разворошить в Блажене страшную жажду тайны, манившей и вместе с тем пугавшей ее.
Собственно, все Мадины фантазии и страхи оказывались просто выдумкой, но она умела так напугать Блажену и держать в таком напряжении, что в конце концов завораживала ее.
Поджав ноги, скрестив руки, Мадя старалась быть поменьше, чтобы легче было защититься от духов. Уставившись в одну точку, она вещала мрачным голосом:
«Сейчас разверзнется потолок, и на нас упадет лошадиный хвост, за лошадиным хвостом — лошадиная голова, за лошадиной головой — лошадиная нога, а та ударит копытом того, у кого нечистая совесть».
Блажа, зачарованная и полная страха, во все глаза смотрела на потолок, оцепенев от напряжения.
Потолок не разверзался, и с него не падали ни лошадиная нога, ни голова, но лицо Мади бывало таким устрашающим и грозным, что Блажка не рисковала напомнить Маде о том, что ее страшные предсказания не сбылись. А тут еще Мадя, придвинувшись вплотную к Блажене и глядя ей прямо в глаза, требовала признания:
«Тебе ведь нравится бояться. Я знаю, что нравится. Видно по твоим глазам!»
Та пора, когда они обе учились в первом классе гимназии, давно прошла. Блажена выросла, и Мадины фантазии больше не трогали ее. Сейчас ее манили книги, а не любительские Мадины тайны. Она могла часами сидеть с книжкой, забывая, кто она и где находится; правда, забывала она и то, о чем читала. От чтения у нее оставалось ощущение грусти или радости, каких-то искрящихся красок и такой чудесный взлет чувств, что хотелось расплакаться.
Лишь после чтения некоторых книг остались в памяти Блажены их герои.
О, как страстно желала Блажена быть призраком в таинственном замке в Карпатах, как страстно мечтала провести хотя бы пять дней на воздушном шаре![3] С какой радостью она на цыпочках подкралась бы к Алисе[4] и заглянула бы через ее плечо в страну чудес!
Но самым любимым ее героем оставался Робинзон.
Блажена снова бросила мимолетный взгляд на корешки учебников и увлекательных книг. Нет, читать она не станет, она так устала! Вдруг книги стали ей чужды, ей казалось, что они так много ей сулили и ничего не дали, что жизнь совсем иная, чем в их замкнутых и неизменных мирах.
Жизнь непознаваема и сложна. А в книгах она такая ясная, образцовая, понятная… Почему так?
Вероятно, потому, что все происходящее в книгах прямо нас не касается. Вот читаешь о Бабушке[5], и словно сама живешь в Ратиборжицкой долине, а закроешь книгу, и нет перед тобой никакой Бабушки, никакой долины, все было фантазией, милой выдумкой. А в жизни происходят неожиданные и вполне реальные перемены — скажем, такое несчастье, какое постигло Блажену, — и происходят без всяких причин, бессмысленно. Почему именно на нее, Блажену, обрушилось несчастье?
И Блажена вдруг зарыдала, повторяя вслух все те же слова:
— Что ты, мама, сделала!
Сейчас она не думала о смысле и значении этих слов, она просто повторяла и повторяла их.
Иные слова уже одним своим звучанием вызывают определенное настроение, пробуждают глубоко лежащие чувства, оживляя притупившуюся боль. Такие слова сами собой приходят на язык, делая горе снова ощутимым и близким. Так и эти слова все снова и снова возвращались к Блажене так же, как неудержимо и неизменно каплет кровь из раны.
Но тут к этим бессмысленно повторяемым словам вдруг присоединились другие, тихо ждавшие своего часа в уголке Блажениной памяти, куда они некогда попали, произведя на Блажену сильное, хотя и туманное — в то время — впечатление:
Как мать скончалась и ее схоронили,Сироты детки остались…[6]
Блажена принялась лихорадочно их искать в старых учебниках.
Вот! Вот эта поэма! Настоящая живая поэма! Ее поэма!
Сироты детки остались…
Нет, Блажена уже не в силах стоять. Ноги у нее подкашиваются, комната качается. Блажена тихо садится на тахту, опускает голову на тоненькую руку, и в ее сердце проникает мелодичная музыка слова:
Почуяли детки родимой дыханье…
Дыхание! Дыхание и шаг имеют одинаковый ритм. Как тихо ходила мама в воскресное утро, чтобы Блажена могла подольше поспать.
«Мама, — шептала Блажена с закрытыми глазами. — Еще пять минут, ладно?»
«Хорошо, еще пять минут, но потом вставай! Мне нужно уходить».
И Блажена сладко погружается в некрепкий, но такой приятный обманчивый утренний сон.
Сон такой хрупкий — словно через стекло Блажена слышит мамины слова:
«Я должна уйти, Блаженка… Я уеду на черном корабле с золотой звездой на корме. Смотри на нее, Блаженка, эта звезда будет всегда тебе видна, даже если корабль скроется вдали… Ты останешься одна, как на пустынном острове».
«Одна на пустынном острове?» — повторяет Блажена, чувствуя, что губы ее неслышно открываются и закрываются, а голоса не слышно.
Но ты не станешь бояться, ты уже большая! Робинзон тоже был один на пустынном острове и прекрасно там хозяйничал.
Блажена чувствует, что должна кое в чем признаться маме!
«Не сердись, мама, но прошу тебя, не уходи, пока я не расскажу о своем проступке. Помнишь, я впервые читала Робинзона… вот тогда я взяла у тебя большую иглу и отдала Робинзону: мне было жаль, что он все делает голыми руками. А ты иглу так долго искала! Ты была без нее как без рук, но я так тебе и не призналась. Знаешь, мама, она лежит в той книге о Робинзоне».
Блажене вдруг кажется, что эта игла застряла у нее в сердце и оно болит, болит! (Что ты, мама, сделала! Возьми меня с собой, я не хочу тут оставаться! Не хочу!)
И вдруг Блажена видит, что к ней и к маме примчалась, бурля, как кипяток, огромная волна, стремительно подхватила их и опрокинула в морскую пучину. Теперь Блажена ясно чувствует, что отныне она навсегда оторвана от матери этой жестокой силой, и безвольно, как камень, идет на дно.
Но тут Блажену подхватывает новая волна и с неудержимой скоростью, но очень нежно влечет куда-то, медленно поднимая и поднимая… Куда? Не к берегу ли?
