он проводил кончиком языка по засохшим губам.
Подойдя поближе к двери и наклонившись над бумагами, комиссар что-то искал в слабом сумеречном свете. Старик встал и, хлопая по карманам, принялся искать спички. Стекло у керосиновой лампы было совершенно черным от копоти, и он ловко протер его клочком мятой газеты. Желтый, тускло мерцающий свет озарил лица присутствующих, но за чанами и в углах сыроварни стало еще темней. Командир передвинул лампу, и его огромная, резкая тень выросла на стене. Партизаны, усевшись где попало и опираясь на свои винтовки, с мрачным любопытством поглядывали на старосту. Нет, не с одним только любопытством, смутно почувствовал сыровар, но и еще с чем-то таким, что заставило его вздрогнуть. Комиссар наконец нашел то, что искал и, не оборачиваясь к старосте, спросил:
— Как тебя зовут?
— Ангел Петров, — ни на секунду не задумываясь, тут же выпалил староста.
— Асенов зовут вас, господин староста, Асенов… — сверкнул глазами комиссар. — Ангел Петров Асенов.
Тон его не оставлял сомнений. Круглое юношеское лицо враз утратило выражение доброты и стало жестким и властным. Поднеся к лампе свой листок, он еще раз пробежал его глазами.
— Тебе, Асенов, — твердо произнес он, — вынесен смертный приговор.
— Мне?! — в растерянности вскочил с места староста. — Мне смертный приговор?!.
Комиссар нахмурился еще больше. Партизаны молчали. Набравшись храбрости, староста выкрикнул:
— Какой такой приговор?! Кто меня судил?!
— Приговор вынесен партизанским отрядом! — прервал его комиссар.
— Каким отрядом? Ничего не знаю… Я такими вещами не занимаюсь… Я староста… Об отряде не слыхал…
— Слыхал, сукин сын! — с нескрываемой ненавистью бросил ему в лицо один из партизан.
Комиссар сделал знак молчать.
— Нечего время тянуть с ним попусту! — строго сказал он и повернулся к старосте: — Слушай, что здесь написано: «За издевательства над мирным населением…»
— Неправда! — выкрикнул по-бабьи староста. Потом откашлялся и сипло повторил: — Неправда! С какой стати?
— Не перебивай! — взорвался комиссар. — Слушай! «…и за сотрудничество с полицией, вследствие чего было арестовано шестнадцать молодых патриотов Белосела, а двое из них после зверских пыток были убиты без суда в околийском управлении…»
— Неправда! — снова закричал староста, но уже не так уверенно.
Комиссар метнул на него разъяренный взгляд, но промолчал. Придвинувшись к лампе, он продолжал читать:
— За совершение вышеуказанных преступлений староста Белосела Ангел Петров Асенов приговаривается к расстрелу. Приговор привести в исполнение, не производя дополнительного следствия, а только после устного уведомления осужденного при первом удобном случае».
— Какое еще там следствие! — удивился высокий в зеленой куртке. — А ежели так уж оно вам приспичило, пожалуйста — вот человек из его села. Можете у него спросить!..
Староста обрадовался и, с надеждой обернувшись к пожилому мастеру, промолвил мягко:
— Скажи, бай[3] Атанас! Скажи все по совести!
Сыровар в растерянности обернулся к старосте, не веря своим ушам.
— Товарищ комиссар, — поморщился командир. — Ясно сказано — без дополнительного следствия.
— Знаю, — кивнул головой комиссар. — И все же вреда от этого не будет — пусть человек скажет…
— Чего там говорить! — вздохнул старик. — Насильник! От него вся околия стонет… А то, что наши ребята убиты, это я еще не знал…
— Убиты! — стрельнув ненавидящим взглядом в старосту, подтвердил командир. Потом поднялся, подошел к комиссару и шепнул ему что-то на ухо. Комиссар кивнул головой.
