Дом был предназначен для новобрачных. Царица женила своего шута князя Михаила Алексеевича Голицына на придурковатой шутихе калмычке Евдокии Ивановне, по прозвищу Бужениновой. Свадьбу обставили пышно. В Петербург привезли по три пары крестьян: украинцев, татар, чувашей, русских, чукчей — всех в национальных костюмах, с их музыкальными инструментами и оружием. Доставили больших меделянских собак, козлов, баранов, лошадей, быков, оленей, свиней. Они везли в санях поезжан к Ледяному дому в день свадьбы.
Сумароков, как и все в Петербурге, видел дом, сложенный изо льда, и дивился царской затее.
Шутовской свадьбой распоряжался кабинет-министр Волынский. Он желал угодить императрице и готовил праздник по образцу придворных. Как и на дворцовых торжествах, понадобились приветственные стихи.
Единственным стихотворцем был Тредиаковский. Шутовскую оду приходилось спрашивать с него. Волынский знал, что Тредиаковскому оказывал покровительство князь Александр Борисович Куракин, злейший враг кабинет-министра. На деньги Куракина поэт возвратился в Россию после обучения за границей и ему посвятил книгу «Езда в остров Любви».
Унизить Тредиаковского, заставив его написать стихи на дурацкую свадьбу, значило обидеть и Куракина. Мстительный Волынский обрадовался этой возможности.
Вечером 4 февраля он послал за Тредиаковским кадета Криницына. Юноша приехал к поэту и стал стучать так сильно, что едва не выломал дверь.
— Кто там?
— Отворяй! Приказ императрицы!
Тредиаковский отодвинул засов и впустил посыльного.
— Тебе приказано немедленно явиться в императорский кабинет.
— Мне? — со страхом спросил Тредиаковский. — За что? То есть по какой причине?
— Там узнаешь. Собирайся быстрее, — командовал кадет.
Тредиаковский дрожащими руками натянул на себя новый кафтан, сменил чулки, подпоясал шпагу.
— Вот все мои сборы, господин офицер, — сказал он, надевая шубу.
У ворот дожидались сани. Кадет поднял полость, пихнул перед собой Тредиаковского, вспрыгнул.
— Пошел!
Тредиаковский сидел молча. Во дворце он бывал редко, и зачем мог понадобиться в кабинет государыни не понимал. В Академии наук все обстояло благополучно, переводы свои он сдает без опозданий, врагов как будто не имеет. Что приключилось?
Сани пронеслись через Неву, Васильевский остров потонул в ночной темноте. Вот и Зимний дворец. Но он остается слева, сани едут по Невской перспективе и свертывают на берег Фонтанки.
— Куда же мы, господин офицер? — спросил Тредиаковский.
— На Слоновый двор. К кабинет-министру Артемию Петровичу Волынскому.
Слоновым назывался большой двор близ Летнего дворца цесаревны Елизаветы, окруженный кольцом служебных построек. Во дворе жил слон, присланный персидским шахом в подарок императрице.
У Тредиаковского отлегло от сердца. Не в кабинет, — значит, не по государственному делу. Провинностей за собой он не ведал и потому осмелел.
— Зачем же вы сказали, — обратился он к спутнику, — что меня требуют к императрице? Ведь таким объявлением человека ума лишить можно или по крайней мере в беспамятство привести. Кабинет — дело великое и важное. Вы еще мальчик, не надо столь дерзко поступать и шутить с почтенными людьми.
Кадет, которого только что называли офицером, на «мальчика» обиделся.
— Я приказание господина министра исполнял, а за оскорбления на вас жаловаться буду.
— Нет, первая жалоба — моя, — возразил Тредиаковский. — Господин министр человек разумный и, чаю, обо мне наслышан. Шутки ваши, государь мой, дорого вам обойтись могут.
На Слоновом дворе стоял многоголосый шум. Там были собраны во множестве люди, привезенные для участия в шутовской процессии, мычали быки, лаяли собаки, хрюкали свиньи.
Тредиаковский осматривал нестройное сборище, а кадет, скоренько выскочив из саней, пробежал в дом. Когда поэт вошел вслед за ним, он увидел своего конвоира рядом с Волынским.
Министр принимал репетицию маскарада. В большой комнате поезжане ходили парами и кланялись. Играли скрипки. Свечи нещадно чадили.
— Ваше превосходительство, — сказал Тредиаковский, кланяясь министру весьма почтительно, — всенижайше осмеливаюсь доложить, что посланный за мною молодой господин…
Волынский встал с места и ударил Тредиаковского по щеке.
— Осмеливаешься доложить? — негромко спросил он и ударил еще раз.
Кадет насмешливо улыбался.
