Я тяжело вздыхаю, лениво рассматриваю его плиссированную юбочку и роскошный, изготовленный из драгоценных камней воротник. Как он мне противен, этот гнусный, коварный и подлый заговорщик. Когда я был здоров и силен, он боялся поднять голову, теперь, как и все остальные черви пытается ближе подползти к моему трону. Он хочет быть сыном Амона-Ра, он сошел с ума, как и весь Кемет, который жаждет моей смерти.
– И еще, – Ипувер делает многозначительную паузу, – знать беспокоится, неужели Вечноживой назначит Рамзеса наследником? Не следует ли его Величеству…
Я прерываю его взмахом руки.
Ипувер терпеливо ждет, но я знаю, в его опущенных глазах полыхает злорадство и ненависть.
Я делаю над собой усилие и стараюсь отчетливо и повелительно произнести:
– Знать, не должно волновать мое решение, которое будет учитывать интересы всего моего царства. К тому же, у знати совершенно нет оснований, беспокоиться по этому поводу.
Ипувер склоняется в поклоне и бесшумно уходит. Я заворожен его походкой. Кошачья грация…
Резкая боль сдавливает грудь. Темнеет в глазах.
Я сдерживаю стон.
Среди этих людей мне некого позвать.
Ко мне никто не подойдет.
Они боятся.
Когда-то и я был на их месте.
Но не боялся.
Кала подводит ко мне старшего сына Рамзеса.
Мне больно на него смотреть и я прикрываю веки.
Слабый, трусливый и хилый, вызывающий только жалость и сочувствие. Он никому не нравится. Как я мог породить такое ничтожество? Иное дело мой второй сын. Будущее за ним. Но между ним и троном стою не только я, а еще и брат. Что ж, я окажу ему небольшую услугу. Но мне не хочется, чтобы он об этом знал. Мое искреннее желание, чтобы Тутмос не был на меня похож. Молодые и неопытные не способны противостоять власти. И уже в который раз Мефис прав, я сам себя погубил. Мне всегда казалось, что я повелитель, но на самом деле мной повелевали мои пороки и страсти. Это моя самая горькая правда, которую я от всех скрываю.
Боль проходит, и я открываю глаза.
Рамзес испуганно смотрит на меня.
И впервые мне хочется искренне ему улыбнуться.
Он пугается еще больше.
И мне становится смешно. От смеха я начинаю надсадно кашлять и задыхаться.
Я смутно вижу, как, схватив Рамзеса за руку, Кала выводит из покоев детей.
Она убегает, чтобы скрыть свою радость.
Дура!
Униженные и покоренные на большее не способны.
Ах, какая боль! Какая страшная боль!
Возле меня суетится лекарь и его помощники. Но я вижу лишь мелькающие тени…
Боль.
Темнота.
Провал.
* * *
На особом возвышении, которое превозносило их над смертными, царская чета восседала в креслах с высокими резными спинками, инкрустированными золотом, серебром, бирюзой, сердоликом и лазуритом. Возвышаясь над всеми, гордые и высокомерные, они внушали своим подданным трепет и беспрекословное послушание. Супруги были одеты в роскошные праздничные одежды, кожаные сандалии, подошва которых, также как и ремешки, были из золота. Праздничное одеяние дополнялось искусно заплетенным париком, а также всевозможными драгоценными украшениями, ожерельями, нагрудными подвесками, браслетами. Все должно было подчеркивать божественную суть, величие и превосходство царской четы над смертными. Этот праздник предназначался исключительно для придворных, неоднократно доказавших свою верность и преданность фараону.
Рамзес праздновал военную победу над морскими народами. Еще будучи принцем, он мечтал о войне и военных победах, так все и произошло. Любой военный поход завершался стремительной и кровавой победой. Фараон лично участвовал в сражениях, лично набирал солдат в армию, кушал и спал вместе с ними. Придворные воспринимали это как чудачество, что не мешало им сколачивать целые состояния на завоеванных землях.
Само празднество длилось двадцать дней. А так как фараон желал, чтобы его радость была разделена и простым народом, на городских площадях были организованы представления и угощения.
Фараон-победитель. Фараон-завоеватель. Так воспевали его в новых гимнах сочиненных жрецами из Гелиополиса. Долгожданная победа над морскими народами, после неудачной военной компании предпринятой его отцом много лет назад, была поистине народным праздником.
Наверное, единственным человеком, кто испытывал разочарование и раздражение от столь радостного события была Кала, божественная супруга фараона. Неприятной неожиданностью стало для нее возвращение мужа во дворец, да еще победителем!
