Авдей поймал Дурного за рубаху и силком усадил на старое место. Дурной увидел четыре горящих глаза и возгордился. Эх, однова живем!
– Сухо в глотке что-то, – пожаловался он с намеком.
Было плеснуто ему, и не раз, и себе было плеснуто многажды, пока не узнали соколы всей правды про Ивана Щура.
– Он, вор, изменник, шиш, прельщал меня: знаю-де, где на Москве беглым князем Курбским закопана великая казна… За половину просил отпустить. Я чепь и надпилил ему сдуру, а он меня тою же чепью да по башке… Эх, сгорела жизнь, пропала! Ведите меня на спрос – искупиться желаю, пострадать! Слово и де…
Огромная Авдеева ладонь зажала все мохнатое рыло.
– Успеется на спрос, успеется, – сказал Мымрин. – Ты сказывай, где вора видел днями?
Соколы мигом протрезвели: во-первых, узрели в Никифоровом бедстве свое чаемое будущее, во-вторых, запахло деньгами немалыми…
– Вор три года с Москвы не сходит. И не уйдет, покуда клад не возьмет, а невемо что ему мешает… Сила в нем нелюдская: чепи рвет, ровно куделечку. Боюсь я его, шиша… Истинный сатана: я за ем слежу, слежу… Он видит! Все он видит, про все понимает. Я за стрельцы кинусь – он смеяться ну… Хвать-мать – нету его. Третьеводни на улице встрел – говорит, разговор есть… Я бы сам в приказ сдался – Ефимки тоже боюсь…
В умной голове Мымрина созрел план. Все свои интересы наблюдут – Аз Мыслете спокоен, соколы богаты…
– Завтра я его встренуть должен в кружале на Арбате…
…Возвращались поздно. Мымрин поделился хитрым планом с Авдеем, Авдей одобрял.
– И, словом, клад возьмем, а потом самого Ивашку. Государь сказывал: живого или мертвого представить. Можно и мертвого. Мертвый, он про клады не больно-то помнит…
– А Никишка Дурной? – затревожился Петраго-Соловаго.
– А ручки тебе на что господом дадены? – поинтересовался Мымрин.
Глава 3
Васька Мымрин с молодых ногтей был смышлен гораздо. То одно придумает, а то совсем другое что-нибудь. За смышленость его и переверстали из писарей в подьячие. Выдумал в те поры Васька тайное письмо: вроде и не написано ничего, а кому надо – прочтет. Вообще Васька непозволительно много думал. Ладно, что думал о государевом благе. А если бы о воровстве и смуте помышлял? Страшно представить, что натворил бы тот Васька Мымрин, будь он вором и шишом. Но вором и шишом он не стал, потому что его крепко пороли в детстве. А когда в детстве человека крепко порют, он неволею задумается: ежели меня за такую малость этак взгрели, так что же за воровство и татьбу положено?
На государевой службе он всегда наотлику ходил, как великий мастер распознавать заговоры да наговоры. Честно говоря, кабы не Васька, государь не прожил бы и сутки: или сглазили бы Алексея Михайловича, или зарезали. Жила у князя Куракина на дворе слепая ворожея Фенька, жила и жила. Так Мымрин и тут смекнул, что к чему. «И не Фенька это вовсе, – шептал он Алексею Михайловичу. – Это она для отводу глаз выдумала: Фенька, мол. А на деле не иная кто…» Конец доноса скрывался в царском ушке. Предположительно это была покойная Марина Мнишек. От нее ничего хорошего, кроме порчи и сглазу, ожидать было нельзя. Потому и дворовые люди князя Куракина пытаны были накрепко, и сам князь, и жена его, и волы его, и ослы его… За это дело приметили Ваську. А все оттого, что некогда велел князь Куракин гнать сопливого недоросля Васятку со двора взашей.
Не то Авдей. Авдей был силен. Ой, силен! Более нечего и сказать про Авдея. Так они и работали на пару: ум да сила.
…Ко кружалу подбирались в сумерках, с разных сторон. Стрельцов с собой не брали: каждому всего только по полклада достанется, да Авдей и так с десятью Щурами управится.
Целовальник мигнул: все, мол, в порядке, Никифор ждет Ивашку в особой горенке. Ждать было долго, взяли питья.
– Как войдем с двух сторон, – учил Васька, – так ты их обоих в ручки прими и лбами стукни до смерти!
– Ну, – не поверил Авдей. – Как же он, вор, нам клад объявит, покойный-то?
– То моя забота, – засмеялся Мымрин. – Мы все доподлинно узнаем.
Помолчали. Целовальник взял четверть и трижды звякнул об нее ковшиком. Это означало, что Щур появился.
Петраго-Соловаго рванулся было править государеву службу, но Васька одернул его.
– Сиди! – зашипел он. – Пущай наговорятся!
И снова успокоил напарника напитком. Так они ждали, ждали да и запели свою любимую песню, которую сами про себя же и сложили:
То не два сокола на дубу встрепенулися:Два добра молодца изменушку почуяли.Они по градам, по весям похаживают,Воровство да смуту вываживают.Ой, не скроешься, изменушка черная,Ни в чистом поле, ни в густом бору:Зачнут тебя соколы щипать-когтить,К Ефимушке-кату повелят иттить,Возьмет кат Ефимушка ременчат кнут,Ан, глядишь, вот и вся правда тут!Станет государь соколов ласкать-целовать,Ласкать-целовать, приговаривать:«Уж вы, соколы мои, птицы ясные,Высоко вы, соколы, летали, много видели.Велю вам, соколам, по кафтану дать,По кафтану дать, деньгами одарять».
За пением и не заметили, что целовальник трижды чхнул условным чихом. Целовальник чхал-чхал, подскочил к соколам и, уже не в силах чхать натурально, сказал словами:
– Чхи! Чхи! Чхи!
Соколы снялись и полетели в тайную горенку: один по лестнице, другой черным ходом.
Авдей ворвался первым, изготовился имать и хватать, но хитрый Щур, видно, бросился ему в ноги и уронил, задув при том свечи, а сам бегал поблизости, увертываясь от Мымрина. Авдей ухватил Щура за ноги, стал вязать их узлом. От боли Щур заорал голосом Василия Мымрина.
Прибегал целовальник, зажигал свечи. На полу лежали трое: Авдей, Васька и покойный – по ножу в груди видно – Никифор Дурной. Об него, мертвенького, запнулся Авдей. С горя Авдей стал тихонько биться головой об косяк. Мымрин же не слишком горевал, даже продолжал мурлыкать песню про соколов. Потом, наказав целовальнику молчать, велел унести труп с глаз долой: на гулящем спросу не производили, за недосугом [Т.е. не заводили уголовного дела.].
– Ни Ивашки нету, – сказал Авдей, – ни клад не узнали.
Он долго и пристально вглядывался в мелкие глазки неизвестно чему радовавшегося Мымрина, а потом с криком: «У-у-умной!» – кинулся душить сослуживца.
– Господь с тобой, Авдюша, – причитывал Мымрин, бегая кругом стола. – Да когда я тебя, Авдюшу, обманывал? Да я даже рад, что он ушел, – меньше шуму (они пошли уже на девятый круг). Славно-то как, Авдюша: Никишку вор сам зарезал, нас облегчил… (тут ворот мымринского кафтана, ухваченный Авдеем, громко затрещал и оторвался). А про казну мы сейчас все узнаем, разговор их у меня весь как на духу имеется…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
