Сумароков привел в порядок бумаги, поступившие из корпуса. Новых занятий не оказывалось. Корпус жил без особых происшествий. Принесли, впрочем, длинную кляузу о том, что кадет Бабушкин Петр — великовозрастный парень, Сумароков знавал его — утащил в пьяном виде у квартирмейстера Морского полка Шадрина серебряную кружку и сахарницу. По ордеру Миниха был Бабушкин бит кнутом и отправлен солдатом в гарнизон.
Часто писали о постройке бани для кадет — мыться им было негде, — но денег все не отпускали.
«Не знает директор, что ли, с какой стороны подойти? — думал Сумароков, читая очередной рапорт генерала фон Тетау. — Если поговорить с кем следует в канцелярии и как следует попросить, небось нашли бы статью расхода. Великое ль дело — баня…»
Смешной казалась Сумарокову прежняя наивность, — как же, не догадался, почему просители приходят не с пустыми руками! Месяцы службы убедили его в том, что взятки — их в разговоре канцеляристы называли иностранным словом «акциденции» — берут все или почти все чиновники. Он допускал исключения, хотя сам с ними не сталкивался. Приказные грабят просителей, это так. А их начальники безгрешны? Нет, конечно, только «акциденции» у них крупнее, вот и вся разница.
Иногда он рапортовался больным и проводил неделю дома. Петр Панкратьевич видел, что сын с трудом привыкает к службе, сердился на то, что считал он забавой, — на стихотворство, которое мешало Александру жить как положено, но властью родительской не пользовался: придет время, сам образумится.
Однажды после обеда, когда старшие ушли отдохнуть, сестры попросили Александра остаться в столовой.
— Мы вчера были в гостях у Мельгуновых, — сказала Елизавета, — новую песню выучили. Алексей услышал, как мы поем, и говорит: «Это ваш Александр сочинил».
Алексей Мельгунов был корпусным товарищем Сумарокова, продолжавшим свой курс.
— Песня очень хороша, — сказала другая сестра, Анна. — Мы ее списали.
— Что за песня? — спросил Сумароков. — Покажите.
Анна проворно выдернула из лифа сложенный вчетверо листок.
Сумароков развернул душистую бумагу и по первым девичьим каракулям угадал свои стихи. Он знал, что песни его ходят по городу и от многих похваляются, но признание сестер было приятно.
— Сколько ошибок! — ворчливо заметил он, рассматривая листок. — А стихи — точно, мои.
Он пробегал глазами знакомые строки, жившие теперь самостоятельной жизнью, без связи с ним, их создателем. Песня была сочинена в корпусе, незадолго до выпуска.
Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою?Любим и страдаем всякий час,Боремся напрасно мы с своей судьбою.Нет на свете радости для нас.С лестною надеждой наш покой сокрылся,Мысли безмятежные отняв;От сердец разженных случай удалился,Удалилось время всех забав…
— Песня длинная, — сказала Елизавета, — они только не всю знают. У меня зато другая есть.
Она подала Александру новый листочек.
И эти стихи принадлежали ему.
Что ты тужишь, я то знаю,Да не можно пособить.И сама, мой свет, вздыхаюДа нельзя тебя любить.
Стыд и страх мне запрещаютСердце поручить тебеИ невольно принуждаютНе любить и быть в себе…
— Нравятся вам песни? — спросил Сумароков.
Сестры хором ответили, что песни отменные, они таких еще не слыхивали, и просили пожаловать переписать других.
Сумароков обещал дать, если вспомнит, и сказал так для важности: знал все свои песни на память.
До славы было еще далеко, но к ней он уже готовился.
4
В канцелярии Миниха Сумароков прослужил полгода и был рад перейти на новое место, что произошло по изменению дворцовых обстоятельств.
Императрица Анна Ивановна умерла в октябре 1740 года. Престол наследовал император Иоанн Антонович, двух с половиною месяцев от роду. Но родители его, Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих, к управлению государством допущены не были. Регентом, по предсмертному приказу государыни, был назначен герцог Бирон.
Миних считал себя обойденным. Не в его привычках было сносить обиды.
Искусно скрываясь от шпионов, Миних завел дружбу с Анной Леопольдовной, прежалостно изобразил ее роль во дворце — матери государя, за которого правит герцог-регент. Он просил разрешения выступить на защиту попранной справедливости и получил его. Смелости у него хватало, преданные люди нашлись.
