Мой отец убил оленя три дня спустя, в последний день охоты. Я был с ним. Он убил его идеально, попав в мышцу между шеей и плечом. Олень упал, превратившись в груду мяса, и тотчас же потерял всю свою грацию.
Мы подошли к нему. Мой отец счастливо улыбался. Он расчехлил свой нож. Я знал, что сейчас произойдет, знал, что меня стошнит. Но я не мог ничего сделать. Отец твердо поставил сапог на тушу, дернул оленя за ногу и воткнул в нее нож. Затем вспорол брюхо, и кишки животного вывалились на траву. Я отвернулся и извергнул свой завтрак на землю.
Когда я повернулся к отцу, он смотрел на меня. Он не сказал ни слова, но я прочел в его глазах презрение и разочарование. С тех пор я видел это выражение достаточно часто. Я тоже ничего не сказал. Но если бы я смог, то произнес бы: «Это не то, что ты думаешь».
Это был первый и последний раз, когда я ездил с отцом на охоту.
Глава 6
Эл Латроп все еще листал учебники и притворялся слишком занятым, чтобы поддерживать со мной беседу. На столе мисс Марбл зазвонил телефон, и она улыбнулась мне так, словно нас связывала некая интимная тайна.
— Вы можете войти, Чарли, — сказала она. Я поднялся со стула.
— Желаю удачно продать учебники, Эл!
— Я в этом не сомневаюсь, Чарли, — хмыкнул он в ответ, одарив меня нервной и лицемерной улыбкой.
Я прошел через приемную, оставив справа встроенный в стену сейф, а слева — заваленный бумагами стол мисс Марбл. Прямо передо мной была матовая стеклянная дверь. На стекле красовалась надпись: «Томас Денвер — директор колледжа». Я вошел в нее.
Мистер Денвер был высоким мертвенно-бледным мужчиной, чем-то похожим на Джона Каррадина. Он был лыс и тощ — кожа да кости. У него были длинные руки с выпирающими суставами. На шее болтался галстук, верхняя пуговица на рубашке была расстегнута. Кожа на шее имела сероватый оттенок, на ней виднелись следы раздражения от бритья.
— Садитесь, Чарли.
Я сел и сложил руки так, как это умею делать только я. Эту привычку я унаследовал от отца. В окно позади мистера Денвера я мог видеть лужайку, но не дорогу к зданию.
— Трудновато увидеть дорогу отсюда, не правда ли? — хрюкнул он.
Мистер Денвер хрюкал неподражаемо. Если бы существовал Конкурс на Лучшего Хрюкальщика, я бы поставил на него все свои деньги. Я откинул волосы с глаз.
На столе мистера Денвера, загроможденном всевозможными предметами еще более, чем стол мисс Марбл, лежала фотография его семьи. Семья выглядела хорошо упитанной и ладно скроенной. Жена толстовата, но дети миловидны как пуговички и ни капельки не похожи на Джона Каррадина. Две маленькие девочки, обе — блондинки.
— Дон Грейс закончил свой доклад, он находится у меня с прошлого четверга. Я тщательно ознакомился с его выводами и рекомендациями. Дело очень серьезное. Я имею в виду случай с Джоном Карлсоном.
— Как он? — спросил я.
— Неплохо. Я думаю, что он вернется через месяц.
— Это радует.
— Да? — моргнув глазами как ящерица, спросил он.
— Я не убил его. Это радует.
— Да, — мистер Денвер смотрел на меня пристально. — Вы сожалеете об этом?
— Нет.
Он наклонился вперед, пододвинул свой стул к письменному столу, покачал головой и начал:
— Я пребываю в замешательстве, когда я вынужден разговаривать таким образом как с Вами, Чарли. Я озадачен и опечален. Я работаю в школе с 1947 года, и до сих пор не могу понять многих вещей. В 1959 году у нас был странный мальчик, который избил школьницу из младшего класса бейсбольной битой. Недавно нам пришлось отправить его в Южный Портлендский Исправительный Институт. И все из-за того, что она не захотела пойти с ним погулять. Это единственное, что он смог сказать в свое оправдание. Затем он громко рассмеялся.
Мистер Денвер покачал головой.
— Не пытайтесь.
— Что?
— Не пытайтесь понять того парня. Не стоит тратить на это время.
— Но почему, Чарли? Почему ты сделал это? Боже мой, мистер Карлсон находился на операционном столе почти четыре часа.
— «Почему?» — вопрос мистера Грейса. Он — школьный сыщик. А Вы спрашиваете об этом, просто чтобы украсить свою проповедь. Я не собираюсь отвечать на Ваши вопросы. Мистер Карлсон мог умереть или выжить. Он жив. Я рад этому факту. Вы делаете то, что должны делать. То, что Вы намерены делать. Но не пытайтесь понять меня.
— Чарли, понимание — часть моей работы.