Весть о его ранении поселила в ее сердце огромную радость и возродило угасшую было надежду. В своих мечтах она рассчитывала на смертельный исход ранения, но вот уже в третий раз смерть лишь слегка прикоснулась к фараону. Будто кто-то берег его, оберегал от несчастий и бед. Это была еще одна потерянная надежда, горькие слезы, тоска и печаль. Но ничто из того, что испытывала Кала, не отражалось на ее прекрасном и божественном лице. Прямая спина, гордая посадка головы, холодный и надменный взгляд. Веселье и радость гостей, ликование мужа, все проходило сквозь нее. Она словно окаменела изнутри, как много лет назад, после их первой ночи любви, когда Рамзес всю ночь насильно ею наслаждался, не обращая внимания на ее крики, слезы и мольбы о пощаде. Словно чужая сама себе, вышла Кала из тех ненавистных покоев, закутываясь в простыни окропленные ее девственной кровью. Первый год супружеской жизни прошел в полном молчании, только после рождения первенца, Кала вновь обрела способность говорить.
Случайно рука фараона коснулась ее руки. Кала внутренне вздрогнула, и напряглась, она уже и сама не знала, чего ей ожидать, находясь рядом с этим животным. Так про себя называла она своего мужа. Любое его прикосновение, даже случайное, вызывало в ней отвращение и протест. Но долгие годы супружеской жизни научили ее скрывать свои чувства и мысли. Это ценное умение было необходимо ей для задуманного опасного дела. Неудачный исход этого дела, для Калы означал только одно – смерть. Но ненависть и жажда мести, плохие советчики в любом преступлении, затмевали ей разум. Кала была одержима ненавистью, и все остальное для нее не имело значения. Даже власть, и один из ее символов – корона, она желала не для себя, а для своего любимца, первенца Рамзеса. Это ненавистное имя дал ему фараон, и Кала смирилась, как и со многим остальным в своей жизни. Втайне от мужа, она дала сыну, зачатому в боли и страхе, имя Сесотрис. Для нее самой была загадка ее страстная привязанность к первенцу, и холодное безразличие к остальным детям. Но на самом деле ничего загадочного в этом не было. Все, что не любил и ненавидел фараон, у царицы вызывало привязанность и умиление. Но выступать открыто против воли фараона и его желаний, Кала боялась. Она предпочитала действовать скрытно и мстить тайно.
Царица безразлично наблюдала за гостями, которые с неподдельным восхищением следили за сложными номерами акробатов и удивительным мастерством танцовщиц. Кала вынуждена была отдать должное фараону, он не позволял пирам превращаться в оргии, а потому на царских праздниках никогда не было голых служанок и мужчины не сношались без разбора с придворными дамами, все было сдержанно и строго. Понимая, что суровым видом она вызывает у придворных недоумение, царица пересилила себя – на ее лице появилась вынужденная улыбка. Совершенно случайно ее взгляд упал на жену номарха Менесхет, легкомысленная и очаровательная, она завороженно следила за танцовщицами, крепко прижимаясь к мужу и держа его за руку. Кала тяжело сглотнула и быстро отвела взгляд. Если бы еще фараон запретил нежности на людях, то во дворце было бы сносно.
После представления военачальник Хоремхеб произнес хвалебную речь и, подняв кубок с вином, воскликнул:
– За будущие победы Вечноживого!
Придворные поддержали его одобрительными возгласами.
Рамзес встал во весь рост, на мгновение его тень накрыла царицу, отчего та вздрогнула будто бы от удара. Мельком взглянув на Калу, царь раздраженно усмехнулся. Эта странная женщина всегда умудрялась испортить ему настроение, даже самое благодушное, которое ничто не могло омрачить. Иногда ему начинало казаться, что она намеренно совершает дурные поступки, кривит лицо, отказывает ему, как мужчине – только бы досадить ему, вывести из себя. Неужели она получает удовольствие оттого, что он иногда поколачивает ее? Слуга поднес наполненный вином золотой кубок.
– Я пью за Кемет!
Царица тоже взяла кубок и, встав с трона, выпила его до дна. Мысленно прокляв все войны, которые вел ее муж и пожелав ему скорейшего поражения, а еще лучше смерти.
Праздник закончился глубокой ночью. Сытые и довольные гости покидали царский дворец, на прощание, склонившись в глубоком поклоне, и желая множество побед своему царю.
В большом тронном зале они остались одни. Высокомерие и надменность, за которыми пряталась царица, мигом слетели с ее лица обнажив отчаяние и черную тоску. Она понимала: этой ночью ей придется перетерпеть самое ненавистное и постыдное, а потом, свернувшись калачиком беззвучно и надрывно рыдать в ожидании рассвета и возможности смыть с себя прикосновения и поцелуи царя. Итак из года в год… Когда же все закончится? Хоть бы кто-нибудь ее освободил, избавив от этого ненавистного животного! Но в тронном зале царила тишина. Никто и не думал спасать царицу Верхнего и Нижнего Кемета, потому что никто и не знал, насколько несчастна эта женщина и сколько страданий и боли она скрывает за прекрасным и надменным царским величием.
