На стенке бутылки видна башенка.
Пустую бутылку она вернет и получит полную.
Остался ли у них кофе? Ну-ка, заглянем в наши запасы! В жестяной банке кофе достаточно, в корзинке есть и картошка, а в другой — лук! Ярко-желтый, шелковистый, блестящий лук!
Блажена радовалась найденным продуктам так, как мог бы радоваться Робинзон на своем необитаемом острове, когда он, умирая с голоду, нашел среди песка съедобные корни и вкусные клубни.
Но вдруг у Блажены безвольно повисли руки. Внезапное воспоминание обволокло ее, словно прозрачная вуаль. Робинзон?
Кто это говорил о Робинзоне и необитаемом острове? Это было во сне? Или она где-то читала? А может, это было в действительности?
Когда, где и как?
Нет, она не может вспомнить!
Но необитаемый остров?
Для нее необитаемый остров — это ее дом, и сама она — Робинзонка. Она будет здесь жить с отцом, и он станет ее верным Пятницей. И на этом пустынном острове Робинзонка будет усердно искать источники для пропитания.
Правда, она может выбежать и купить все, что нужно. Может, но так не годится; в любой игре есть правила, которые нужно соблюдать, а не то и фантазия не поможет, и созданный чудесный мир рухнет.
Играя с Мадей в отцовском гараже, они сооружали стены из ящиков, а то, что было за этими стенами, не существовало для них. Они жили среди этих стен, и это был их дом с нарисованными мелом комнатами, дверями, окнами. Таковы уж испокон веков правила ребячьей игры.
Среди обычного мира вдруг возникал совсем другой, особый мир.
В квартире она одна-одинешенька. Квартира Ольдржиха Бора — необитаемый остров, а она, Блажена, его единственная обитательница, кроме папки, верного Пятницы.
Ну и здорово она придумала! Ей будет теперь весело, да и отец наверняка станет смеяться.
В ящике за окном засыхает мелкий лук и базилик, но Блаженка знает, что эти растения в картофельный суп не кладут, туда надо положить чеснок, петрушку, майоран, морковь и сельдерей. Все это придется купить там, за стенами квартиры, и для игры они не годятся.
Робинзонка быстро льет воду в ящик, и вода струится за воротник прохожим, — не беда, сейчас они для нее дельфины и киты, а она должна заботиться о своей плантации.
Блажена поспешно хватает сумку для покупок, кошелек, который оставил ей отец, — нет, Пятница, — берет ключи и опрометью мчится по лестнице вниз.
4
На улице она уже может не так торопиться.
Куда идти? Блажена оглядывается по сторонам. Смотри-ка, вон там на вывеске нарисована такая же башенка, как у нее на пустой бутылке. Тайный знак ей?
Ура, в молочную!
В молочной щебечут служанки и няньки, вертятся тут и дети, у прилавка толпа. Продавщица быстро меняет бутылки с молоком на пустые, развешивает масло, творог, предлагает сыры, обернутые станиолем и украшенные яркими разноцветными картинками: тут и коровья голова с веселыми глазами, и эдельвейс, цветок высокогорных пастбищ.
Продавщица хорошо знает каждого покупателя, это видно по ее быстрым взглядам и по интимной манере разговора.
Не успела Блажена войти в молочную, неловко хлопнув дверью, как все головы повернулись к ней, пожалуй, не только из любопытства, но и потому, что человек всегда невольно оглядывается, услышав внезапный шум.
Никто из этой шумной толпы, казавшейся Блажене враждебной, не знал ее, и поэтому глаза всех покупательниц с любопытством остановились на ней. Эти взгляды были Блажене неприятны, вызывали непреодолимое чувство протеста.
Здесь были люди, совсем не похожие на тех, кого знала Блажена и к кому привыкла: их платье, прически, движения — все вызывало в Блажене раздражение. Если бы тут стояли девчонки из ее класса, она бы пулей влетела между ними и принялась болтать, чувствуя себя среди них как дома.
Но эта продавщица в белом халате и в шапочке на голове уже мерит Блажену взглядом, словно пытаясь разгадать ее.
— Чего вы желаете, барышня? — прозвучал сладкий голос продавщицы.
Блажена, смутившись, ничего не ответила и еще больше покраснела.
Она торопливо стала рыться в сумке и молча поставила на прилавок пустую молочную бутылку.
— Молочко?
— Да, пожалуйста, — молнией вылетело у Блажены.
— Барышня, вероятно, Борова? — Голос у продавщицы становится все слаще. Она была довольна; ей было о чем поговорить, и она выставляла напоказ свою осведомленность, словно какую-нибудь драгоценность, которую она хотела продать и которую держала на ладони так, чтобы лучи света падали на нее более выгодно.
