В сказах у Шергина другая земля, другая жизнь — вот и красота другая. Там «не любят жить в камне… улицы вымощены бревнами… оттого никогда не устают ноги по деревянным нашим мосточкам». А у нас живут как раз в камне, прежде здесь и дворы, и улицы были выстланы каменными плитами; оно и сегодня кое-где держится. Сам Павел Петрович про Урал говорит так: «Тело каменно, сердце пламенно», значит, суть и жар именно в горе и в камне.
И в сысертском доме Бажовых, где прошло детство Павла Петровича, двор покрыт серо-зелеными плитами сланца с частыми кристаллами красного граната, и по всей Сысерти так; а над Сысертью стоит гора из этого серо-зеленого с красными зернами камня, так что там и поныне ходят не по шелковым травам, а по каменным ребрам.
У Ершова в «Коньке-Горбунке» — в прекрасной русской сказке — люди живут «против неба на земле», а у Бажова — в уральских сказах — на камне и в камне. Без всякого неба.
Это не сказочное единение Земли и Неба, слившихся в пылком брачном союзе, это продуманная авторская позиция: ведь даже светлое будущее человечества у Бажова располагается под землей, внутри ее. Тепло, светло, птички поют, «где голый песок был, там хлеба густые да рослые. И людей появилось множество. Да все веселые. Кто будто и с работы идет, а тоже песню поет». Картина известная, прямо хрестоматийная, к примеру, в «Эдде» такая же («Заколосятся хлеба без посева, жизнь станет раем, Бальдр вернется…»), с той только разницей, что у Бажова все эти самородные хлеба и светы находятся под землей.
Интересно, что у другого уральского сказителя — Серафимы Константиновны Власовой — отношение к земле точно такое же: в ней вся сила, и ключ-камень (отмычка к человеческому счастью) тоже открывает вход в землю, вниз. Сама же Власова, по свидетельству профессора Челябинского университета А. Лазарева, верила, что под Уралом существует целая сеть связанных между собою ходов и пещер и что по ним можно дойти чуть ли не до Гималаев. Верила и в то, что отдельные хребты Уральской горной страны сложены целиком из меди, железа, угля, хрусталя и золота.
Сказы пишут и сегодня. Все они разного качества и, конечно, много уступают бажовским, но отношение к земле всюду то же самое.
И в современной уральской литературе, совершенно охладевшей к горнозаводской тематике, можно отыскать удивительные примеры. Старый Вяхи (рассказ «Старый Вяхи», автор Николай Жеребцов, Н. Тагил) умер в ночь на субботу. Это точно была смерть, Вяхи чувствовал ее проявления: слишком легко проснулся после страшной дозы отравленного спирта, попытался нащупать сигареты, но как-то сразу понял, что можно больше не курить… и пошел на шахту, потому что больше некуда. Ему «седьмым чувством в позвоночник вросла эта несветлая работа. Всю жизнь он любил это невеселое место, не замечая, как пьет из него жизненные силы каменная твердь». Вот и ходил он по шахте, вроде бы сквозь каменные стены, а «в рудничном дворе увидел карету Хозяйки, или, проще, электровоз дорожной службы».
И вот что любопытно: среди традиционных подземных персонажей (умирающий шахтер, рудничные псы, призрак невесты в подвенечном платье) встречаются совершенно новые; например, души бомжей и бедняков, чьи безымянные кости были выброшены из могил в процессе устройства богатых захоронений для «новых русских». Новые жильцы появляются только в жилом месте…
У людей, работающих в горе, в самом прямом смысле слова, своя точка зрения на мир: мы под Богом ходим, они — под землей. Поэтому бастующие шахтеры не рвутся в двери правительственных зданий, но стучат касками о землю: ждут защиты.
Эта кровная связь с землей не Бажовым придумана, просто он подтвердил реальное положение вещей.
Уральский способ жить существует, и определяет его именно отношение к земле: признание ее всеопределяющего главенства и одновременное осознание себя как бы ее частью, что делает невозможным отторжение от земли и разлучение с нею. Так, совершенно уральским было поведение хитников, всегда полагавших добычу самоцветов своим природным правом и уж никак не воровством. Наши знаменитые горщики являли собой чистейший образец уральского способа жить: на земле, в земле («На Урале все есть, а если чего нет, значит, не докопались еще»), всегда почитая ее и считаясь с ней настолько, что она сама открывала им свои богатства.
Тут есть факты поистине необыкновенные: Данила Зверев, знаменитый горщик, чудодей, настоящий колдун, знал несколько тайных мест, отмеченных богатейшими самоцветами, держал их на уме до конца жизни, хотел оставить сыновьям на жизнь и на память, но так ничего им и не сказал: пусть все останется дома, в земле.
