Правда, мнения часто менялись, а тенденции, отмечаемые в феврале, отличались от таковых в марте. Были и такие корреспонденты, которые заявляли, что «готовы выполнить свой долг». И наконец, в общем симпатии по отношению к союзникам были намного сильнее симпатий к Германии, причем на восточном побережье США гораздо больше, чем на Западе, интересовались происходящим в Европе.
В мае Шинар еще раз описывал нейтралистский дух на Западе: «В одной школе заставляют учеников петь американский гимн, но запрещают Марсельезу. В другой — убрали французский флаг, который один из преподавателей поставил в своем классе. В третьем — преподавателям заявили, что если они запишутся в армию, то сделают это на собственный страх и риск, и очень вероятно, что они не смогут получить снова занимаемую должность по возвращении».
В общем, многие американцы верили, по словам морского атташе Франции, что «достаточно объявления о вступлении в войну США, чтобы Германия немедленно признала себя побежденной и выступила за мир».
В это время всех угнетала атмосфера тяжкой неопределенности. Американцы чувствовали, будто их загнали в безвыходное положение и вынудили принять ненавистное решение: воевать… и воевать бок о бок с европейскими державами! И делать это на законных и одновременно незаконных основаниях. Убедить колеблющихся — а их насчитывалось много среди квакеров, социалистов, пацифистов и тех, кто симпатизировал Германии и Австро-Венгрии, — задача не из легких, тем более что США не были готовы к войне. Не было армии, экономика с трудом поддавалась конверсии для удовлетворения военных нужд, недоставало энтузиазма или он вовсе отсутствовал. Требовалось объявить мобилизацию мужчин, поднять боевой дух, перевести на военные рельсы экономику. И если это удастся сделать успешно, то, вне всякого сомнения, последствия будут весьма значительны.
Всеобщая мобилизация
С этого момента одно событие за другим потрясали общество. Через шесть недель после объявления войны было принято решение о призыве на военную службу. В США обязательная воинская повинность вводилась во время Гражданской войны 1861–1865 годов, что вызвало массу недовольства, особенно в Нью-Йорке. В 1917 году мужчины, многие из которых родились за пределами страны или были сыновьями иммигрантов, встретили решение о мобилизации, по меньшей мере, без энтузиазма. В то время в США существовала регулярная армия, насчитывающая 130 тысяч человек, но ее нельзя было всерьез считать дееспособной. В армию шли те, кто был не в состоянии делать что-либо другое. Денежное содержание было незначительным, продвижение по службе очень медленным. Население не скрывало своего отношения к армии. В 1916 году один владелец бара в Техасе вывесил на своем заведении плакат: «Вход запрещен для собак и солдат». Можно было бы привести немало свидетельств в том же духе.
Нет, американцев совершенно не привлекала служба в армии. Это подтверждается и следующим сравнением: в 1913 году во Франции насчитывался 1 солдат на 53 жителя; в 1917-м в США был всего 1 солдат на 516 жителей. Совершенно очевидно, что восстановление обязательной воинской повинности не нравилось многим. Против выступили пацифисты, ирландские и немецкие меньшинства, а также канадские французы, обосновавшиеся на севере Новой Англии. Укоренившиеся предрассудки оказались сильны. Спикер Палаты представителей не скрывал общего отношения: «По мнению жителей штата Миссури, существует совсем небольшая разница между conscript (призывником) и convict (заключенным)». И так думали не только в этом штате. Но без призыва на военную службу не будет и армии.
Через десять дней после объявления о вступлении США в войну генеральный штаб рассчитывал иметь 700 тысяч добровольцев, а их насчитывалось всего 4355. А между тем Франция и Англия требовали у Вашингтона отправки в Европу экспедиционного корпуса. Маршал Жоффр, командующий французской армией, уверял, что достаточно 500 тысяч человек. Маршала бурно приветствовали на улицах Вашингтона и Нью-Йорка. «Папаша Жоффр» — это победитель под Марной. Его обаяние покоряло толпу, особенно когда он, выступая, восклицал с забавным акцентом: «I do not speak English.[13] Да здравствуют Соединенные Штаты Америки!» Его компетентность производила впечатление на военных, а журналисты делали остальное, создавая миф о нем как о блестящем полководце. «Нью-Йорк тайме» сравнивали Жоффра с Аэцием,[14] сумевшим остановить гуннов, с Роландом и Оливье.[15] Заканчивалась статья славословием: «Люди видят в подобных необычайно мужественных личностях символ и надежду, ради которых стоит умереть, олицетворение страсти и поэзии, героев, не ждущих наград, способных, по примеру жителей Лиона в дни Французской революции, умереть за идею». И нью-йоркцы горячо аплодировали «человеку, остановившему немцев почти у ворот Парижа». Такова была пропагандистская операция, безусловно, необходимая для того, чтобы сломить последние аргументы против мобилизации. Неоспоримо и то, что союзники с нетерпением ожидали прибытия американцев на поля сражений.