Продавщица с удовольствием повторяла имя Блажены, имя, на котором все еще лежала тень несчастья.
Лица покупательниц, казавшиеся Блажене туманными пятнами, молниеносно повернулись к ней.
Блажена словно покрылась ледяной коркой приторного сочувствия, обволакивающего ее со всех сторон.
Сейчас продавщица начнет! Сейчас она всем расскажет о Блажениной непоправимой утрате.
Быстрей отсюда прочь! Быстрей!
— Пожалуйста, дайте мне молоко. Вот деньги, — мрачно сказала Блажена.
Она не хочет, чтобы чужие женщины копались в ее горе. Не хочет!
Это касается лишь ее и отца, оставьте нас в покое!
От ненависти у нее задрожало лицо, всех забавляло это зрелище. Она поспешно отсчитала деньги и выскочила за дверь, прежде чем на нее обрушился поток нежелаемого сочувствия.
Запыхавшись, она остановилась на углу улицы, стараясь прийти в себя и избавиться от охватившего ее раздражения.
Она уже было направилась домой, на свой необитаемый остров, казавшийся ей сейчас единственным прибежищем, как вдруг в водовороте ее мыслей всплыла мысль об обеде.
Ей нужно еще зайти в магазин. Вот несчастье!
Блажена незаметно смешалась с толпой покупателей, делая вид, что бывает здесь каждый день. Она взяла пучок зелени из наполненной корзины, показала на маленький кирпичик масла в бумаге и попросила килограмм манной крупы.
И все же она выдала себя.
— Еще чесноку, пожалуйста.
— Сколько вам угодно?
— Стручок.
Продавец, не удержавшись, еле заметно усмехнулся. Толпа, частицей которой Блажена себя чувствовала, снова стала для нее сборищем насмешливых лиц, для которых ее смущенный вид был забавным зрелищем.
Наконец Блажена, кажется, купила все — во всяком случае, все, что было записано у нее на бумажке.
Выйдя из магазина, она побежала чуть ли не вприпрыжку, а губы ее невольно стали издавать веселый свист.
Но уже в подъезде она вдруг снова вспомнила, что дома все теперь изменилось.
Раньше она быстро взбегала по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки, звонила у дверей с табличкой «Ольдржих Бор, такси» и ждала, пока легкие мамины шаги приближались к двери. Гремела дверная цепочка, открывался замок, и Блажена повисала у мамы на шее…
Сегодня… сегодня она спокойно поднималась по лестнице, ступенька за ступенькой. С сумкой, полной продуктов, она уже не мчалась, как раньше, хотя сумка была, пожалуй, не тяжелее портфеля с книгами.
У дверей она разыскала в сумке ключ, открыла дверь и хорошенько за собой закрыла. Дверь Блажена закрывала очень старательно. Она не была трусихой и все же немного боялась оставаться дома одна.
Да и сам дом изменился для нее. Раньше это был милый ее сердцу дом, теплое прибежище, знакомое ей как бы в общем виде, — теперь она начала узнавать его во всех подробностях.
Плита. Вот место, где лежат спички. Подвал с углем и трудное для нее дело — разведение огня. Руки Блажены покрылись разводами сажи, на носу зачернели полосы угольной пыли, пока наконец бумага не загорелась, а за ней щепки, и Блажена, улучив удобную минуту, подбросила лопаткой в огонь уголь.
Она не доверяла ни лопатке, ни скребку, потому что они уже не раз ее подводили, эти подлые помощники. Блажена верила только собственным пальцам, те пока ее слушались. Правда, они, бедняги, носили следы ее неопытности. Она обожглась о дверку плиты, занозила руку щепкой, но наконец огонь вспыхнул, и плита стала нагреваться.
Блажена была очень довольна собой — нет, Робинзон наверняка не разводил огонь так быстро!
Но трудностям не было видно конца. Солонка, как нарочно, уже пустая. В котором же из мешочков одинакового грубого полотна находится соль? Вот здесь, наверно. А тут сахар… Нет, здесь что-то противное. Наверно, сода. Может, это, скрипящее под пальцами? Да нет, это картофельная мука, даже на мешочке написано. А, вот наконец нежные кристаллики — дар соляных копей, подземелья со сводами из сверкающих кристаллов. Она механически чистила коренья, так кстати найденные ею, и, вздохнув, принялась резать их и класть в кастрюлю.
Нет, горшок не подходит для ее игры.
Ну что ж, он станет корабельным котлом или, по крайней мере, кастрюлей из потерпевшей крушение корабельной кухни.
И вот уже все варится.
