На этот раз, когда Джона Рэдли сморгнул сон с глаз холодным снежным январским утром, она стояла там, в ногах его кровати. Онория Рэдли — Онор — была призраком, образом, провидческим видением, которое преследовало его во времена парения, когда он чувствовал, будто отрезан от мира и висит на ниточке, оставленный болтаться как марионетка, которая никогда не была частью представления. Онор. Его мать. Она умерла спустя долгое время после инцидента с Ангусом, после того, как Джона озлобленно сдался в плен взрослой жизни.
Онор всегда вела во тьму, парящую панику, манию и, наконец, сумасшествие. Много лет назад, после многочисленных эпизодов расстройства, Джона научился справляться с Онор, справляться с привидениями и снами, прерывающими его полуфункциональную жизнь. Пришла пора собирать сумку. Пришла пора закрыть дом и перенаправить почту, отнести кота к соседям. Пришла пора ехать в Ривербенд.
***
Здание не изменилось с тех пор, как он последний раз был там семь месяцев назад. Оно по-прежнему казалось огромным коттеджем, счастливым и тёплым местом. Оно успокаивало своей схожестью, и жужжание под кожей Джона немного ослабло, как только он увидел его.
Утро было холодным. Он дрожал и сильнее укутался в свою парку. Он никогда её не застёгивал, предпочитая вместо этого в неё кутаться. Врач сказал, что он делает это, чтобы держать панику под контролем, что-то насчёт подавления центральной нервной системы. Джона не знал, правда ли это, знал только то, что так ему было тепло.
Его встретил у двери его любимый медбрат, Рохан Юбэнкс, одетый в ярко-синюю «понедельничную» униформу. Он был большим, темнокожим мужчиной, экспатриантом Кайманских островов, с замечательным акцентом и богатым, бархатистым тембром. Иногда одного звука его голоса было достаточно, чтобы помочь Джона связаться с миром, даже если ненадолго.
— Доброе утро, Джои. Уже снова наступило это время года? — спросил Рохан, используя прозвище, которое существовало только для близких друзей и профессионалов психического здоровья, хотя для Джона эти двое никогда не встретятся, так сказать. Кроме того, у него и не было близких друзей — его проблемы предотвращали это, нравилось ему или нет.
— Привет, Рохан, — ответил Джона, не потому, что его это волновало, а потому, что так просто принято.
Рохан потянулся и взял его спортивную сумку, осторожно, чтобы не оставить нежеланных прикосновений. Он был знаком с рутиной; они проходили это раньше.
— Твоя комната готова, бобо, — кивнул здоровяк. Джона привык к его слэнгу и не обижался. — Я выбрал тебе ту же, что и в прошлый раз, с видом на пруд, как тебе нравится.
— Спасибо, — Джона прошёл за Роханом в просторный холл, где стояла широкая, круговая стойка приёмной. Молодая брюнетка, одетая в ту же синюю форму, как и Рохан, помахала ему рукой, и он вяло помахал в ответ. Хоть он видел её несколько раз, но никогда не оставлял в памяти её личность. В этом не было особого смысла.
Коридор справа от монолитной стойки вёл в общую комнату, где Джона, вероятнее всего, проведёт большую часть своего времени. Углубление в стене украшали окна с видом на сады во дворе С-образного здания. В это время года они будут покрыты снегом, но всё же, Джона нравилось сидеть там во время своих периодов темноты.
Вместо этого Рохан повёл его налево, к запертой двери с кодовым замком. Он ввёл код и открыл дверь, за которой была стойка медсестёр взрослого стационарного крыла — западного крыла. Рохан отсалютовал компании медсестёр и продолжил идти вниз по коридору, пока не остановился у тридцать второй палаты, жестом приглашая Джона войти. Палата была простой, конечно же, но с хорошими окнами и большим количеством прямого солнечного света.
Ощущение отсоединённости и парения возвращалось, отчего у Джона гудела голова, а уши словно забивались ватой. Он смутно заметил, как Рохан зашёл рядом с ним и поставил его сумку на застеленную кровать. Зная правила, Джона смотрел в окно, пока Рохан бегло проверял его вещи на наличие запрещённых предметов. Когда шуршание прекратилось, он вытянул руки для обычного досмотра, который, он был довольно уверен, Рохан ненавидел больше него.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хочешь, я разберу тебе кровать? — спросил Рохан, только потому, что так требовалось.