— А на мне не лежит обязанность Вам в этом помогать, — отпарировал я. — Но я помогу, если Вы намерены общаться в открытую, о'кей?
— О'кей.
Я положил руки на колени. Они дрожали.
— Меня тошнит от Вас, мистера Грейса и вам подобных. Вы привыкли держать меня в страхе и все еще продолжаете меня запугивать. Это утомляет, и я не намерен мириться с таким положением вещей. Плевать я хотел на Ваше мнение. Вы не имеете на меня никаких прав. Поэтому отойдите в сторону. Я предупреждаю: отступитесь. Не вмешивайтесь.
Мой голос повысился до звенящего крика.
Мистер Денвер вздохнул.
— Это Вы так думаете, Чарли. Но законы штата говорят о другом. После ознакомления с отчетом мистера Грейса мне стало ясно, что Вы не понимаете своих поступков и последствий того, что Вы натворили. Вы неуправляемы, Чарли.
Вы неуправляемы, Чарли.
У ирокезов есть обычай — разрезать женщинам носы… Чтобы каждый в племени мог видеть, какая часть тела ввергает его в беду.
Эти слова отдавались эхом в моей голове, как камни, брошенные в колодец. Слова-акулы, слова-челюсти, намеревающиеся меня сожрать. Слова с зубами и глазами.
Так все и началось. Я знал это, поскольку нечто подобное случилось со мной во время разборки с мистером Карлсоном. Мои руки перестали дрожать. Боль в желудке утихла. Внутри все будто заледенело. Я чувствовал себя независимым не только от мистера Денвера и его бритой шеи, но и от самого себя. Мое тело было почти невесомым.
Мистер Денвер что-то говорил о подходящем адвокате и психиатрической помощи, но я прервал его.
— Идите к черту!
Он запнулся и уставился на меня, оторвав взгляд от бумаг. Наверняка это было что-то из моего личного дела. Великое Американское Досье.
— Что? — спросил он.
— К черту! Не судите, да не судимы будете. А как насчет ненормальных в Вашей семье?
— Мы обсудим это, Чарли, — сказал он, чеканя каждое слово. — Я никогда не участвовал…
— …в аморальных сексуальных оргиях, — закончил я вместо него. — Ну, здесь больше никого нет. Только Вы и я, о'кей? Помастурбируем немного. Дайте-ка Вашу руку, продавец индульгенций. Ну, а если зайдет мистер Грейс, то это даже к лучшему. Устроим групповуху.
— Что…
— Каждому когда-нибудь приходится с кем-либо заниматься взаимной мастурбацией, не правда ли? Кто Вам дал право судить меня, решать, что для меня правильно, а что нет? Это позиция дьявола. Дьявол заставил меня посту пить таким образом, и я очень сожа-аа-лею. Почему Вы допустили это? Вы торгуете моим телом. Я — лучшее, что Вы имели с 1959 года.
Мистер Денвер уставился на меня с открытым ртом. С одной стороны, ему хотелось потакать мне. С другой — он уже давно работал в школе (как он только что сообщил мне), а Правило Номер Один для Педагогов гласит: «Не Разрешайте Школьникам Дерзить Вам».
— Чарли…
— Заткнитесь. Мне надоело, что все меня имеют. Ради Бога, мистер Денвер, будьте мужчиной. А если не можете быть мужчиной, наденьте штаны и будьте директором колледжа.
— Заткнись! — хрюкнул он. Его лицо покраснело от злобы. — Молодой человек, Вы — порядочный засранец, которому повезло, что он живет в прогрессивном штате и ходит в прогрессивную школу. Ваше место в исправительной колонии для несовершеннолетних. Там Вы будете толкать свои речи, отбывая срок. Это единственное подходящее для Вас место. Вы…
— Спасибо, — сказал я.
Директор уставился на меня, его сердитые глазки буравили мое лицо.
— Вы ведете себя со мной как с человеком, хотя я и не даю для этого никаких оснований. Это действительно прогресс, — отметил я.
Затем я сел, скрестив ноги.
— Не хотите ли поговорить о том, как Вы бегали за каждой юбкой во время учебы в университете? Помните, какой Вы устроили скандал?
— Вы развращены, молодой человек. У Вас не только грязные слова, но и грязные мысли.
— Да пошел ты… — сказал я и расхохотался ему в лицо.
Он побагровел и встал со стула. Он медленно подошел к письменному столу, медленно, как будто его тело нуждалось в смазке, и схватил меня за шиворот.
— Вы должны разговаривать более уважительно со мной.
Он произнес это почти не дыша, поэтому его голос напоминал сдавленное хрюканье.
— Гадкий маленький подонок, Вы должны разговаривать со мной более почтительно.
— Поцелуй меня в задницу, — сказал я. — Ну-ка, расскажи, как ты бегал по бабам. И тебе полегчает. Брось нам свои трусы! Брось нам свои трусы!
