И даже в квартире ещё хохотали.
Такой со всеми припадок случился.
«Тигр» + «котёнок» = Полкан
Как я завидую тому, у кого мама не медик! А у меня не просто медик, а медицинская сестра.
Только вошли в квартиру, только отсмеялись, как опять начали все ахать да охать.
— А я плакала по тебе! — похвалилась Маринка, моя сестричка, и вытерла глаза — чтобы я поверил.
Папа стал на стул и ввернул в прихожей самую большую лампочку. Бабушка вынесла из общей комнаты торшер. Марина побежала в спальню, которая была и папиным кабинетом, притащила настольную лампу. Но розетки в прихожей нет, включать было некуда.
— Марш в ванну! — приказала мама и перестала охать.
И все протиснулись за мной в ванную, сорвали с меня одежду. Бултыхнули чуть не в кипяток!..
Стали конвейером: за бабушкой папа с большим лохматым полотенцем, за папой — мама с йодом, зелёнкой, перекисью водорода и клеем «БФ-6», за мамой Маринка пристроилась — с пирожком в руке.
Бабушка поварила меня немного в кипятке, чуть кожа не полезла, и начала скрести самой кусачей мочалкой. По царапинам, по болячкам!
— Ы-ы-ы! О-о-о! — ревел я дурным голосом.
Сполоснуть бабушка не успела — кончилась в трубе горячая вода. Мыло разъедало глаза. Я завопил ещё сильнее.
Папа нарушил конвейер, побежал на кухню. Возвратился с чайником и начал поливать из носика мне на макушку. Но кончилась и эта вода.
— Заварка в чайничке есть! — вспомнила Марина.
Папа ничего не сказал и начал растирать меня полотенцем. Командовал как дядя, который по радио гимнастику передаёт:
— Руки вверх, наклониться вправо — ра-а-аз… Выпрямиться!
Меня и наклоняли, и вертели на табуретке волчком, а мама прижигала, мазала, пачкала меня разноцветными мазилками: в коричневое, зелёное и такое, как вода, — перекись водорода.
Я выл и просил:
— Одной перекисью! — Перекисью не болело.
Клеем мама смазала мне царапину на лбу, и кожу собрало складками, как у старого деда.
— Тебя склеивают, чтоб не рассыпался? — спрашивала Марина.
Осмотрела меня как картину и сказала:
— Краси-и-ивый како-о-й…
А папа сказал:
— До свадьбы заживёт!
— А за ним и пирожок — ну-ка, съешь меня, дружок! — сунула мне в рот пирожок Марина.
Я куснул раз и замотал головой: «Не хочу!» Пирожок был не с повидлом, а с мясом. Я продолжал приплясывать от боли.
— А почему ты не хочешь пирожка? Тебя не тошнит? — встревожилась мама.
— Тошнит… — соврал я.
Мама побледнела и зашаталась.
— Ой, у него, наверное, сотрясение мозга! Сейчас же постельный режим!
— Может, ему компресс холодный на лоб? Со льдом? — предложила бабушка.
Этого ещё не хватало!.. То в кипятке варят, то льдом обложат!
Папа схватил меня на руки и понёс в кровать.
— Ваня, звони быстрее в «Скорую помощь»! — затребовала мама.
— Не хочу «Скорую помощь»! Есть хочу! — задрыгал я ногами.
Папа нахлобучил было шапку, но опять снял.
— Если хочет есть, то никакого сотрясения нет.
— Ну да! Много ты понимаешь в медицине! Ты не желаешь здоровья своему ребёнку, — начала мама упрекать папу.
Она поймала мою руку, чтоб сосчитать пульс. И тут увидела ранку на ладони. Я забыл о ней и уже не сжимал кулак, не прятал.
— О боже мой! Почти насквозь… Не хватало ещё заражения крови!
И тут же помчалась за шприцем — делать укол.
— Хоть бы столбняк не приключился! — вздохнула бабушка.
— Не хочу укола! Не хочу укола, есть хочу! — Я выскочил из постели и нырнул под кровать.
Папа, мама и бабушка взяли стулья, уселись около кровати и начали меня совестить.
— Сын, так мужчины не поступают, — сказал папа.
— Ты что — умереть захотел? — спросила мама.
— Женя, там интересно? И я хочу! — присела на корточки Марина, заглянула ко мне.
— У нас на фабрике одному рабочему руку врачи отняли, — привела пример бабушка. — Было заражение, а он не лечился.
— Женя, я расскажу всем детям, и тебя будут дразнить трусом! — пригрозил отец.
— Трусиха ты! — пристыдила Марина.
— Дурачок, вылезай… — сказала бабушка.
— Вот смотри, мне мама сделает укол — и хоть бы что…
Это уже интересно!
Я выглянул из-под кровати. Пала подвернул рукав и подставил руку к самому шприцу.
— Э-э, вы понарошку… Вы меня обмануть хотите, — раскусил я их хитрости.
— Давай, Валя, коли… — вздохнул папа.
— С ума посходили! Все с ума посходили в этом доме! — вскочила на ноги бабушка, замахала руками. — Я не вмешиваюсь, но возьми, Иван, ремень побольше — мигом выскочит…
— Делай укол, говорю! — повторил папа.
— Под лопатку надо… — в изнеможении прошептала мама.
— Хэ, подумаешь важность! Коли под лопатку! — Папа храбро выдернул из брюк рубаху и майку, задрал себе на голову.
Мама мазнула спиртом и… сделала укол! Под лопатку! Против столбняка!
А папа стоит как столб, рубахи не опускает.
— Скоро ты там? — спрашивает у мамы.
— Так я уже уколола!
— Хэ, а я и не слышал… Никакой боли не почувствовал… — притворился папа. — Про запас будет укольчик. И ты давай, брат, колись. Йод по сравнению с уколом — как тигр против котёнка.
— Я хочу котёнка! Нет, я хочу такую собачку, как Снежок у Галки! — затребовал я.
— Он будет всехный, да? — уточнила Марина.
— Ты что, думаешь, такие собаки на дороге валяются? — сказала мама и сменила иголку, опять набрала в шприц лекарства.
— Ладно, будет тебе собачка, — сухо сказал папа. — В первый же выходной поедем на рынок и купим. Может, не такую, как у Галки, но купим.
— А я квариум хочу с рыбками и черепахами! — затопала ногами Марина.
— Сделайте ещё укол бабушке, тогда вылезу!
Бабушка от гнева подскочила на полметра.
— Я не вмешиваюсь!.. Воспитывайте детей по-своему… Но терпеть такое издевательство!
Все начали на меня кричать, а папа — дёрг ремень из брюк!
Надо, значит, вылезать…
А ведь и правда: комар и то больнее кусается. Пусть два раза мама уколет, даже три… Нет, пять раз! Лишь бы у меня была собака. Ни у кого из ребят не будет собачки: ни у Жоры, ни у Серёжи, ни у Павлуши, ни у рыжего Васи. А у меня будет!
Я ужинал вместе со всеми и думал о собаке. Марина отдала мне остатки своего пирожка, уселась ко мне на колени и не слезала до конца ужина, мешала думать.
Интересно, какая у меня будет собака? Хорошо бы такую беленькую купить, как Снежок. Или жёлто-белую, пёстренькую. И не обязательно, чтоб маленькая. Большая даже лучше. Ого — большая! Одно слово — боль-ша-я… Станешь на лыжи — потащит, сел на санки — повезёт. Она и на пожаре может кого хочешь спасти, и на воде. А потеряется какой-нибудь малыш, дадут мне понюхать… Ой, не мне, а моей собаке!.. Дадут понюхать ботинок — враз по следу найдёт… А может, какого бандита или вора поймает моя собака? Вот здорово будет!.. Все будут меня расхваливать, в кино снимать, в газету фотографировать… И в школе все будут шептаться: «Женя Мурашка идёт… Из второго „Б“ класса… Тот самый, у которого Полкан…»
Вдруг я перестал думать о собаке. За столом было тихо-тихо… Все смотрели на меня как ненормальные.
— Не ест… И улыбается сам себе… — шептала мама. — Иван, ты видишь, какая у него улыбка странная? Повредил-таки голову… — Она опять всхлипнула, наклонилась ко мне, начала ощупывать мой лоб, целовать. — Ей-богу, у него температура. В постель, сейчас же в постель! Иван! Звони в «Скорую помощь»!
Мне не дали даже хорошо поесть, повели укладывать. Я шёл и улыбался как дурак: пусть звонят, пусть вызывают хоть тысячу врачей. Я их не боюсь. И уколов не боюсь…
У ме-ня бу-дет со-ба-ка!!!
Новосёлы — народ весёлый
Утром меня подняла бабушка.
— Та-ак, разбудить в девять… Сделано! — смотрела она в бумажку. — Измерить температуру… Измерим, где только градусник? Третье: помазать зелёнкой… Помажем! Дальше: накормить… уроки…
Бабушка исполняла мамину инструкцию пункт за пунктом, пищи не пищи…
А вот Васю никто не мажет ни зелёнкой, ни йодом, ни клеем «БФ-6». На нём всё само заживает, как на собаке.
Так говорила, я слышал, его мама — ночная сторожиха. После дежурства она спит до полудня, и Вася предоставлен самому себе. Редко видит Вася и своего отца: он шофёр, собирает, позванивая колокольчиком, мусор по дворам. Сигналить запрещено в городе, и он сам придумал — колокольчик…
А у меня всё время кто-нибудь дома — или бабушка, или мама. Они ходят на работу в разные смены на одну и ту же обувную фабрику, а меня передают одна другой, как спортсмены палочку-эстафету. Только мама не шьёт обувь, она медицинская сестра. А папа — инженер. Он приходит с работы поздно вечером, да и дома что-то чертит на большущих листах бумаги. Мой папа — ра-ци-о-на-ли-за-тор.
