Миллз приподняла желтую ленту, которой было огорожено место преступления, и предложила мне пройти. Мы вошли в молл через то, что раньше являлось двойной дверью, а сейчас выглядело как разодранный рот с остатками сгнивших зубов. Мы прошли мимо заколоченных витрин магазинов от первого ряда до последнего. Под вывеской «Экзотические и домашние животные» была открыта дверь. На протяжении вот уже нескольких лет ничего экзотического, кроме крыс, за листами клееной фанеры не было – крыс и разлагающегося трупа Эзры Пикенса, моего отца.
Электричества в помещении не было, но на месте преступления были установлены переносные прожекторы. Я узнал следователя – его вытянутое лицо я запомнил навсегда в тот день, когда умерла моя мать. Тогда пришлось выдержать много трудных вопросов. Находившиеся сейчас здесь полицейские вежливо кивнули мне, хотя большинство из них не были рады видеть меня. Тем не менее они шли рядом, пока Миллз вела меня через грязный магазин к складскому помещению. Чутье подсказывало мне, что они идут скорее из уважения к Миллз и к моему отцу, чем из сочувствия к горю, которое на меня обрушилось.
Да, это был он. Через длинный разрыв на рубашке, которую я хорошо помнил, виднелись ребра. С отброшенной в сторону рукой и скрещенными ногами он чем-то напоминал разбитое распятие. Большая часть его лица была спрятана под тем, что напоминало затвердевшую рубашку униформы, все еще не снятую с вешалки, хотя когда я увидел фарфоровую полоску челюсти, то вспомнил об усах, которые были раньше на этом месте, бледные и мокрые в последний вечер, когда я видел его живым.
Я почувствовал на себе взгляды, которые оторвали меня от воспоминаний, и посмотрел на нетерпеливо ждущих полицейских. Одни проявляли интерес из чистого любопытства, другие, и я это знал, находили удовлетворение в причастности к этой тайне. Все они жаждали увидеть мое лицо – лицо адвоката – здесь, в покрывшемся плесенью месте, где убийство было не просто рядовым старым судебным делом с жертвой из плоти и крови, – тень падала на семью.
Я чувствовал их взгляды. Я знал, чего они хотят, и поэтому повернулся назад, чтобы снова глянуть на пустую одежду, мерцание кости, такой бледной и искривленной. Но я не доставил им удовольствия, и мое тело не предало меня, за что я ему был благодарен. Все, что я ощутил, – поднимающийся гнев и уверенность в том, что это было самое человечное в облике отца.
Глава 2
Я пристально смотрел на труп, сомневаясь в том, что когда-нибудь смогу забыть эту картину. Я наклонился, как будто для того, чтобы прикоснуться к нему, и почувствовал движение Миллз за спиной. Она положила руку на мое плечо и оттащила меня назад.
– Хватит, – сказала она, и взгляд ее стал твердым, поскольку она уводила меня от места преступления.
Я наблюдал за ней, когда она входила в раскрытый зев двери, и она дважды оглянулась на меня. Когда она обернулась в последний раз, я кивнул ей, и после этого она скрылась внутри здания. Затем я позвонил Джин по мобильному телефону. На первый звонок ответила ее соседка по дому, угловатая молодая женщина по имени Алекс. Она была молчаливой и с физическими недостатками. Мы не ладили, и поэтому список моих вопросов был длиннее, чем ее ответов. Ее дружба с моей сестрой давно уже отравила жизнь нашей семье, и поэтому она не скрывала своего отношения ко мне. Во мне она видела опасность.
– Могу я поговорить с Джин? – спросил я.
– Нет.
– Почему?
– Ее нет дома.
– Где я могу ее найти? – На другом конце воцарилось молчание, а затем послышалось щелканье зажигалки. – Это очень важно, – настаивал я.
Я услышал ее затяжку, как будто она размышляла над сказанным. Но я знал, что Алекс не любила сообщать о месте нахождении моей сестры, и не только мне.
– На работе, – наконец выдавила она, заставив меня задуматься о том, может ли этот голос вообще звучать приветливо.
– Спасибо, – ответил я, но она уже повесила трубку.
Меньше всего мне хотелось очутиться лицом к лицу с Джин, особенно на ее работе, где запах упадка глубоко проник в кожу. Еще был запах приправы и грибов, который поразил меня, когда я впервые переступил порог «Хижины пиццы», что на Вест-Инн-стрит. Это был тот запах, который воскрешал в памяти времена юношеских вечеринок и неумелых поцелуев. Прежде мы смеялись над такими людьми, как моя сестра, и память давила мне на плечи, пока я шагал к стойке бара.
