У-м-м!
Сладковато-солоноватый наваристый бульон расплескался по нёбу, чуть обжёг кончик языка перечной остротой, обдал запахом лука и лаврового листа.
– Готово! – громко объявил я.
Ели тут же, на улице. Вместо стола положили несколько широких досок на спинки двух стульев, а сидели на принесённых от дровяного сарая чурбаках. Разложили на газете толсто нарезанные ломти ржаного круглого хлеба, солёные огурчики, домашнее сало. Горкой насыпали соль, а рядом, на тарелке – луковицу, нарезанную толстыми кольцами.
Уху неторопливо хлебали из котелка, по очереди зачёрпывая ложками.
Владимир Вениаминович разлил водку по стопкам.
– За удачную охоту! – сказал Георгий Петрович.
Мы чокнулись и выпили. Я обмакнул кольцо лука в соль, торопливо хрустнул и закусил кусочком хлеба ядрёную горечь. Затем проглотил ложку горячего бульона.
– Хорошо! – улыбнулся генерал.
Он сидел, вытянув больную ногу, и с удовольствием смотрел на неторопливо текущую речку. Вода в Песенке уже стала холодной и по-осеннему прозрачной. Торчащий возле берега тростник пожелтел, пожух. Растущие на берегу ивы то и дело роняли в воду узкие жёлто-коричневые листья. Течение подхватывало их, и они уплывали, словно детские кораблики.
В нашем неторопливом пиршестве было что-то древнее, магическое, неподвластное быстрому бегу времени. Так первобытные люди собирались вокруг костра и хлебали из грубо вылепленного глиняного горшка горячую похлёбку.
Так ужинали наши предки и сто, и двести, и тысячу лет тому назад. И пока у нас есть время и возможность хоть изредка собираться у настоящего огня за общим столом – жизнь, несмотря на перемены, останется прежней, настоящей.
Ведь у стола собираешься только с теми, кому по-настоящему доверяешь. Неважно, какая опасность подкарауливает тебя за пределами освещённого костром пространства – саблезубый тигр, или житейские неурядицы. Когда ты не одинок, когда тебе есть, на кого положиться – ты запросто справишься, с чем угодно.
Вот только…
Если ты сам не до конца честен с близкими людьми – как ты можешь надеяться на них?
Я зачерпнул ещё ложку ухи. Неторопливо обсосал крупную щучью кость, положил её на край газеты.
– Георгий Петрович, – сказал я генералу. – Нам нужно поговорить. И… этот разговор будет долгим и серьёзным.
Владимир Вениаминович внимательно взглянул на меня.
– Мы договорились ни о чём вас не спрашивать. И договорённость остаётся в силе.
– Я знаю, – кивнул я. – Спасибо. Но бесконечно так продолжаться не может.
– Хорошо, Андрей Иваныч.
Генерал повернулся к водителю.
– Рустам, мы останемся в Черёмуховке до завтра. А потом Андрей Иванович отвезёт нас на автобус. Ты можешь ехать сегодня, а завтра у тебя выходной.
– Есть, товарищ генерал-лейтенант!
Рустам немедленно поднялся с места, но Георгий Петрович взмахом руки усадил его обратно.
– Сначала поешь спокойно, потом поедешь.
Он повернулся к нам.
– Давайте поедим, а потом поговорим за чаем.
Мы выпили ещё по стопке. Я сходил в дом, принёс чайник и поставил его на угли. В такой вечер неохота тесниться в душной кухне.
Не спеша, переговариваясь о чём-то незначительном, мы доели уху. Владимир Вениаминович сходил к речке и сполоснул котёл. Я смотрел, как он, присев на корточки, оттирает посудину песком. Психотерапевт был похож на большой серый валун, который неизвестно откуда взялся на берегу Песенки.
Для чая я наломал тонких веточек с куста смородины, который рос в дальнем углу огорода. Когда я бросил их в чайник – запахло детством, осенью и почему-то – солёными грибами.
А, вот почему!
Мама, когда солила грибы, всегда добавляла в них сушёный смородиновый лист.
Я подумал, что ещё могу успеть набрать грибов. Надо непременно это сделать и насушить их на зиму. Зимой нет ничего вкуснее пряного грибного супа, или картошки с коричневой подливой из сушёных грибов. Ешь, и вспоминаешь лето.
