– Я сяду… где-нибудь там, – скромно сообщила молодая графиня и не торопясь направилась на другой конец стола. И уселась точно напротив Оксаны Тарасовны.
Если уж экономка осмеливается занять место хозяйки дома, место, на котором всегда сидела мама́… То кто помешает молодой графине занять место собственного отца?
– Быть может, Марыся передаст мне сюда чаю, – невинно глядя прямо в яростные глаза экономки, попросила Татьяна.
Столь далеко дело, конечно, не зашло – налитый пани экономкой чай подала девка. Бледная от унижения беловолосая Марыся проводила чашку ядовитым взглядом: имей он подлинную силу – лучше бы Татьяне не пить. Она сделала аккуратный глоток и подарила увлеченно жующему Тимишу милую улыбку. Правильно учила мама́: даже от неприятных гостей может случиться толк. Если бы нынешняя сцена не разворачивалась на глазах у пана Владзимежа, Татьяна могла сколь угодно долго сидеть в одиночестве на пустом конце стола – никто не принес бы ей ни чаю, ни калачей. Хотя ежели планы самого пана Владзимежа свершатся, одной потерей хозяйского места за столом она не отделается. Она потеряет все. Слезы закипели у нее на глазах. Привычным усилием она загнала их обратно. Достоинство, сдержанность, любезность. Как бы ни было на душе тяжко – никто не должен этого видеть.
– Мы с Томашеком взяли на себя смелость два бочонка с груздями прихватить – свеженькие, нынешнего посолу, – решив развеять неловкое молчание, начал пан Владзимеж. – Для нынешнего вечера в самый раз будут. Это ж какая прорвища народу соберется – как есть бедную панночку графиню вчистую объедят! – с деланым сочувствием глядя на Татьяну, объявил он.
Татьяна искренне надеялась, что на лице не отразилось ее чувств. Замечательно будет, ежели пан Владзимеж нечто подобное заявит гостям. Уж с прошлого века не существует королевства Польского, чьи земли были поделены меж Пруссией и империями Австрийской да Российской. Уж скоро лет тридцать, как сии лесистые земли присоединены к тучным наднепрянским губерниям, а подольская шляхта все держит «старовинный» польский гонор. Для соседей семейство присланного из Петербурга полковника так и осталось чужаками да завоевателями, и не слишком жалует окрестная шляхта их поместье визитами. Ежели еще пан Владзимеж попрекнет гоноровых шляхтичей куском – те и вовсе в дом шагу не ступят, навеки исключив молодую графиню из своего общества. Не того ли и добивается любезный гость?
– Благодарствую, пан Владзимеж, однако что ж это вы меня как хозяйку столь низко цените? – пани экономка сочла нужным выказать обиду. – Нешто поместье в запустении? Урожай был преизрядным, и собрали все до зернышка – мало ли я холопов перепорола, чтоб не ленились? Найдется, что на стол подать, а главное, все свое, не казенное! – с гордостью объявила она.
– Особливо дрова, – не сдержавшись, тихо пробормотала Татьяна.
– Панночка графиня шутить изволит? – остро улыбнулась ей экономка. – Разве ж при моем хозяйствовании на стол дрова подают? Или кухаркина стряпня панночке не угодила? – словно с тревогой спросила она. – Так, может, выпороть ее, мерзавку, чтоб шибче работала?
– Никого… не надо… пороть… – с трудом выдавила Татьяна, чувствуя, как от стыда вспыхивают уши. Заигралась! Обрадовалась малой победе и забыла, каким искусством причинять боль обладает эта женщина! Недостойно дочери попрекать умершего отца, но… как он мог назначить сие злобное создание ей опекуншей?
Ежели из-за сказанного Татьяной неосторожного слова бедной кухарке подставлять спину под кнут… Господи, как потом глядеть в глаза доброй толстухе!
– Моя шутка была не слишком удачной. Прошу прощения, Оксана Тарасовна.
– Как угодно панночке графине, – уголки губ экономки печально опустились, изображая обиду, зато глаза горели торжествующим злым огнем. – Я лишь о вашем добре пекусь неустанно.
– Глядите, не перепекитесь, пани экономка, – равнодушно обронил пан Владзимеж. – Вы, чай, не калач.
Томашек глянул на экономку разочарованно – калачей на блюде уж не осталось – и с горя принялся намазывать пышку черничным вареньем.
– А что, любезная панночка графиня, бала-то сегодняшнего ждешь? – не обращая внимания на злобно закушенную губу экономки, спросил пан Владзимеж. – Соскучилась небось по развлечениям? Шутка ли, молодой девице год в трауре ходить: ни тебе катаний, ни тебе гуляний.