Я определил менеджера по его виду, и мне снова сообщили о том, что Джин занята.
– Она сейчас на доставке, – сказал он. – Подождите, пожалуйста.
Я занял место в виниловой кабине красного цвета и заказал себе пиво, чтобы не скучать. Оно оказалось холодным и безвкусным, как раз таким, какое мне было необходимо в этот день. Я потягивал пиво и следил за дверью. В конце концов мой взгляд стал блуждать, изучая людей, собравшихся за столиками. В зале была привлекательная супружеская пара чернокожих, которую обслуживала тощая белая девушка с гвоздиками в языке и со свисавшим с брови серебряным распятием. Они улыбались ей, как будто между ними было что-то общее. Рядом со стойкой бара сидели две женщины, по тонкости и длине незначительно уступавшие ножкам стула, и я наблюдал, как они заставляли своих детей есть как можно больше.
Трое парней, вероятно из местного колледжа, устроились за соседним столиком, и, похоже, это была их обычная встреча за кружкой пива в полдень. Они говорили громко, вставляя непристойные слова, но им было весело. Я почувствовал ритм их болтовни и попытался вспомнить, чем я занимался в их возрасте. Появилась зависть к их иллюзиям.
Вскоре входная дверь открылась, пропуская слабый солнечный свет, и я увидел свою сестру, входящую в ресторан. Пока я наблюдал за остальными, моя меланхолия успела созреть. Джин носила на своем лице выражение уныния так, как я носил свой портфель, – по-деловому, и красная коробка пиццы в ее руке выглядела по-домашнему. Ее бледная кожа и отсутствующий взгляд никак не соответствовали моим воспоминаниям о ней, но еще больше не соответствовали им неряшливые ботинки для бега и разодранные джинсы. Я изучал ее лицо в профиль, когда она остановилась возле стойки. Прежде оно было мягким, но постепенно становилось заостренным, с некой напряженностью в глазах и возле уголков рта. Дать определение его выражению было трудно. Больше я ничего не мог в нем прочесть.
Ей исполнился тридцать один год, и она все еще оставалась привлекательной, по крайней мере физически. Какое-то время она делала все не так. Мне это было понятно, потому что я знал ее лучше всех, но других ее поступки настораживали. Создавалось впечатление, будто она прекратила всякие попытки заняться собой.
Она положила на стойку горячую коробку и уставилась на грязную печь, где выпекалась пицца, как будто ожидая кого-то. Джин стояла не двигаясь. Я почувствовал, как от нее волнами распространяется страдание.
Неожиданная тишина за соседним столиком привлекла мое внимание, и я заметил, как трое парней уставились на мою сестру, с отрешенным видом стоявшую в малоосвещенном месте у стойки бара.
– Привет! – окликнул ее один. Затем уже громче: – Привет!
Друзья смотрели на него с усмешкой. Он приподнялся на своем месте, обращаясь к моей сестре:
– Как насчет того, чтобы взять домой немного этого дерьма, что у тебя в коробке?
Один из парней тихо свистнул. Теперь все таращились на нее.
Я уже было подскочил – это было рефлекторное движение, – но, увидев, что она повернулась к столику этих пьяных парней и стала на них пристально смотреть, просто остолбенел. На ее лице появилась какая-то гримаса. Впрочем, она могла означать что угодно.
Или не означать ничего.
Она подняла руки вверх и повертела ладонями, продержав их в таком положении достаточно долго.
Затем из кухни материализовался менеджер. Он затянул свой пояс, подтянув живот, и что-то сказал Джин, слов я не расслышал. Пока он говорил, она все время кивала, а ее спина извивалась так, будто она тонула в его словах. Менеджер указал рукой на тот столик, потом что-то произнес, махнув рукой в мою сторону. Джин повернулась, и ее взгляд сконцентрировался на мне. Сначала я подумал, что Джин меня не узнала: ее рот исказился гримасой отвращения. Но когда она пошла ко мне, обходя столик пьяных парней и показав им палец, ее рука была прижата к сердцу, чего менеджер не мог видеть.
Парни рассмеялись и вернулись к своей выпивке. Она проскользнула в кабинку и села напротив меня.
– Что ты здесь делаешь? – заговорила она без предисловий и без тени улыбки. Ее глаза были пустыми.
Я рассматривал ее на близком расстоянии, пытаясь понять, отчего она показалась мне какой-то не такой. У нее была чистая кожа, очень бледная, словно просвечивающаяся, большие, несколько раскосые глаза, аккуратный подбородок и темные волосы, падающие на плечи беспорядочными волнами. Находясь рядом, она выглядела уравновешенной, как будто у нее все прекрасно, тем не менее это было заблуждением.
