несло потом, что этот запах будет преследовать меня, наверное, целый день. Все та же проблема с башмаками, главное, чтобы они не жали, они совсем еще новенькие. Я подкладываю немного поролона и при каждом движении соблюдаю осторожность, как какой-нибудь зверь, у меня и мысли теперь, как мне кажется, звериные. Возле дверей, внутри, висит связка колокольчиков с язычком посередине, к которому прилажена кисточка, чтобы тянуть. Из еды только две горошины; может быть, сегодня я доберусь до Леха. Множество ворон сопровождают меня в тумане. Следы от трактора глубоко врезались в землю. Посередине одного двора гигантская плоская куча сырой и грязной сахарной свеклы. Ангерхоф: я заплутал. Из нескольких деревень одновременно доносятся воскресные колокола, похоже, начинается служба. Вороны всё еще тут, 9 утра.
Мистические холмы в тумане, сложенные из свеклы, вдоль обочины. Хриплая собака. Я вспоминаю о Захранге, когда отрезаю себе кусок свеклы и кладу его в рот. Сок в верхней части, кажется, сильно пенился; вкус напоминает об этом. Хольцхаузен: появляется дорога. На первом дворе собранные овощи прикрыты полиэтиленом, придавленным по краям старыми шинами. Когда идешь, перестаешь страдать по поводу выброшенных вещей.
Небольшой передых под Шёнгайзингом, потом вдоль Ампера; заболоченная местность, луга возле леса, а вдоль него охотничьи вышки. С одной из них виден Шёнгайзинг; туман рассеивается, появились сойки. Ночью в доме мне пришлось мочиться в старый резиновый сапог. Один охотник в компании с другим спросил меня, что я тут потерял. Я ответил, что его собака нравится мне больше, чем он.
Вильденрот, заведение «Старый трактирщик». По берегам Ампера по-зимнему пустые летние домики. Пожилой мужчина в клубах дыма закладывал корм в кормушку для синиц на ели, дым – от трубы. Я поприветствовал его и постеснялся спросить, нет ли у него теплого кофе на плите. В начале деревни я увидел старуху, маленькую, кривоногую, с выражением безумия на лице; она катила рядом с собой велосипед и разносила “Bild am Sonntag”[5]. Она подкрадывалась к домам, как подкрадываются к врагам. Какой-то ребенок с пучком пластмассовых соломинок в руках собрался играть в микадо[6]. Обслуга только что пообедала, они идут, что-то еще жуя на ходу.
В моем углу висит лошадиная упряжь, а к ней приделан красный уличный фонарь в качестве освещения, выше – громкоговоритель. Из него льется лютневая музыка и «Холлерей-ди», мой любимый Тироль.
Холодный туман рассеивается над перепаханными полями. Два африканца идут передо мной, совершенно по-африкански размахивая руками, погруженные в беседу. До последнего они не замечают, что я следую за ними. Самое унылое тут – заборы “Hot Gun Western City”[7] посреди леса, все заброшенное, холодное, опустевшее. Железная дорога, которая никогда больше не заработает. Путь становится долгим.
Несколько километров кряду, пока я двигался по проселочной дороге среди полей, передо мною шагали две малолетние деревенские красавицы. Они – одна из них в мини-юбке и с сумочкой – шли очень медленно, и я то и дело догонял их. Они замечали это издалека, оборачивались и ускоряли шаг, а потом снова замедлялись. Только ближе к деревне они почувствовали себя увереннее. Когда же я их обогнал, они, как мне показалось, испытали разочарование. Потом двор на самом краю деревни. Еще на расстоянии я заметил там старую женщину на четвереньках, она пыталась встать, но не могла. У нее получалось так, как будто она отжимается, так я, по крайней мере, подумал сначала, но она была вся такая закостеневшая, что ей было не подняться на ноги. Стоя на четвереньках, она упорно двигалась куда-то за дом, где находились связанные с ней люди. Ночевка под Гельтендорфом.
Стоя на небольшом холме, я смотрю на окрестности, расстилающиеся передо мной низиной. По ходу моего пути – Вальтесхаузен, чуть правее – стадо овец, я слышу голос погонщика, но не вижу его. Унылая, застывшая земля. Далеко-далеко по полям идет человек. Филипп писал для меня слова на песке: море, облака, солнце, а потом еще одно слово, которое он придумал сам. Еще ни разу он не сказал никому ни единого слова. Люди в Пестенакере кажутся мне нереальными. А теперь главное – где спать?
Понедельник, 25.11
Ночь под Боербахом, на сеновале. Внизу стойла для коров, глинистый пол перетоптан в месиво. Наверху вполне приемлемо, только света не хватает. Ночь выдалась долгой, но было довольно тепло. Снаружи несутся низкие облака, ветер разгулялся, все серым-серо. Тракторы с зажженными фарами, хотя достаточно светло. Через сто шагов – придорожный крест со скамеечкой. Какой восход у меня за спиной. Узенькая прореха в стене облаков, да, такое солнце восходит кровавым светилом во дни сражений. Худые, обезлистевшие тополя, летит ворона, притом что одно крыло у нее ободрано на четверть, – похоже, к дождю. Красивая сухая трава вокруг меня, которая колышется на ветру. Прямо перед скамейкой след от трактора на пашне. Деревня в мертвой тишине, как будто наработалась и ей теперь не хочется просыпаться. На обеих ступнях наметились мозоли, особенно на правой; натягивание башмаков требует большой осторожности. Надо бы сегодня добраться до Швабмюнхена, ради пластыря и денег. Облака мчатся мне навстречу. Господи, как тяжелеют поля от дождя. Позади меня, переполошенные, кричат индюки на каком-то дворе.
Не доходя Клостерлехфельда. Через Лех, как я вижу, можно легко перебраться и без моста. Местность напоминает мне Канаду. Казармы, солдаты в домах из рифленого железа, бункер времен Второй мировой войны. Вспорхнул фазан почти в метре от меня. В железной бочке что-то горит. Заброшенная автобусная остановка, которую детишки разрисовали цветными мелками. Кусок пластмассовой стены, напоминающей по виду рифленое железо, стучит под порывами ветра. Тут же приклеено объявление, сообщающее, что завтра будет отключено электричество, хотя на сто метров вокруг ничего электрического не обнаруживается. Дождь. Тракторы. Машины всё еще с включенными фарами.
Неистовый ветер и неистовый дождь от Леха до Швабмюнхена. Больше ничего не вижу и не чувствую, только это. Простоял целую вечность в мясной лавке, думая об убийстве. Обслуга в кафе все поняла с первого взгляда, и это меня порадовало, стало лучше. На улице патрульная машина и полиция. Потом я обойду их стороной. Разменивая в банке крупную купюру, я не мог отделаться от чувства, что кассирша в любой момент может нажать тревожную кнопку, и я твердо знал, что в этом случае тут же брошусь наутек. Все утро мне страшно хотелось молока. Дальше придется идти без карты. Вещи, которыми нужно срочно обзавестись: фонарик и пластырь.
Когда я смотрел в окно, напротив меня на крыше, под дождем, сидела
