и каждая из них, если б рядом не стояли другие.
Но Зося не знала этого.
Много раньше, и даже часом раньше, еще представляя себе эту встречу, она оставалась неколебимо спокойной внутренне. С болью думая о Кристине, о Кристине и о себе, Зося не принимала в расчет другую.
Но вот теперь…
Она не дошла до Зоси, эта женщина — ее мать. Вдруг застыла на месте, не отрывая от Зоси глаз…
Зося сама шагнула к ней.
А шагнув, не услышала — почувствовала, как замерла за ее спиною Кристина. Почувствовала вдруг окружившую их тугую тишину.
Она собиралась сказать ей: «Здравствуйте, пани Катерина». Но… не смогла.
Хотела вымолвить «мама». И — не смогла.
Стиснуло горло так, что не в силах ничего вымолвить, Зося молча припала к матери. А та, словно только и ожидала этого, крепко прижала ее к себе.
Обнимая Зосю, она успокоенно и счастливо целовала Зосины волосы, глаза. Перебирала Зосины пальцы и, прижимая их к губам, повторяла бессвязно, горячо: «Ручки мои родные! Выросли! А такие были малюсенькие, малюсенькие…»
2. «Это тоже наша родня?!»
Ох, какие это оказались суматошные дни — первые дни приезда Кристины и Зоси.
В квартире Климушиных посуда почти не убиралась со стола, вернее, с трех составленных под углом и накрытых разными скатертями столов. А входную дверь запирали лишь на ночь, потому что с утра до вечера, сменяя друг друга, в квартиру входили люди.
Родные Леонида Петровича — погибшего отца Зоси. (Из материнской родни никто не остался в этой войне живым.)
Земляки и товарищи отца.
Товарищи Анатолия по заводу, по институту.
Подруги Катерины Романовны — нынешние и те, с которыми вместе она пережила Освенцим.
Корреспонденты: фото, теле, радио и газет.
Знакомые. И совсем незнакомые — прослышавшие, что у Климушиной Кати — а эту фамилию знали в городе — после более чем двадцатилетней разлуки отыскалась дочь.
Многим хотелось своими глазами увидеть эту чудом уцелевшую дочь — а то, что она уцелела, действительно можно было посчитать чудом.
Увидеть польскую женщину, вырастившую ее. Порасспросить их обеих, не из простого интереса порасспросить.
Возвращение Катиной дочери будило почти утраченные надежды в тех, кому довелось пережить подобное, — было таких немало в городе.
Катерина Романовна понимала это. А понимая, стремилась принять каждого так, будто он и был тем самым желанным гостем, которого не хватало за праздничным их столом.
Может, как-то по-своему, но, видно, понимала это и Зося. Радушно поднималась из-за стола навстречу входящим. С застенчивой искренностью отвечала на объятия, поцелуи и лишь потом, улучив минутку, тихонько спрашивала у матери: «Это тоже наша родня?!»
За столом Зося сидела между матерью и мамусей.
В светлом джемпере, с подобранными в пышный, высокий узел волосами, мамуся выглядела совсем молодой и привлекательной.
Она приветливо чокалась со всеми. И после каждого провозглашенного за нее тоста, а тостов за нее провозглашалось немало, говорила, растроганно прижимая руки к груди: «Дзенькую! Бардзо дзенькую!..»
Она охотно откликалась на шутку. Хорошо и звонко смеялась. Казалась беззаботно веселой. И только Зося, уловив на себе ее взгляд, видела: ее не покидает тревога.
По правую руку от мамуси сидела пани Марина — самая молодая из подруг матери. И самая близкая. Недаром мать называла ее «сестренкой».
Пани Марина говорила по-польски, поэтому ее и посадили рядом с мамусей. Поэтому и потому еще, что с пани Мариной мамуся и Зося познакомились в Польше несколько месяцев назад — Марина была там в служебной командировке. И Зося не без основания думала, что именно пани Марине удалось склонить мамусю к тому, к чему не могли склонить ее приглашения Зосиной матери. Приезд Анатолия. Уговоры корреспондентов. Долгий и доверительный разговор с советским консулом. Именно после отъезда пани Марины мамуся сама заговорила с Зосей об этой поездке.
При помощи пани Марины мамуся вела оживленный разговор за столом. О разном.
О том, какое лето нынче стояло в Польше.
О том, как они доехали и трудно ли было взять билеты.
О том, как учится Зося на своем медицинском факультете. Какая ее ожидает работа. Какое обеспечение…
Но если разговор заходил о том, где и как она нашла Зосю, мамуся тотчас же умолкала, замыкалась и вместо ответа доставала Зосины фотографии. Фотографий она захватила с собой немало.
Доставала. Показывала. Начиная с первой, сделанной через несколько месяцев после Освенцима.
…Маленькая девчушка, в белой с помпоном шапочке, в белых с помпонами коротких чулочках до колен, удивленно приоткрыв рот, смотрит в объектив. На глазах у нее большие, с массивными стеклами очки. На фотографии этой Зосе примерно три года.
— Тши! Тши! — говорит мамуся и, чтоб было понятней, подымает три пальца.
Она начинает с этой фотографии, так, как будто до этой фотографии ничего не было. Будто Зосина жизнь начиналась сразу с трех лет.
Фотографию рассматривают внимательно. Удивляются: «Очки!», «Малюшка такая и — очки!» И переводят взгляды на Зосю — Зося теперь очков не носит.
Пани Кристина сокрушенно качает головой: «Хоре децко було! Таке хоре!» И, прикасаясь к своим глазам, показывает, как были скошены к переносице, нет, не скошены, вывернуты Зосины зрачки.
— Сильное истощение! — переводит за мамусей пани Марина. — Авитаминоз. Ослабели глазные мышцы. Врачи предлагали сделать операцию. Пан Михал — муж пани Кристины — не согласился. Опасался, что заденут зрительный нерв. Сказал: «Пусть лучше в очках походит — с годами это пройдет». И он оказался прав…
— Так! Так! — внимательно вслушиваясь в ее слова, подтверждает пани Кристина.
…Девочка постарше, тоже еще в очках. Короткая юбочка в складку, щегольская матроска. В косах пышные банты. Уцепилась за руку невысокого плотного мужчины с простоватым добродушным лицом. А за ними горы. И облака…
— Это Зося с паном Михалом в парке сердечного санатория, — переводит Марина. — У пана Михала было больное сердце.
— Так! Так! — подтверждает пани Кристина. И поясняет, приложив руку к сердцу: — Война…
Люди согласно кивают головами: «Верно это! Понятно это! Война!»
— На субботу и воскресенье, — продолжает свой перевод Марина, — пани Кристина привозила к пану Михалу Зосю. Он очень скучал по Зосе. И только всегда просил, чтобы пани Кристина не забывала дома Зосин гребешок. Пану Михалу самому приходилось причесывать Зосю в эти дни, а косы были густые — мужской гребенкой не расчесать. Но пани Кристина говорит, что она — бестолковая, не раз забывала Зосин гребешок…
— Так! Так! — серьезно подтверждает пани Кристина. И те, кто сидят поближе, замечают: глаза ее наполняются слезами.
— А