– Мне не нужны развлечения. Я предпочла бы сохранять траур по родителям и далее, – опуская голову, тихо прошептала Татьяна. Что он может понимать, грубый, бесчувственный человек! Развлечения были ей нужны раньше, когда родители были с ней, когда были живы! Тогда она могла сердиться на строгость мама́, весьма переборчиво относившейся к получаемым дочерью приглашениям. А сейчас… Ей ничего не нужно. И не хочется ничего. Еще бы и от нее никто ничего не хотел!
– Да-да, – небрежно согласился пан. – Такая трагедия, помним-помним. Вот так живешь и не знаешь, где тебя судьба караулит! Вроде счастье, радость – едет покойный пан граф по пожалованному царем-батюшкой поместью, графине своей заливные луга показывает. А лошадь возьми да и понеси, а коляска возьми да перевернись! И ни счастья больше, ни радости, как говорится: «Где стол был яств, там гроб стоит».
Сынок Тимиш согласно кивнул и переложил на свою тарелку последнюю пышку – словно спешил освободить стол под грядущий гроб. Татьяна даже догадывалась – чей.
– Только живым – жить, панночка графиня. Пора, пора траур снимать! Девица ты пригожая… – пан Владзимеж поглядел на Татьяну с некоторым сомнением, словно на самом деле никогда не задумывался – пригожая она девица или не очень. – Да богатая, – уж в этом пан был несокрушимо уверен. – Батюшка твой покойный немало оставил, с одной саха́рни чистого доходу полтыщи рублёв золотом! – похоже было, что доходы панны графини любезный сосед подсчитал до медной копейки. – Жених тебе надобен, не бабьему короткому уму такое наследство править! Жениха присматривать самое времечко! Там, глядишь, сговор, помолвка, контрактик брачный для верности, – он улыбнулся, словно кот над крынкой сметаны. – Три-четыре года минуют – уж и свадьба. Только с женихом не промахнись, чтоб не вертопрах какой, а юноша серьезный, – пан Владзимеж с намеком покосился на своего Тимиша, со всей серьезность погруженного в тарелку. – А то найдется какой – соловьем разольется, наговорит слов красивых, а как до дела дойдет, так толку с него и нету. А иной, может, говорить и не мастер… – все настоятельней поглядывая на сына, бубнил пан Владзимеж.
…Зато пышки как уписывает – загляденье! – мысленно закончила за него Татьяна, уныло разглядывая столь настоятельно рекомендуемого жениха. Вот этого-то она и боялась!
– Я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, – тихо промолвила она. – Батюшка не одобрил бы…
– Что батюшка одобрил, а чего нет, того мы знать не можем. Помер батюшка-граф, царство ему небесное, – зло перебила экономка. – Слыхал, пан сосед, панна графиня замуж идти не хочет! Замужем оно хлопотно, а она еще барышня молодая, хочет по балам блистать, для чего из самого Санкт-Петербурга модный туалет выписан, хотя полная гардеробная нарядных платий висят-пылятся, хоть девкам горничным раздавай!
Татьяна растерянно поглядела на Оксану Тарасовну. За весь прошедший год она так и не смогла привыкнуть к такой несправедливости. И ведь вроде всю правду пани экономка говорит, да забывает добавить, что старые Татьянины платья сгодятся не дворовым девкам, а разве их дочкам: шились-то два года назад, когда самой Татьяне было лишь десять! Хоть и заказывала их мама́ у лучших петербургских портных, да только теперь все жмут в плечах и неприлично открывают щиколотки. А за последний год у нее было лишь два траурных платья – шерстяное на зиму да шелковое на лето! Петербургский туалет к балу в день снятия траура ей достался потому, что панна экономка до смерти боится: как бы кто не сказал, что она плохо заботится о своей подопечной. И не в дурной молве дело, а в отцовском завещании, где все же сказано насчет «действий бесчестных, несовместимых с родовой честью и благом малолетней графини Татьяны», за каковые пани экономка может быть изгнана прочь. По мнению самой Татьяны, все действия пани экономки бесчестны, ибо сама она женщина злая и недостойная. Но разве ж кто из взрослых господ ее выслушает! Пани экономка умеет прикинуться доброй да ласковой.
На сегодняшнем балу все увидят Татьяну в дорогом петербургском туалете – и кто тогда поверит историям про дрова, про отосланных из поместья учителей, про отнятые кисти, краски да мольберт, перекочевавшие в комнату Марыси, да про книги, которые из отцовской библиотеки теперь приходится таскать тайком, потому как «денег стоят, нечего их трепать да пятна на страницах ставить»! Впрочем, разоблачения пани экономка не слишком и боится, знает: юная графиня не поступится гордостью и никому не расскажет о десятках унижений, что поджидают ее каждый день. И унижения продолжатся, ведь и воспитанницы не преминут расплатиться за то, что их бальные платья заказали всего лишь каменецким портным. Готовьтесь, любезная госпожа графиня, будут вам опять и дохлые пауки на постели, и булавки в туфлях, и соль в чае.