Примеров много. Есть откровенно романические сюжеты. Мамин-Сибиряк, бесконечно любивший Урал и его столицу, уехал, однако, в Петербург с любимой женщиной. В первом же письме оттуда сообщил сестре следующее: «Об Урале и Екатеринбурге не скучаю даже нисколько: я умер для них». И через год другое письмо: «Лиза, плачь, Маруся умирает. Бог меня наказывает».
Сам Павел Петрович уехать никак не мог. И когда заходили разговоры о том, что ж он в Москву не едет — ведь зовут, только головой качал: о чем говорить.
У нас уральцами признают только тех, кто отличился в этом — уральском — отношении к земле. Ермак — наш, потому что знал эту землю, иначе не нашел бы разом путь через Камень. Татищев — наш: он нашел это место, сердце Урала, центр заводов настоящих и будущих. Даже святой Симеон Верхотурский особенно чтим за то, что пришел сюда из Центральной России, но эта земля его остановила и удержала.
Интересно, что все признанные уральцы быстро обрастают легендами. Ермак земные клады видел, лебеди ему помогали: «Поднимет лебедь правое крыло — видно, где какая руда лежит, где золото да каменья… поднимет левое — весь лес на берегу на многие версты откроется»…
Татищеву в новогоднюю ночь чудская царица явилась.
Сам Бажов давно уже фигура легендарная: существуют печатные издания, где Павел Петрович спокойно соседствует с Нострадамусом, Рерихом и атлантами…
Причины отношения к Земле самой Землей и обусловлены. В нашем случае, стало быть, тем, что Урал — богатейший край, древний металлургический район, а жители его — всегда рудокопы и добытчики камня. Были места, где руду поднимали прямо с поверхности земли, буквально брали из-под ног (знаменитое рудное поле под Оренбургом, где самородная медь держалась тысячи лет). Но в большинстве случаев руду все-таки добывали в рудниках — под землей, в горе. В тех же Каргалах древние рудники протянулись вглубь на десятки километров.
Наконец, чудь, загадочная уральская древность — все горорытцы и рудознатцы; они чуть ли не жили в горе. Добрые были и чистые, как дети. И будто бы был им положен срок: когда в здешних лесах появится белое дерево, народ должен уйти из этих мест. По преданию, чудью правила женщина — красавица и богатырша, мудрая, как сама земля. Она и увела свой народ по тайным переходам и пещерам, идущим под землей во все стороны света.
Следует вспомнить, что рассказы о пещерах, тянущихся под Уралом на тысячи километров и соединяющихся между собой, никогда не прекращались.
У нас существует целая подземная география: чудские рудники, копи, следы добычи золота и камня… Стало быть, тысячи лет мы живем в горе, роемся в ней, в каменной гуще, в рудной пыли, в темноте… У нас «идти в гору» обозначает и вверх, и вниз, вглубь, к свету и во тьму… Картина получается впечатляющая. Но для объяснения нашего феномена не достаточная. Подземные сюжеты спокойно бытуют там, где в давние времена никто ничего не добывал. Богатыри народа коми Юкся, Пукся, Чадз и Бач тоже под землю ушли. Вместе со своим народом. Сначала все хорошо было: жили привольно, спокойно и богато. А потом напали на них враги. Богатыри, сколько могли, отбивались. Но поняли, что не одолеть им врага. Тогда они вырыли огромную яму, свели туда всех людей, снесли все свои богатства, а земляной потолок столбами подперли… А когда час настал, богатыри подрубили столбы — земля на них рухнула, и все стали землей.
Другие богатыри, которые, по преданию, охраняли богатства гор, тоже в гору ушли и камнями стали. С тех пор будто бы горы перестали расти. А прежде росли.
Все это Бажов, конечно, знал. Тут литературоведы все описали, и сам Павел Петрович рассказал во всех подробностях. Родился в Сысерти, жил в Полевском. Места эти — Мраморское, Зюзелька, Косой Брод, Гумешки — родина уральского рабочего фольклора. Бажов застал его еще живым: «У нас на Урале и фольклор-то особенный — не успел отстояться…» Теперь эти места зовут бажовскими, и лучшего слова не придумать: меченые это места. Там сегодня грибники плутают, филины ухают, туманы ходят кругами, здешние люди горную матку до сих пор во сне видят. Это на рабочий фольклор списать трудно. Тут скорей он сам на старой памяти пророс.
Бажов объяснил, про что его сказы: «про старинное житье и про тайну силу». До самых недавних лет это трактовалось однозначно: старый горнозаводской Урал и «отражение поверий дореволюционных уральских рабочих». Здесь я специально воспользовалась выражением из послесловия к юбилейному — к столетию «уральского сказочника» — изданию «Малахитовой шкатулки»: знали, наверное, как нужно сказать.