Восьмого ноября Миних день провел у Бирона, обедал с ним, ужинал и убедился, что герцог не подозревает о его замысле. Ночью Миних приказал своему адъютанту Манштейну взять роту Преображенского полка и арестовать регента. Манштейн с солдатами отправился в Летний дворец. Бирон полез прятаться под кровать, его вытащили, избили и свезли в Зимний. Анна Леопольдовна стала правительницей Российской империи, а Миних — первым лицом в государстве.
Сумароков узнал о перевороте утром, придя на службу. Он вспомнил рассказы отца и по-настоящему понял его беспокойство. Одни немцы сменяли других, вместо Бирона у престола Миних. Но чем возможно было этому помешать и что нужно сделать для цесаревны?
Перед обедом в канцелярию вошел Миних. Был он с орденской лентой, вид имел веселый и победительный.
— Здравствуйте, господа офицеры! — крикнул Миних по-русски зычным командирским голосом, едва переступив порог. — Поздравляю вас с праздником! Ее императорское высочество великая княгиня Анна Леопольдовна ныне правительница Российского государства.
Офицеры и чиновники вразброд ответили:
— Здравия желаем, ваше сиятельство!
Миниху понесли на подпись бумаги. Потом он вызвал к себе нескольких офицеров. Сумароков удивился, когда услышал и свою фамилию.
— У тебя хорошая аттестация, — сказал Миних, когда настал черед аудиенции Сумарокова. — И ты бы мне еще очень понадобился. Но мне теперь приходится обо всех думать. Сегодня граф Головкин назначен вице-канцлером. Ему нужны помощники. Я отдаю ему лучших офицеров, и тебя в том числе. Не благодари.
Сумароков и не думал благодарить. Он только переступил с ноги на ногу, услышав неожиданное известие.
— Приказ я подписал. Сегодня же явись к графу Головкину. Иди.
Спрашивать у генерал-фельдмаршала не полагалось, спорить с ним было не о чем. Покидая канцелярию Миниха, Сумароков слегка пожалел о ней только потому, что служба оставляла ему много свободного времени. Но, может быть, в другом месте будет не хуже?
Новый начальник Сумарокова граф Михаил Гаврилович Головкин совсем не походил на Миниха. Он ничего не добивался, ибо получил почти все возможное в смысле богатства и чинов без всякого труда со своей стороны, а потому делами себя не обременял.
Головкины состояли в родстве с царской фамилией через Нарышкиных. Гаврила Головкин служил молодому Петру I стольником и пользовался его расположением. На поле Полтавской битвы царь назначил Головкина государственным канцлером и вскоре дал ему графский титул. При Екатерине I Головкин был членом Верховного тайного совета.
Сын его Михаил Головкин учился за границей, потом служил сержантом в гвардии. Петр I, благоволивший к отцу, позаботился и о сыне. Желая породнить дома своих ближайших сотрудников, он устроил брак Михаила Головкина с внучкой князя Федора Ромодановского, знаменитого «князь-кесаря», начальника кровавого Преображенского приказа.
Екатерина Ивановна была богатейшей наследницей — ее семья владела двадцатью тысячами крепостных. Она знала по-немецки и по-французски, много читала, умела танцевать, играла на лютне и клавесине.
В московском доме деда, где она выросла, царил уклад медленного боярского быта. Старый князь не признавал заграничных новшеств, не брил бороду. Петр прощал Ромодановскому, уважая тяжелую силу его преданности.
Михаил Головкин занимал должность русского посла в Берлине, потом ведал Денежным двором и Монетной канцелярией. Он с женой по-родственному навещал во дворце государыню Анну Ивановну, но Бирона весьма опасался.
Дом Головкиных в Петербурге стоял на берегу Невы, по соседству с кадетским корпусом. Стены комнат в нем были затянуты обоями — гобеленовыми, ткаными русскими. С потолка спускались хрустальные люстры, в парадных покоях на полу персидские ковры. Венецианские зеркала висели в золотых рамах. Мебель, на вызолоченных ножках, с тиснением по коже звериных и птичьих фигур, была украшена графским гербом хозяина.
Когда Бирон стал регентом, Головкин ощутил страх: теперь некому было прийти на помощь в случае беды, тетка-императрица лежала в могиле.
Трусость толкнула его к действию.