Рустам, не говоря лишних слов, попрощался с нами, сверкнул напоследок белозубой улыбкой и сел в «уазик». Затарахтел мотор, машина бойко рванула с места. Лежавший у ног хозяина Жека поднял курчавую морду и заливисто тявкнул. Ему из вольера ответили Бойкий и Серко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я поднялся и разлил по кружкам крепкий чай, пахнущий дымом и смородиновым листом.
Георгий Петрович сделал глоток чая, блаженно зажмурился. А потом посмотрел на меня.
– Так о чём ты хочешь поговорить, Андрей Иванович?
Я помолчал, собираясь с мыслями.
– Скажите – вы пробовали как-то использовать те сведения, которые узнали от меня?
Теперь уже молчал Георгий Петрович, глядя мне в глаза и о чём-то раздумывая.
Мы с ним словно прощупывали друг друга, только генерал был куда опытнее меня.
Владимир Вениаминович молча наблюдал за нами обоими.
Даже фокстерьер Жека насторожился, переводя умный любопытный взгляд с меня на Георгия Петровича.
– Ладно, скажу честно, Андрей Иваныч, – ответил генерал. – Я попытался кое-кого прощупать. Даже не прощупать, просто приглядеться.
– И к каким выводам вы пришли?
Георгий Петрович сухо усмехнулся.
– Всё уже идёт под откос. И я не вижу возможностей глобально изменить ситуацию.
Он наклонился, вытянув вперёд больную ногу, подобрал ветку и пошевелил ею догорающие угли. Угли вспыхнули оранжевым пламенем, затрещали и выбросили небольшой сноп искр.
Я перевёл взгляд на психотерапевта.
– Владимир Вениаминович, вы согласны с Георгием Петровичем?
Тот незамедлительно кивнул.
– Да, – пророкотал он.
И сейчас же спросил:
– А вы можете что-то предложить, Андрей Иванович?
Глава 2
– Ну, что ты думаешь о предложении Андрея, Володя?
Генерал нетерпеливо наклонился к собеседнику.
За пыльным окном купе отъезжал назад выкрашенный жёлтой краской вокзал, немного похожий на готический собор.
По дороге из Черёмуховки в Волхов они почти не говорили. Да и вчера вечером тоже. Слушали Андрея, опасаясь перебить его и сбить с настроения. И Георгий Петрович и Беглов достаточно пожили на белом свете. И прекрасно знали, когда надо высказывать своё мнение, а когда лучше его попридержать.
А Андрей говорил. Неумело, сбиваясь, путаясь в мыслях и воспоминаниях, он рассказывал им о том, что случится с их страной в следующие сорок пять лет.
Огромный срок!
Но и предстоящие перемены огромны, даже невообразимы!
Кто в своём уме мог сейчас представить, под какой откос покатится сильная и великая страна?
Сердце Георгия Петровича жгла невообразимая горечь. Горечь неминуемого поражения в заранее проигранной войне. Но генерал-лейтенант умел отбрасывать в сторону эмоции. Взглянув холодным взглядом на предложение Синицына, он был вынужден признать, что Андрей рассудил верно.
«Как ему это удаётся?» – подумал Георгий Петрович. – «Ведь совсем молодой парень ещё. Сколько ему? Двадцать пять? Двадцать четыре?»
И тут же одёрнул себя.
«В прошлой жизни ему было шестьдесят два. Побольше, чем тебе сейчас. И он наяву пережил всё то, о чём ты только слышал».
На вокзале генерал решительно двинулся в сторону касс дальнего следования. В скором поезде, который шёл из Котласа в Ленинград, нашлось свободное купе. Предъявив документы, Георгий Петрович забронировал все четыре места. Теперь у них с Володей были два часа, чтобы поговорить спокойно и откровенно.
– Так что ты думаешь? – повторил генерал, глядя на проплывающие мимо деревянные бараки Ленинградского тупика.
Прежде, чем ответить, Беглов повернул ручку на двери и запер купе изнутри.
– Я думаю, что Андрей нашёл наилучший возможный выход, – не колеблясь, сказал он.
– А не слишком он рассудителен? Понял, что в одиночку использовать свои знания не сможет, и предложил нам скооперироваться…
Владимир Вениаминович улыбнулся.
– Дело не в рассудительности, Жора. Просто Андрей – хороший человек, который не может спасаться сам, бросив в беде близких. Надвигающиеся перемены он воспринимает именно как катастрофу. И хочет защитить тех, кто ему так или иначе дорог. А мы с тобой попали в это число.
