Хотя садом пренебрегали, о доме нельзя сказать того же. Все в нем дышало любовью и безупречной чистотой, от сверкающих окон в георгианском стиле до полов из песчаника на кухне и в комнатах нижнего этажа. Отец боялся огня (и опасного сочетания детей, свечей и занавесок), а потому у нас всегда были внутренние ставни вместо занавесок и всего пара небольших ковров — в столовой и в отцовском кабинете. Голые стены выкрашены в чудесный серо-голубой цвет. Все комнаты на нижнем и на верхнем этажах небольшие, зато пропорциональные, мебели мало, но солидная: набитые волосом кресла и диван, столы красного дерева и несколько книжных шкафов с классическими произведениями, которые мы любили с детства. Пасторский дом, не роскошный ни по каким меркам, все же был самым большим в Хауорте и потому выделялся из всех; в лучшем мы не нуждались и всем сердцем любили каждый его уголок.
— Отец уже семь месяцев обходится без помощника, — посетовала я, — если не считать преподобного Джозефа Гранта из Оксенхоупа, который так занят своей новой школой, что толку от него не много.
— Разве папа не встречается завтра с кандидатом на место викария?
— Встречается, — подтвердила я. Мне было кое-что известно об упомянутом джентльмене, поскольку последние несколько месяцев я вела переписку отца. — С мистером Николлсом из Ирландии, он откликнулся на папино объявление в церковной газете.
— Возможно, он окажется тем, кто нужен.
— Надежда умирает последней. Хороший викарий поможет папе выиграть время, пока мы решим, что делать дальше.
— Хорошие викарии давно повывелись, — с тягучим йоркширским акцентом произнесла Табби, наша седовласая служанка, которая, прихрамывая, внесла на кухню корзину яблок из кладовой. — Нонешние молодые священники слишком уж заносятся и на всех смотрят сверху вниз. Я простая служанка и потому не стою доброго слова. Вдобавок они постоянно бранят йоркширские обычаи и йоркширцев. Валятся как снег на голову, напрашиваются к пастору на чай или ужин, бесстыдники! И все только ради того, чтобы доставить женщинам побольше хлопот.
— Все бы ничего, если бы наше угощение пришлось им по вкусу, — подхватила я. — Так ведь они то и дело жалуются!
— Разве сравнишь этих юнцов со старыми священниками! — вздохнула Табби. Она грузно опустилась на стул и взялась за чистку яблок. — Те умеют себя держать и одинаково обходительны с людьми всякого звания.
— Табби, а почту не принесли? — спросила я вдруг, взглянув на часы над каминной доской.
— Принесли, да только для вас ничего нет, bairn.[3]
— Ты уверена?
— Я похожа на слепую? Да и кому вам писать? Письмо от вашей подруги Эллен пришло всего пару дней назад.
— Да, верно.
— Только не говори, что до сих пор ждешь письма из Брюсселя, — вмешалась Эмили, резко на меня посмотрев.
Мои щеки загорелись, на лбу выступила испарина. Я заверила себя, что во всем виноват пылающий очаг, а фраза сестры и ее пронзительный взгляд ни при чем.
— Нет, конечно нет, — солгала я, промокнув лоб уголком фартука.
Очки запорошило мукой. Я сняла их и осторожно протерла.
На самом деле в нижнем ящике моего комода лежало пять драгоценных писем из Брюсселя, посланий от одного мужчины, которые перечитывались снова и снова так часто, что угрожали протереться на сгибах. Я мечтала о шестом письме, однако после пятого в бесплодном ожидании прошел целый год. Я чувствовала взгляд Эмили; она знала меня лучше всех и ничего не упускала. Но прежде чем она сказала что-то еще, проволока дверного колокольчика задрожала и раздался мелодичный звон.
— Кого это принесло в такую жуткую погоду? — удивилась Табби.
При звуке колокольчика собаки, безмятежно дремавшие у огня, вскочили на ноги. Флосси — добродушный шелковистый черно-белый спаниель короля Карла — просто оживленно заморгал. Кипер — крупный, похожий на льва мастиф с черной мордой — громко залаял и бросился к кухонной двери. Эмили молниеносно схватила своего любимца за латунный ошейник и оттащила назад.
— Кипер, тихо! — скомандовала она. — Надеюсь, это не мистер Грант или мистер Брэдли. Сегодня я не в настроении подавать чай местным священникам.
— Для чая еще слишком рано, — заметила я.
Кипер продолжал яростно лаять. Эмили напрягала все силы, чтобы его удержать, и наконец решила:
— Запру пса в своей комнате.
Она выскочила из кухни и побежала вверх по лестнице. Мне было прекрасно известно, что Эмили терпеть не может незнакомцев, и потому я не думала, что она вернется с такой же поспешностью. Поскольку Табби была старой и хромой, а Марта Браун, молоденькая служанка, которая обычно выполняла самую тяжелую домашнюю работу, уже неделю не приходила из-за больного колена, дверь пришлось открывать мне.
Разгоряченная и уставшая после целого утра на кухне, я не успела привести себя в порядок, а лишь взглянула мимоходом в зеркало в прихожей. Я никогда не любила свое отражение: ни роста, ни стати, а бледное простое лицо неизменно приводит в уныние. К моему вящему смятению, зеркало напомнило, что я одета в свое самое старое и некрасивое платье, на голове у меня косынка, передник вымазан мукой и специями, руки и лоб припорошены мукой. Я быстро протерла лоб фартуком, но стало только хуже.
Колокольчик затрезвонил снова. Я поспешила по коридору, сопровождаемая клацаньем когтей Флосси, и распахнула входную дверь.
В дом ворвались ветер и холодный дождь. На крыльце стоял молодой человек, вряд ли старше тридцати, в черном пальто и шляпе, с черным зонтом над головой. К испугу незваного гостя, порыв ветра внезапно вывернул зонт наизнанку; без этой жалкой защиты незнакомец на первый взгляд казался всего лишь долговязой мокрой мышью. Он щурился, лихорадочно пытался починить зонт и сморгнуть капли дождя, а потому разглядеть его лицо было непросто. К тому же при моем появлении он немедленно снял шляпу, отчего подвергся еще большей атаке стихии.
— Хозяин дома? — осведомился незнакомец глубоким, низким голосом.
К мелодичному кельтскому акценту, немедленно выдавшему ирландское происхождение, примешивался также и шотландский акцент.
— Хозяин? — возмущенно уточнила я и тут же покраснела от стыда: он принял меня за служанку! — Если вы о преподобном Патрике Бронте, то он, несомненно, дома, сэр, и он мой отец. Прошу простить мой внешний вид. Обычно я не встречаю гостей, вымазанная мукой с головы до ног, но сегодня у нас день выпечки.
Молодой человек, казалось, ничуть не смутился своего промаха (возможно, потому, что стоял под ледяным дождем), а просто извинился, продолжая щуриться.
— Простите. Я Артур Белл Николлс. Я переписывался с вашим отцом касательно места викария. Он ожидает меня только завтра, но я приехал в Китли немного раньше и решил нанести визит.
— Конечно, мистер Николлс. Прошу вас, — вежливо пригласила я его, отступив назад.
Гость шагнул в прихожую. Захлопнув дверь перед завывающим ветром и дождем, я улыбнулась.
— Не правда ли, ужасная буря? Не теряю надежды увидеть у дверей вереницу животных, пара за парой.
Я подождала улыбки или ответа в подобной непринужденной манере, но мистер Николлс лишь смотрел на меня, точно статуя. В руках он держал шляпу и зонтик, с которых на каменный пол стекала вода. Теперь, вне досягаемости стихии, я разглядела, что он обладает крепким телосложением и смуглым лицом с привлекательными крупными чертами, большим, но красивым носом, твердым ртом и густыми, черными как смоль волосами, которые из-за дождя прилипли к голове мокрыми завитками. Мистер Николлс был по меньшей мере шести футов ростом — на целый фут выше меня. В письме он отметил свой возраст: двадцать семь лет, почти на два года младше; он казался бы еще моложе, если бы не густые, аккуратно подстриженные черные бакенбарды, обрамляющие его выбритое лицо. Взгляд у гостя был настороженный и умный; впрочем, он отвел глаза и робко изучал прихожую, будто преисполнился решимости смотреть на что угодно, кроме меня.
— Полагаю, — попробовала я еще раз, — вы привыкли к таким ливням в Ирландии?
Он кивнул, уставившись в пол, но промолчал. Я подумала, что тирада у двери, по-видимому, останется его единственной попыткой заговорить. Флосси вертелся у гостя под ногами и поглядывал на него с любопытством и нетерпением. Мистер Николлс, промокший и, несомненно, замерзший, улыбнулся псу, наклонился и ласково потрепал его по голове.
— Позвольте забрать вашу шляпу и пальто, сэр, — предложила я гостю, кое-как вытерев руки о фартук.
Подозрительно посмотрев на меня, он молча протянул мокрый зонт и снял упомянутые предметы гардероба. Заметив, что его туфли промокли насквозь и покрыты слоем грязи, я спросила:
— Неужели в такую погоду вы шли пешком из Китли, мистер Николлс?
Он снова кивнул.
