Альберт подъезжает немного ближе и разворачивается. Ни пассажиров, ни водителя. Я зачарован его челюстью, хочется дотронуться и, одновременно, бежать прочь.
Внезапно он срывается с места и бросается за Кириллом, только тот решился отступить шага на два. Через мгновение они оба исчезают в кустах.
Время разрывается намного чаще, чем замечаешь. Минуту назад я еще стою на станции, а сейчас в нескольких метрах от Кирилла наблюдаю, как он гладит зверя по металлическому носу. Альберт, похоже, что-то жует. То ли от звука, с которым он перемалывает пищу, напоминающего сухой скрип, то ли оглушенный криками Юльки, я еле держусь на ногах. Сказать ничего не могу, горло сдавило. К лицу прикасается ветер, прохладный и пряный от неизвестных мне ночных цветов. Сдувает с меня жар лихорадки. А по руке, за которую держится Юла, тихо поднимается к сердцу совсем другое, спокойное и тяжелое тепло.
– Блин! Чем ты кормишь эту тварь? – Санек хрипит, слова больше угадываю.
– Яблоком, ну там, на транзисторе было, – отмахивается Кирилл и встает, – хороший Берт, – в сумерках рядом с Проводником он кажется ростом еще ниже, чем есть. Худой и ссутулившийся. Не мальчик – тень от мальчика.
– Ты спер яблоко?
Он только рассеянно кивнул.
– Кирилл, а вдруг это не понравится хозяину, там ведь кто-то был, просто отошел на время, – заметила Юла.
– Ну нам повезло, значит, что мы его не дождались! Что делать будем? Я в эту зверюгу не сяду, – в ответ Альберт рычит и светом фары выхватывает Сашку из темноты.
– Ладно, другого-то нет, хочешь подождать Клариссу? Надеешься, она симпатичнее? – набравшись храбрости, подходит к брату и осторожно прикасается к Берту.
– Хотя бы… Пошли, Дэн, одной не миновать… А ты запомни, сожрать меня захочешь – отравишься, точно тебе говорю!
По бокам перепончатые подкрылки, на багажнике пригоршня разноцветных улиток. Садимся с Саньком назад, Юла устраивается за руль. Ремней безопасности нет, сидения так ладно обнимают тебя, что вылезти из них будет сложно. Альберт сам закрывает двери. Чувство опасности тает, или временно отступает. Внутри все замирает от мысли, с какой скоростью этот зверь может ехать. Замирает от предвкушения радости.
Улица обрывается резко, без знаков и поворотов, вместе с каштановой аллеей. Лес переходит в горы, а мы ныряем в густые заросли травы, темные волны которой шелестят снаружи. У Альберта странные окна, только лобовое открытое и большое, по бокам они скорее напоминают прорези, глаза. Но я и так вижу, что деревья совсем исчезли, по обе стороны высятся серые в звездном свете горы, все в выщерблинах. Мышиные горы. В норах? Как будто сыростью тянет из этих крохотных дыр. Правда, в Берте ездить уютно. Иногда он рычит, завязая в бурьяне, и тогда немного плывет голова. Он живой. Юла не замолкает, повторяя:
– Смотри сюда, смотри туда, ой, а это похоже на…
Управлять ей не приходится. Альберт все делает сам. Сашка пытается шутить, но, мне кажется, перестает понимать смысл слов. Чувство такое, будто он не в себе. Мы по разные стороны стены, но сейчас она тоньше. Хочу сказать что-нибудь, лишь бы он перестал кривиться и ерзать, бояться. Ничего не нахожу. И от этого начинаю дергаться сам.
– Небо огромное, раньше никогда такого не видел, – Кирилл роется в карманах. Есть там еще что-то, кроме яблочного аромата?
– Прям, не видел, летом на берегу – вот тебе и небо.
– Не знаю, оно другое…
– Конечно, блин! Е-мое! Я язык прикусил! Дерьмо, – потирает рот ладонью.
Здесь, в траве, Альберт не едет, а скорее – бежит, проваливается в яму и выпрыгивает из нее. Тогда на нас обрушивается черное-черное небо в миллионах звезд. Как будто оно очень тяжелое, вдавливает в сидение, не двинуться, можно только смотреть на него и замирать сердцем. Следом еще одна яма. Радуюсь, освобожденный от холодных звезд-глаз, и одновременно жду, кода увижу их снова.
Горы везде, им нет конца. Не хочу смотреть на них больше и неизвестно, долго ли еще мы проведем в долине мышей. Словно Альберт пришпилен к этой земле булавкой. В этой проклятой траве не двигаемся на самом деле, просто ее ветром колышет, а мы тщетно пытаемся сорваться и прыгаем на месте. Берт прыгает. Мы – тени, которым снится, что они были людьми. Ненавижу. Это не небосвод – фальшивка, можно лезть и лезть вверх и, в конце концов, проткнуть его пальцем, как бумагу. Как Трумэн победил море1. А звезды наклеены, из фольги. Свет – не знаю, свет сам по себе.
– Слышите? Заткнитесь! – Кирилл опять шепчет.
– Что?
– Заткнись!
– Да скажи ты, в чем дело!
– Саш, помолчи, что-то происходит.
– Дэн? Пригнись! Денис! Денис!