Вообразим на мгновение эту импровизированную мобилизацию. Специальные комиссии спешат организовать просмотр мужчин от двадцати до тридцати лет. Взяты на учет десять миллионов человек. Не все из них будут мобилизованы, так как система основана на принципе отбора, но четыре миллиона найдены пригодными для военной службы. Многие ищут предлог, чтобы не попасть в число отобранных в армию. Молодые люди женятся в спешке, только чтобы избежать казармы. Вспыхивают выступления против мобилизации, как, например, в Нью-Йорке и Монтане. Фермеры Оклахомы, коренные американцы, даже вооружаются, чтобы противостоять мобилизации.
Один американский бизнесмен написал своему другу-французу: «Очень печально, что мы вступили в войну; но теперь, когда это произошло, мы пойдем до конца…. Мы будем участвовать в войне до последнего доллара и до последнего солдата…. Мобилизация проводится энергично. Нам нужно еще несколько месяцев, чтобы обучить новобранцев, а затем мы отправим их «за море», а если понадобится — отправим еще один миллион». Другой, более осторожный соотечественник попытался объяснить мобилизационную заминку: «Нужно время, чтобы подготовить необходимое количество солдат. Как известно, наша страна до сих пор была наиболее мирной в мире, а наша регулярная армия была смехотворно малочисленной для столь огромного государства».
Еще один штрих, свидетельствующий о царившей тогда атмосфере напряженности и борьбы. В октябре 1917-го в Нью-Йорке проходили муниципальные выборы. Кандидат от социалистов получил 21 процент голосов. В предвыборной кампании он настаивал на мире, яростно и неустанно выступая против «массового истребления нашего мужского населения, расточительного разбазаривания наших ресурсов в безумном поиске непостижимой демократии». В Чикаго аналогичный подсчет дал 34 процента голосов за социалистов; в Дейтоне (штат Огайо) — 44 процента; в Баффало (штат Нью-Йорк) — 25 процентов. Естественно, подобное сопротивление мобилизации было недооценено или о нем умолчали. А разве во Франции 1917–1918 годов много говорили об этом?
Мобилизация сопровождалась также пропагандой, пытавшейся поднять боевой дух. Сначала это делалось осторожно. Дескать, война, которую ведут США, — это крестовый поход, это священная миссия, направленная на защиту фундаментальных принципов демократии. Право и справедливость против автократии и варварства… Как только силы Зла будут побеждены, Добро восторжествует. Нет ничего справедливей этой борьбы. К тому же США не сражаются ни за какие новые территории, ни за какое материальное преимущество. Все, чего они хотят, — это мир «safe for democracy» (мир, где царит демократия), руководимый Лигой Наций, сплоченный удовлетворением требований притесненных народов.
В январе 1918 года президент Вильсон выдвигает программу из 14 пунктов. Один из его близких соратников кратко сформулировал убеждения, царившие тогда: «Мы — единственная нация, которая заняла в этой войне позицию, совершенно лишенную эгоизма. Все воюющие державы откровенно рассчитывали на распределение трофеев, тогда как президент Вильсон поднял моральную планку Америки. Намерение нашей страны — помочь остальному миру оказать ему услугу».
Подобная декларация в самом деле не была полностью фальшивой. Но в то же время не все и правда, так как США преследовали цели, каких пыталась достичь любая другая великая держава. Но для среднего американца это было неважно. Он усвоил, что его роль исключительная, а выполнение этой миссии требует самопожертвования, и что за рубежом он сможет понять истинные причины этой войны.
Были и другие, более энергичные способы воздействия на сознание. Был создан комитет информации, целью которого было заставить американцев осознать главные задачи момента. Была введена цензура в прессе. Добровольные ораторы выступали с краткими заявлениями, предпочтительно во время перерывов между сеансами в кинотеатрах. В этой пропаганде, естественно, избегали нюансов. Кто не поддерживает войну — тот агент немецкого милитаризма, их называли «Гансами». Началось преследование «внутренних Гансов», по образному выражению Теодора Рузвельта. Все немецкое вызывало страх или отвращение. Sauerkraut (кислая капуста) называлась теперь liberty cabbage («капустой свободы»). В городе Цинциннати (штат Огайо) решили убрать bretzels (соленые крендели с тмином), которые раньше выставлялись на стойках баров.