— Нет, в этом нет смысла, — сказал Джона. Он не будет спать, не в кровати, и не раньше самого конца. Кресло-качалка по-прежнему стояло у окна. Это было хорошо. Оно ему понадобится, прежде чем выйдет его время.
Развернувшись лицом к Рохану, Джона увидел свою мать, стоящей за большим мужчиной. Её седые волосы были собраны в небрежный пучок — что было странно, потому что она умерла раньше, чем полностью поседела, так что она будто старела в его голове — и на неё было самодельное платье с цветочным рисунком. Джона встретился с ней взглядом, молча умоляя её уйти, потому что ему нужно было работать.
— Она здесь, да? — выражение лица Рохана было смиренным, жалостливым, но Джона едва заметил. Его там не было, не совсем. Рохан был настоящим. Комната была настоящей. А Онор не была, как и Джона — больше нет, не во время парения.
Джона поспешно кивнул, на случай, если настоящий Рохан по-прежнему мог его видеть. Было бы грубо не ответить.
— Тогда я оставлю тебя устраиваться. Ты знаешь, что где, так что просто чувствуй себя как дома. На этой неделе в твоём блоке медсестра Уитни, так что завтра она разберётся с твоим расписанием. В десять приёмное собеседование с доктором Шелдоном.
На этот раз Джона не ответил. Он был уверен, что в этот момент стал невидимым, так что замер, пока Рохан не ушёл. Терапия начнётся с утра пораньше. Доктор Блейз Шелдон был одним из его команды терапевтов — у него было трое, потому что ни один из них не мог сойтись на конкретном диагнозе. Единственное, в чём эти трое были согласны, так это в том, что расстройств у него огромное множество. Джона называл это своим придурочным коктейлем. Доктор Шелдон тоже был настоящим. С продолжением парения будет всё тяжелее распознать разницу.
В сумке Джона мало что было. Он был добровольным пациентом и не находился под надзором на случай самоубийства, так что ему разрешали брать собственную одежду и несколько личных вещей — очевидно, никаких лезвий, ножниц или ключей, нужно было думать о других пациентах. Находясь в Ривербенде, он не особо думал о своём внешнем виде; он ведь не на свидание собирался. По большей части он складывал футболки и спортивные штаны — никаких завязок — и состриг все свои волосы за день до того, как приехать. Он ходил в носках и сланцах, потому что шнурки тоже были опасностью.
Ручки и карандаши запрещались, даже вне надзора на случай самоубийства — за исключением маленьких простых карандашей для пациентов, которые считались безопасными — но Джона мог принести свой трансформируемый планшет-ноутбук. В конце концов, он был писателем. Он сойдёт с ума, если не сможет писать — ну, сойдёт ещё больше — хотя он предпочитал царапать перьевой ручкой на какой-нибудь бумаге хорошего качества, а не стучать по клавишам. Как только техники закончат проверку безопасности его планшета, может, он сможет что-нибудь написать. До тех пор он пойдёт в общую комнату, посидит у огромных ударостойких окон с видом на зимний сад и подождёт, пока отступит сумасшествие.
Доктора будут разочарованы его возвращением. Джона знал это. Он подумал, что они, наверное, воспримут этот как личный провал — доктор Шелдон, доктор Кэллоуэй и доктор Драри. Они относились к нему как к отбившемуся от рук ребёнку, который просто не мог вести себя иначе, кроме как быть непослушным, манипулятивным и нежелающим раскаиваться. Все доктора хотели как лучше, но они не могли вылечить человека, который не пытался выздороветь.
Джона испытывал шестое чувство по отношению к своим проблемам — он верил, его мозг по большему счёту деформировался из-за действий его отца, и от этого невозможно было оправиться. Он просто приезжал в Ривербенд, чтобы выжить во время парения. Его команда докторов никогда не соглашалась по поводу основной причины симптоматики его расстройств: тревожности, обсессивно-компульсивного расстройства, хронической и тяжёлой бессонницы, обезличивания и… ну, Джона понятия не имел, были ли визиты его матери и других продуктом заболевания, или они действительно были там. Может, и то, и другое.