Сашкин голос издалека. Откуда-то послышался свист и набрал такую силу, что заложило уши. Противно, кожа стала гусиной. Поворачиваюсь к окну и не понимаю, в чем дело. Какое-то черное пятно растет снаружи, у него вспыхивают красные огоньки. Глаза? Стекло будто взрывается и оседает пылью у меня на коленях. Все еще не понимаю, но стараюсь удержать что-то большое и мохнатое. Вырывается, когтей не вижу, а по щеке и шее бегут теплые тоненькие струйки. Не чувствую пальцев. Только боль. Внезапно тварь исчезла. Руки дрожат, дотрагиваюсь до расцарапанного горла, перед глазами зажигаются огненные круги. Блекнут. Чернота.
– Дэн, помоги, давай, че ты, спать собрался! – смех, Сашка смеется.
– Нет, – оправдываюсь, хватаю той рукой, которую чувствую, мышь за туловище. Бьет крылом по глазам, где-то внутри меня поднимаются горячие волны. Что-то хрустнуло. С омерзением я выбрасываю дохлую мышь в окно и успеваю заметить – кругом все потемнело от них. Ни неба, ни гор, ни травы. Только хлопающая крыльями и клацающая зубами ночь. Стоит визг. В следующее мгновение Альберт затягивает дыру, и окно исчезает, я сижу перед глухой дверцей. Он несется быстрее. А в тишине, воцарившейся в машине, чересчур хорошо слышно, как эти твари бросаются на него, царапают. Глухие удары все чаще. Мышиные горы. Не было ли другой дороги?
– Берт их жрет! – вскрикивает Кира, – хороший, хороший, – гладит рукой приборную панель, – значит, он не только яблоки любит.
Поборов дурноту, пододвигаюсь ближе и замечаю в лобовом окне, как равномерно раскрывается его зубастый рот и с треском перемалывает добычу, расчищая таким образом дорогу.
– Может, тут аптечка есть, или хотя бы бинт, – Юла, отвернувшись от ужасного зрелища, начинает обыскивать Проводника.
– Не мешай ему, – замечает Санек.
– Чего?
– Ну вдруг ты его побеспокоишь… – еще тише и почему-то улыбаясь.
– Дурак! Вы ж в крови!
– Брось, не страшно, царапины, давай потом разберемся с ними, – злобный взгляд всегда мне, только мне.
– Ни фига себе, да? – от Сашкиной ухмылки я в замешательстве, но отвечаю тем же.
– Да! – вслух соглашается с собой и со всей силы хлопает меня по плечу. Опять красные круги, много-много. Я медленно проваливаюсь во что-то мягкое. Мне спокойно. Слова не были найдены, но мы пришли к двери в стене и открыли ее одновременно. Как глубоко я упаду? Но так хорошо, не чувствую тела совсем.
– Нашла бинт?
– Отстань! – шуршит бумага, – записи какие-то, все истертые, по-моему, кофе заляпаны и жиром.
– Че пишут?
– Ничего! Тут иероглифы. Заметки какие-то на полях. Десять страниц.
– Выкинь в окно.
– Это еще почему?
– Ты знаешь китайский?
Голоса растворяются, будто доносятся со всех сторон сразу, и умирают. Я падаю в тишину. И в небо, огромное чужое небо, такое же безучастное ко всему, как и наше. Никогда не долезть до него.
Ветер то и дело меняет направление. Бросается сзади и через мгновение ударяет в лицо. Наполняет все кругом и, кажется, пролетает сквозь бледные в сумерках мышиные горы. Свист обрывается, падает в траву, где превращается в шепот. Но я не чувствую обмана, все взаправду. Повторяю вновь и вновь, иногда усиленно проговаривая в уме слоги, чаще – как навязчивую считалку, словно удерживая некий ориентир, чтобы не потеряться совсем, не сойти с ума. Все взаправду.
Иду вперед без цели, просто нравится ощущение, похоже на то, как бывало в детстве – легко. Нет ограничений, нет обязанностей, ничто не тянет голову вниз. Чуть-чуть страшно. Как будто под ковром травы земли нет, и стебли, плотно переплетаясь между собой, уходят в пустоту. Я ступаю осторожно, заплетаясь в мягкой корневой сетке. С каждым шагом ожидаю подвоха, но не думаю, что произойдет нечто непоправимое, наоборот – словно здесь ничего никогда не случится. Со мной.
Время от времени кто-то путается под ногами, налетает на меня. Из травы доносится возмущенная трескотня, реже – писк или бормотание, но виновник так и не показывается. Лунный свет серебрит листья и мои руки. Некоторые растения похожи на папоротник, другие – на крапиву. Не жжется только.
Вдруг вспоминаю про Альберта, оглядываюсь. Ни души. От страха забываю про все, только найти, догнать бы остальных скорее. Может, они в опасности, а я здесь. Здесь… Ускоряю шаг через силу, тут же для меня исчезает и небо и ветер, остается одно огромное темное поле, которое нужно быстрее пересечь. Снова тяжесть ложится на плечи, вижу только траву. Не хочу, но продолжаю гнать себя дальше. Бегу, готовый сорваться на крик, если провалюсь в ту тьму, из которой растет этот чертов папоротник.