— Чувствуешь ли? — со злобой сказал Волынский. Он бил Тредиаковского наотмашь, голова поэта качалась из стороны в сторону. — Почему ты не хочешь исполнять, когда я приказываю? Бей! — скомандовал он Криницыну.
По лицу Тредиаковского катились слезы. За что его бьют? Ему ведь еще ничего не приказывали.
— Ну, хватит, — сказал Волынский, — гони, а когда опомнится, пусть пишет.
Тредиаковского отвели в чулан и заперли дверь. Он плакал, поглаживая ладонями опухшие щеки.
Через час кадет вывел поэта в залу и сунул ему записку. Репетиция окончилась, слуги тушили свечи.
Одним глазом — другой, сильно подбитый, не открывался — Тредиаковский прочел приказ Волынского сочинить стихи к дурацкой свадьбе.
Раздумывая о горестной своей судьбе, он влез в шубу и отправился через весь город пешком к себе на Васильевский остров.
Стихи, конечно, нужно было написать, да и дело это пустое для мастера, но кто заплатит ему за увечье? Волынский — министр, однако есть ведь и повыше! Бирон — вот у кого нужно просить защиты.
О том, что два первых в государстве лица между собой не дружат, было известно. Когда Волынский служил губернатором в Казани, он широкой рукой брал взятки, чинил самоуправство и крупно поссорился с архиереем Сильвестром. Пришлось бы ему плохо, но догадался он собрать все наличные деньги, занял, у кого смог, стремглав помчался в Москву и роздал щедрые подарки. Самый лакомый кус отвалил Бирону, почему и сумел оправдаться. Служба пошла у Волынского хорошо, и в апреле 1738 года стал он кабинет-министром. Бирон распорядился назначить его для противодействия другому министру — графу Андрею Остерману, первостатейному политику. Третий член кабинета, князь Алексей Черкасский, ленивый, жадный, недалекий человек, в счет не шел.
Но вскоре Бирон разочаровался в своем выборе. Волынский, казалось, не помнил о заступничестве герцога, перестал у него бывать, секретничал с императрицей, принимал дома неприятных Бирону людей и вел с ними тайные беседы. Про герцога однажды сказал так: «Что он, немец, куражится над русскими? Почему это терпеть нужно?»
Фразу Бирон не забыл. Волынский еще раз опасно напомнил о себе — отговорил принцессу Анну Леопольдовну выходить замуж за Петра Бирона, сына герцога, а брак этот был нужен фавориту: он видел, что здоровье императрицы слабеет, и собственная судьба начинала его серьезно заботить.
Бирон был врагом Волынского, к нему и резон обращаться с жалобой на бесчестье, думал Тредиаковский.
На следующий день, завязав для приличия глаз, он пришел во дворец.
Герцог вставал по утрам поздно. Тредиаковский смирненько сидел в приемной среди многих дожидавшихся выхода фаворита и вдруг увидел Волынского. Он вошел, громко доканчивая начатый за дверью разговор, и заметил свою жертву, сжавшуюся в дальнем углу.
— Ах ты такой-сякой! — закричал Волынский.
Бодрый голос его напугал просителей, с робостью глядевших на расшитую золотом фигуру министра. Тредиаковский вздрогнул и съежился еще более.
— Ты зачем здесь в такую рань? — грозно спросил Волынский, подойдя к нему ближе. — Небось жаловаться на меня притащился? Мало я вчера тебе дал, сегодня добавлю. За мной не пропадает.
Волынский кликнул солдат и велел отвести Тредиаковского в караульную.
— Шпагу с него долой, и рвите бездельника!
Солдаты бросили Тредиаковского на пол и принялись избивать палками.
— Что ты делал в приемной у герцога? — спрашивал министр.
Тредиаковский в беспамятстве молчал.
— Будешь ли ты иметь охоту впредь на меня жаловаться и пасквильные песенки сочинять?.. Ну, сто ударов, хватит. Теперь дайте ему иголку, пусть зашьет дыры, и никуда не выпускайте.
Его и не выпускали больше суток. Шутовской свадьбы Тредиаковский не видел. Когда в Ледяном доме собрались почетные зрители, его обрядили в дурацкое платье, надели маску, чтобы скрыть следы побоев, и под стражею привели на праздник.
С грехом пополам, запинаясь и трудно ворочая разбитыми губами, Тредиаковский прочел кое-как сочиненные вирши:
Здравствуйте, женившись, дурак и дура,Еще… тота и фигура!Теперь-то прямое время вам повеселиться,Теперь всячески поезжанам должно беситься…
Когда он кончил — снова под караул, ночевал на соломе. Утром снова били, потом привели к Волынскому. Тот велел отдать шпагу и напоследок сказал:
