За воротами Штромсена остановили корреспонденты. Еще одна неизбежная процедура. Ответил на их вопросы, уселся в «мерседес». Рванувшись вперед, машина сиреной разогнала тишину сонного богатого квартала, круто свернула на Тиллинген-алле и прямо по трамвайным рельсам, в обход пробок и заторов ринулась к центру столицы. Спешить было некуда, но положение шефа полиции обязывало ехать не по правилам.
У себя в кабинете он пригубил невкусного кофе, наскоро раздал поручения и закурил. Возиться с видеопленками и выдачами компьютера не хотелось. Это подождет. Картина передвижения всех известных ему лиц, могущих иметь касательство к убийству, была в основном ясна. Но где-то таился разрыв в информации, щель, через которую уплывало самое нужное. Важно было найти ее.
Наружная дверь особняка оставалась открытой девять минут — с 8.01 до 8.10. В это время на втором этаже лежал труп премьера, в другом крыле его вдова собиралась завтракать, а камердинер на первом этаже не спеша наводил порядок в комнатах или дремал в ожидании звонка хозяйки. За девять минут можно было сделать многое: вынести и спрятать в парке оружие, прошмыгнуть наружу и спрятаться на территории до лучших времен.
Стоп! Не надо спешить. Особняк никто тщательно не осматривал. Оружие могло быть спрятано и там. Теперь искать его, наверное, поздно. За открытой наружной дверью постоянно следили две скрытые камеры. Смотревшие видеопленку не заметили, чтобы кто-то выходил, выглядывал или входил, пока не появились жандармы и Нильсен. Они вбежали почти одновременно. Нет, тут щели нет.
Будем действовать испытанным методом исключения. Убить Нордена могли только трое: его супруга, камердинер и некий неизвестный, который до 22.06 как-то вошел в особняк, а вышел из него лишь после 8.10 на следующее утро. Придется лично просмотреть все видеопленки, фотографии и выдачи ЭВМ. Надо тщательно изучить все данные за несколько дней до убийства и за время после него. Если третий неизвестный не найдется, то либо придется поставить под сомнение всю систему сигнализации и охраны, либо круг подозреваемых сузится до двух близких к премьеру людей. Ничего другого не остается.
Тихо, ненавязчиво зазвонил телефон. В трубке послышался баритон Хансена:
— У меня есть два-три кандидата. Хотите посмотреть?
Смотреть пока рано. Ведь мы еще не знаем, кого ищем.
Контрразведка и сама могла бы прощупать кандидатов, изучив видеопленки и данные негласного надзора за окружением покойного. Что может знать об этом уголовная полиция? Впрочем, портить отношения с коллегами нельзя.
— Когда?
— Предлагаю в пять на Кингс-ринге.
Штромсен не стал делать вид, что слышит этот адрес впервые. Зачем прикидываться олухом, не знающим, куда хаживают типы, подозрительные для любого обычного полицейского? И какие у них отношения с твоими коллегами по соседним ведомствам? Все равно Хансен не поверит, что ему об этом ничего не известно.
— Буду в пять, — ответил он.
2
Нефедов вошел в Центральный парк через калитку в каменной ограде возле Шестьдесят пятой стрит. В этот прохладный несолнечный день в парке было мало народу. По широким асфальтовым дорогам, причудливо вившимся с юга на север и с востока на запад, как всегда по воскресеньям, бродили парочки да пробегали трусцой то в одиночку, то небольшими группами ньюйоркцы, свято верившие в оздоровительные свойства бега. Некоторых лениво сопровождали большие собаки, для которых трусить за хозяином на столь дальние дистанции было скорее обязанностью, нежели удовольствием. И уж совсем редко по несчетным дорожкам, проложенным параллельно пешеходным тропинкам, проезжали всадники, бравшие напрокат лошадей где-то на западной стороне.
Нефедов бродил по парку. Не спеша дошел до небольшого пруда, прилегавшего к Семидесятым стрит, и, перейдя через узкий дугообразный мост из литого чугуна, углубился в лесочек на его противоположном берегу.
До весны оставался еще месяц. Деревья, чувствуя ее приближение, стояли на изготовку, стараясь внешним видом не выдавать внутреннего нетерпения. Тропинки здесь тоже были асфальтовые, но узкие, а окружавший их кустарник — настолько густой, что весной и летом нельзя было разглядеть прохожих, гулявших в двадцати метрах по соседним аллеям.
Со стороны могло показаться, что этот высокий, уже немолодой человек с сильно поредевшими и по большей части седыми волосами, ничем внешне не напоминавший иностранца, грустил или просто убивал время в ожидании понедельника, который прервал бы вынужденное одиночество. Его неторопливая, отнюдь не спортивная походка вызывала недоумение у прагматичных молодых людей: для них старомодная прогулка в парке была худшим видом активного отдыха и совершенно неэффективным средством укрепления мышечной системы. Так когда-то, должно быть, гуляли в цилиндрах и с тростями мистеры Соумсы старого времени, когда окружающий мир казался незыблемым, а будущее представлялось монотонным движением по кругу. Но Сергей Нефедов совершал свой одинокий моцион вполне целенаправленно. Это помогало ему раскладывать мысли по полочкам, готовиться к новому туру активной деятельности. То, что другим казалось скучным, для него было жизненной потребностью, необходимой фазой творческого процесса. Когда он писал очередную книгу или трудную статью, то начинал день с прогулки, создававшей у него хорошее настроение и вызывавшей непреодолимое желание погрузиться в творчество.
Сегодня же он действительно немного скучал, так как в жизни его наступил переходный период. Одна книга была закончена, новая еще не созрела, и в его будничной работе в Центре исследований ООН рутина явно преобладала над делами, заставлявшими мысль работать с напряжением и предвещавшими радость открытия. Открытия эти со стороны могли казаться маленькими и не слишком уж существенными, но во всякой профессии бывают именно такие, неприметные постороннему взгляду личные достижения, которые, понемногу накапливаясь, перерастают в действительно большую и общепризнанную удачу.
Он вышел из лесочка и оказался на краю луга, где белые и черные подростки играли в мяч. Это не был тот любимый им и, наверное, большинством человечества обычный футбол (его здесь почему-то называли «соккер», и название это казалось ему презрительным), но какой-то местный вариант, в тонкостях которого он при всем старании за годы жизни в Америке никак не мог разобраться. И сейчас, остановившись, он внимательно наблюдал, с какой страстью игроки отдавались состязанию, но так и не понял, в чем суть игры.
— Для меня это тоже загадка, — услышал он рядом с собой знакомый голос Гарри Йонсона. — Не возражаете, если мы походим вместе?
Нефедову показалось, что Йонсону надо о чем-то поговорить с ним, и не стал возражать, хотя процедура приведения в порядок его собственных чувств и мыслей еще не была завершена, и он по-прежнему больше всего хотел бы побыть в одиночестве.
Они тихонько побрели в сторону высокого холма, на вершине которого стояло наглухо заколоченное каменное здание (когда-то здесь, наверное, был ресторан), с ростом современной цивилизации и мелкого вандализма пришедшее в упадок, как и почти все другие парковые строения.
Они шли молча. Йонсон хмурился, погруженный в какие-то свои мысли и заботы. Он был лет на пятнадцать моложе своего спутника и работал под его началом в Центре. Несмотря на иксляндское, то есть явно нордическое, происхождение, в его внешности было что-то восточное. Высокий лоб, черные и густые, тщательно зачесанные назад волосы, крупный нос с горбинкой, карие глаза — тип не совсем обычный для маленькой европейской страны, где мужчины большей частью белокуры и голубоглазы, как викинги на старинных гобеленах.
— Как продвигается ваша работа? — спросил Нефедов скорее из вежливости. О работе они могли бы поговорить и в Центре.
Йонсон заговорил как бы нехотя. Год назад он сам пришел к Нефедову. Кроме составления и редактирования документов он хотел заняться сбором данных о важнейших фирмах и банках своей страны, регистрируя все, что может указывать на их связи с концернами США, ФРГ, Великобритании и других государств. Нефедов не возражал, хотя его собственные научные интересы лежали далеко от Иксляндии. Он даже согласился консультировать своего сотрудника, полагая, что собранный Йонсоном материал может пригодиться, когда его сектор в Центре, больше всего занятый деятельностью транснациональных корпораций в развивающихся странах, займется вплотную исходившей от этих корпораций угрозой суверенитету малых индустриально развитых государств. Время от времени он вежливо осведомлялся у Йонсона, как идет его исследование, но тот отвечал скупо, не вдаваясь в детали. И сейчас в его словах не чувствовалось особого интереса.
— Папки мои разрастаются, Серж, — говорил Йонсон, мягко ступая по плитам лестницы, ведущей на холм, — они уже занимают довольно много места. Лично я не нахожу в них ничего экстраординарного. Типичная картина, которую можно увидеть сегодня в любой европейской стране, не только малой, но даже большой. Да что об этом долго говорить! Вам все это хорошо известно. Раньше говорили «интернационализация», теперь — «глобализация». Одни считают, что это высший показатель прогресса, что преодолеваются национальная косность, провинциализм, другие же видят тут признаки гибели цивилизации, в которой они выросли и без которой не мыслят своего существования.