— Правильно! — сказал он и обернулся к партизанам. — Нечего, ребята, тянуть. Выводите его!
Староста до такой степени пал духом, что когда ему вязали руки, он машинально подчинялся, не издав более ни звука. Лицо его побелело как полотно, в уголке рта собралась слюна. Перед тем, как его вывели, командир тихо распорядился:
— Будете ждать моего приказа! И глядите в оба! Не зевайте!
Как только дверь захлопнулась за старостой, партизаны шумно повставали с мест. Молоденький паренек в гимназическом мундирчике словно оправдывался в чем-то перед собой:
— Так ему и надо! Заслужил! Он-то наших не жалел…
Комиссар снисходительно улыбнулся. Тени деловито сновавших партизан плясали и скрещивались на стене. Откуда-то из глубины сыроварни голос командира озабоченно поторопил:
— Давайте, ребята, поживее!
Гулко раздавались удары топора, разбивавшего деревянные чаны. Выждав паузу, сыровар встал со своей низенькой табуреточки и обратился к комиссару:
— Что я вам хотел сказать. — Его худощавое морщинистое лицо выражало беспокойство.
— Что, папаша, котлов стало жалко?
Мастер смутился еще больше.
— Чего там! Котлы так — ерунда! — забормотал он. — Я не про то хотел сказать — взяли бы вы меня с собой…
— С собой? — изумился комиссар.
— Ага… С собой… В горы…
Командир, что случился рядом, фыркнул:
— Староват, папаша…
— Ты с этим, парень, не шути, — строго сказал мастер. — И постарее меня уходили…
— Правильно, правильно, папаша, — успокоил его комиссар. — Сколько тебе лет?
— Мне? Пятьдесят шесть…
Командир впервые внимательно, с ног до головы, оглядел сыровара.
— И правда, силенка в тебе еще, пожалуй, есть, — вяло согласился он.
— Я один тут со всем справлюсь, — просто сказал старик.
— В партии состоишь? — спросил комиссар.
Лицо мастера чуть заметно дрогнуло, но комиссар этого не заметил.
— Нет, в партии не состою. Но участвовал в Сентябрьском восстании[4]…
— Ну, хоть с кем-нибудь из наших ты связан?
— Зять мой коммунист, да он сейчас в тюрьме… Это произвело впечатление.
— Как его зовут?
— Величко Георгиев… Из Белосела, мы жили вместе…
— Что-то я не слыхал…
— Ну, раз вы не хотите верить, то и об чем тут толковать, — горько вздохнул мастер.
Он сразу как-то весь поник, лицо стало отчужденным, безучастным.
Комиссар, заложив за спину свои чуть коротковатые руки и опустив голову, стал в раздумье шагать из угла в угол. Чаны были уже разбиты, сыр выброшен и растоптан. В это мгновение за дверью ухнул выстрел, послышались тяжелые и торопливые шаги, а затем часто и тревожно застрочил автомат. Партизаны, побросав топоры, схватились за винтовки и замерли в напряжении. Спустя минуту стрельба прекратилась — так же внезапно, как и началась. В воцарившейся тишине — ни шагов, ни голосов, ни выстрелов — было что-то неспокойное. Вдруг за дверью выругались в сердцах. Партизаны, переглянувшись, повыскакивали в сад.
Сыровар вышел последним. Возле дома, поперек тропинки, с руками, связанными за спиной, лежал неподвижно староста. Головы его не было видно — ее скрывали лопухи, но старик отчетливо различил темные пятна крови на рубашке. Хоть он и ожидал увидеть это, все же ему сделалось не по себе. Командир, взглянув на убитого, насупился:
— Как это произошло?
— Повели мы его, — возбужденно стал объяснять один из охраны. — И черт его дернул побежать. Я стрелял, да вроде не попал. Хорошо еще, что Янко подоспел с автоматом…
— Я ж предупреждал — глядите в оба!
Провинившийся пожал плечами.
Комиссар, напряженно смотревший,
