– Что с ним? Почему до ручки? Алло, Коль! – настойчиво переспросила жена.
Николай умышленно сделал мхатовскую паузу: ему нравилось видеть супругу взволнованной.
– Да ничего с ним не случилось. Жив и здоров кудрявчик твой. А до ручки дошёл – это выражение такое образное, но в его случае актуальное. Он – обычный сейлз, ручки шариковые продаёт в метро.
– Как, обычные шариковые ручки? – обескураженно переспросила мадам Сабаева.
– Нет, не обычные, а с симпатическими чернилами. Фильм «Гений» помнишь был, с Абдуловым в главной роли?
– Конечно, помню. Так он что, в Москве сейчас живёт? – Факт продажи канцтоваров в метропоездах, похоже, Екатерину уже не особо волновал. – Ты взял его телефон? Надо с ним встретиться, надо его пригласить к нам…
– Кать, мы уже с ним договорились вечером посидеть, а домой как-нибудь уж в другой раз. Ладно, сейчас у меня совещание через 10 минут, давай об этом вечером поговорим. Всё, пока!
Николай имел привычку всегда заканчивать разговоры первым. Будучи по натуре лидером и автократом, он не позволял, чтобы последнее слово оставалось за кем-то другим.
Вытащив из кармана пластиковый магнитный пропуск, он вошёл в стеклянную вертушку многоэтажного офисного центра.
Правило последнего слова в работе у него срабатывало не всегда, поскольку в структуре своего института он был не первым человеком. И чем меньше времени оставалось до начала совещания, тем сильнее укреплялся он в этом мнении. Интуиция подсказывала ему, что сегодня ему придётся снова убедиться в этом.
Катя, положив трубку, в растерянности подошла к малолетним сыновьям, погладила каждого по головке. Алексей и Елисей бодро резвились с игрушками на тёплом пушистом ковре. В силу своего кефирного возраста, они не заметили перемену в настроении мамы. Она меж тем вытащила из стенки альбом со старыми фотографиями. Часть снимков даже не была приклеена и лежала просто так, мелкой стопочкой. Среди них она и нашла то единственное фото, где они всей группой стоят на крыльце института. Вроде бы больше 20 лет прошло с момента съёмок, а сердце при взгляде на этот кусочек глянцевой бумаги взволновалось.
В кадре Катя оказалась стоящей как раз между Артуром и Николаем. Бедное постперестроечное время. Пуховики ядовитых расцветок, дешёвенькие джинсы и слаксы, дутые синие сапоги, яркие полиэтиленовые пакеты с тетрадками и учебниками внутри, – всё это на чёрно-белой фотографии сливалось в усреднённое серое месиво. Единственное, на что она сейчас обратила внимание, – это глаза. Глаза живые, молодые, ещё не видевшие жизни. Что-то безвозвратно утраченное было в этих светлых, полных наивности взорах. Впереди была жизнь, впереди была любовь, впереди была радость.
Неужели всё это уже состоялось, всё это в прошлом?!
От накатившей мрачной сентиментальности Кате стало как-то грустно, и даже резвящиеся на ковре малыши, обычно всегда радовавшие её, не развеселили её.
«Лучше б ты и правда дал мне на водку», – мысленно усмехнулась Катерина, вспомнив недавние слова мужа, и решила пойти прилечь. Из всех волнительно-стрессовых ситуаций она привыкла выходить с помощью сна. Других способов она не знала.
Глава II
Институт будущих чудес
В классическом понимании обывателя, институты – это учебные заведения, через энное количество времени выдающие слушателю синюю, а ещё лучше – красную книжицу, именуемую дипломом. Ещё бывают научно-исследовательские институты, где умные бородатые мужчины и не менее умные скромно одетые женщины что-то испытывают, изобретают, словом, развивают научную отрасль. В Москве ещё есть Институт Склифосовского, где не только науку развивают, но ещё и спасают людей, попавших в аварии и всякого рода катастрофы. Институт красоты также имеет место быть – здесь всё хорошо – наводят лоск на лица и тела. Ну и ещё в русском языке бытуют такие понятия, как институт брака, институт семьи и т. д. – это такие верховные и глобальные понятия, что на этот случай даже не стоит заморачиваться, почему их институтами назвали. Богат, могуч и непредсказуем русский язык.
Николай Сабаев работал в Институте биокрионики, и из названия само собой становится ясно, что учреждение относилось к разряду научно-исследовательских. И главное отличие от ряда других подобных институтов заключалось в том, что цепь разработок, которые они у себя проводили, была чётко поставлена на коммерческие рельсы. Народное хозяйство было кровно заинтересовано в воплощении их задумок, и теория немедленно переходила к практике. Государство поощряло эти полезные для науки и общества в целом изыскания, не забывая их щедро оплачивать. В общем, это был институт будущих чудес.
Николай распахнул дверь своей лаборатории. В большой комнате не было столов со стеклянными колбочками и хитроумных измерительных приборов с тянущимися проводами. Столы, разделённые стеклянными перегородками, присутствовали, но на них стояли лишь компьютеры и прочая оргтехника, которую можно найти в любом среднестатистическом офисе, торгующем металлопрокатом или нижним бельём. На компьютерах с деловым видом что-то высчитывали-вычерчивали молодые люди и девушки. Появление шефа не отразилось на производительности подчинённых. Выдавив из себя чуть слышное «Здрасьте», они продолжали корпеть над чертежами и расчётами.
Лишь одна девушка проявила к Николаю должное внимание. То была секретарша Леночка, являющая собой классический образ представительниц этой популярной женской профессии: стройна, блондиниста и любительница говорить на любые темы, мало относящиеся к профессиональной деятельности. Но что немаловажно: она была любезна и предусмотрительна. Вот и сейчас своими холёными ручками она снимала с подноса на стол начальника чашечку кофе и вазочку с песочным печеньем.
– Ой, Леночка, спасибо тебе, ты, как всегда, кстати! – выразил своё восхищение Сабаев. – Перед совещанием испить кофейку – самое то.
– Николай Евгеньевич, для вас – любой каприз, – льстиво улыбнулась секретарша.
– А что, Главный уже на месте? – поинтересовался Николай, зная о всеосведомлённости Елены.
– За 5 минут до вас прибыл.
– Ну вот, а я-то рассчитывал прибыть даже раньше.
– Вы и так сегодня рано приехали.
– Лен, ты подкалываешь или льстишь? – шеф хитро прищурился.
– Да что вы, Николай Евгеньевич, я же из лучших намерений.
Угодливость и изворотливость Леночки порой его начинала раздражать, и Николай сменил тему.
– А что нового в мире слышно?
– Как что? – всполохнула Леночка наклеенными пушистыми ресницами. – Про вас песню сочинили.
– Что, прямо песню? – не поверил Сабаев. – Прямо про меня?
– Да, классная песня, – Николай Басков с Натали её поют. «Николай, Николай, Николай, та-ра-ри-ру-рай». Давайте я вам её закачаю…
– Сейчас мне Главный закачает «та-ра-ри-ру-рай» на совещании – мало не покажется.
Осушив чашку кофе вприкуску с печенькой, Николай поставил чашку в Леночкину ладошку. Спешно поблагодарив её за внимание, он схватил блокнот с ручкой и убежал на совещание.
– Та-ра-ри-ру-рай! – пропела Леночка, поправила юбочку и пошла в туалет мыть посуду.
Ближайшие час-полтора она была предоставлена сама себе. Девушка обратилась к компьютеру: вошла в соцсеть и открыла свою любимую группу «Без кота и жизнь не та».
Директор института Виталий Феликсович Кляшт был немец по национальности, в прошлом – кадровый чекист. В силу своих более чем средних лет, он был толстоват, лысоват, а порой и глуповат. Последний факт, впрочем, как всё его окружение давно выяснило, являлся просто прикрытием его основной личины – сугубо расчётливой и хладнокровной. Наличие таких кадров в стане «рыцарей без страха и упрёка» всегда поощрялось, и оставалось загадкой лишь то, каким образом он оказался на посту директора Института биокрионики.
Собрав своих немногочисленных подчинённых, Кляшт начал совещание, по давно заведённому обычаю, с разбора полётов, потом плавно перешёл на внешнеполитическую ситуацию в стране и в завершение поведал о планах и задачах коллектива на ближайший период. Всё это было бы просто замечательно, но такие совещания он проводил еженедельно, причём всегда по одному и тому же сценарию. Да и сам спич начальника из раза в раз не изобиловал разнообразием. Считается, что немцы – люди педантичные и правильные, но по этой же самой причине – жутко скучные.
Схематичный доклад руководителя оживляло два обстоятельства. Первое: дикция Виталия Феликсовича была отвратительной в силу своей специфичности. Слова в его речи смешивались в некую кучу-малу, что с первого раза без перевода его понимали далеко не все. Поэтому и простые фразы и строгие приказы, выпорхнувшие изо рта Кляшта и долетевшие до ушей подчинённых, обретали комичность и всерьёз уже не воспринимались.
Во-вторых, отставной гэбист был по своей натуре ретроградом и не жаловал всю современную технику. На его столе никогда не было компьютера и даже телефоном он пользовался допотопным, с монохромным экранчиком, объясняя всем свой выбор достаточно справедливой фразой: «У стен есть уши, а компьютеров – глаза». Тут уж ничего против не скажешь – ему ли об этом было не знать.
