Ничто не располагало к таким мыслям. Утро ясное, солнце, играя, серебрит реку, зелень вокруг пышными тучами, синеватый лес на горизонте, а вдалеке — луга со стогами, что такими маленькими видятся с холма… На возвышении другого огромного холма — по ту сторону реки — словно чьей-то небрежной рукой разбросаны деревенские домишки. По пыльной серой дороге, ровно разрезающей бесконечный бархат травы, движется не медленно и не спешно запряженная тройкой карета…
Наталья уже спускалась вниз по пологому склону, и не видела, как въехала карета на мост. Но ее слуха достиг пронзительный женский крик. В ответ ему — другой, полный отчаяния. Наталья, подхлестнув лошадь, стрелой помчалась на крики, Сенька поспешил за ней.
Карета в неестественном положении, полуопрокинувшись, зависла на мосту. Упавшая в воду женщина прилагала отчаянные усилия, чтобы спастись, она, похоже, вовсе не умела плавать. Из кареты неслись вопли. Без раздумий Наталья кинулась в воду, и лишь когда пышная юбка, мгновенно намокнув, потянула ее вниз, девушка ощутила, что не так-то это удобно — купаться в платье для верховой езды! Все же ей удалось добраться до барахтающейся белой фигуры, которая вдруг перестала барахтаться и скрылась под водой. Но Вельяминова была уже рядом, ее рука нащупала что-то мягкое, и Наталья рывком вытащила тонущую за длинные волосы. На этом силы иссякли… но к счастью, к ним уже плыли…
Опомнилась Наталья, когда уже стояла на земле. Вода катила с нее потоками, платье плотно прилипло к телу, обвисшая отяжелевшая ткань юбки не давала ступить ни шагу. Больно колотилось сердце, и жар приливал к щекам. Спасенная девушка, оказавшаяся совсем молоденькой, неподвижно лежала на траве. От нее только что оторвался осанистый человек с побелевшим лицом, и рассыпался перед Натальей в благодарностях.
— Вы спасли ее! Сударыня! Как вас благодарить? Моя Наденька… А я ведь как топор плаваю… Хорошо, что мужики подоспели, вытащили обоих вас… И надо же было подломиться под нами этому проклятому мосту! Позвольте представиться: граф Кирилла Матвеевич Прокудин.
Он поклонился.
— Вельяминова Наталья Алексеевна…
— Вельяминова? — воскликнул граф. — Позвольте полюбопытствовать, уж не сестрицей ли доводитесь Александру Алексеевичу Вельяминову, моему сослуживцу по Иностранной коллегии?
— Да, он брат мой.
Нечто вроде досады промелькнуло в лице Прокудина.
— А вы с ним, сударыня, вовсе не схожи.
Внешне яркая черноглазая красавица Наталья, вся в пылкую отцову родню, и впрямь не походила на брата, унаследовавшего от матери синеву глаз, бледность и суховатость черт лица. Но сейчас почему-то показалось, что не только о внешнем несходстве объявил Прокудин. Стало неловко отчего-то. Чтобы скрыть смущение, Наталья склонилась над распростертой на траве девушкой.
Тонкое, словно фарфоровое личико с голубыми жилками, в котором не было сейчас ни кровинки, казалось неживым, а раскинувшиеся по траве слишком светлые длинные мокрые волосы, не с золотым, а с серебристо-пепельным оттенком, вызвали в воображении Натальи образ русалки. В этом лице, бесспорно притягательном, была некая хрупкость, бледный рот очень мал, тонкий нос — с небольшой горбинкой. Наталья почему-то была уверена, что большие глаза «русалки», сейчас закрытые, — голубого цвета. И девушка открыла их — зрачки в темную крапинку и впрямь оказались голубыми, или, скорее — серыми с голубым. Она пошевелилась.
— Наденька, очнулась, моя девочка! — бросился к ней Кирилла Матвеевич. — Взгляни — вот твоя спасительница! Наталья Алексеевна — это она вытащила тебя из воды.
С трудом приходящая в себя «русалка» растерянно улыбнулась. Ее перенесли в карету, там же разместили и Наталью.
У себя дома юная Вельяминова, уже переодевшись в простое платье, расчесывала густые высыхающие волосы, когда ей принесли письмо — записку от графа Прокудина. Вновь рассыпавшись в благодарностях, Кирилла Матвеевич извещал, что Наденька мечтает увидеть свою спасительницу, и умолял посетить их в любое время, когда Наталье Алексеевне будет угодно.
Кирилла Матвеевич был вдов и в личной жизни одинок, жил он в высоком каменном особняке неподалеку от здания Адмиралтейства. Наталью приняли в этом доме как самую желанную гостью. Сам хозяин встретил ее донельзя любезно, затем представил своих гостей, один из которых — молодой немец Фалькенберг — был Вельяминовой уже знаком. Другой — фигура примечательная — оказался французским католическим священником, проживающем во флигеле прокудинского дома. Наталья разговорилась с иностранцами по-французски, и ее легкомысленный светский щебет доставил явное удовольствие Фалькенбергу, но вовсе не смягчил каменной непроницаемости строгого лица отца Франциска. Наконец граф вызвался проводить гостью к дочери.
— Наденька в постели, — говорил Прокудин, ведя девушку за собой по лабиринту лестниц. — Уж простите, Наталья Алексеевна, что она не встала к вам, слаба еще… она вообще здоровья слабого. Впрочем, лекарь сказал, не больна, только напугана, а от испуга… ну там штучки лекарские, не силен я в них… Вот увидите, как девочка моя вам обрадуется!
Странно, но любезный тон графа показался Наталье слишком уж сладким, и даже почудилось, что сам-то Кирилла Матвеевич далеко не в восторге от ее визита. И она спросила — неожиданно для себя собой:
— Так вы хорошо знаете Александра Алексеевича, брата моего?
— Не то, чтобы очень, — словно нехотя процедил Прокудин, — имел честь принимать у себя по делам службы… А вот и Наденькина комната.
Надя лежала на высоких подушках в роскошной кровати — в пене кружев. Взгляд ее оживился, едва она увидела Наталью — серо-голубые глаза заблестели, и лицо слегка порозовело.
— Вот, душенька, и спасительница твоя. Так добра и любезна, что без промедления на приглашение наше откликнулась и визитом осчастливила нас… Вот уж, а я, не обессудьте, драгоценные мои сударыни, я к гостям…
Едва он вышел, Надежда приподнялась, потянулась к Наталье — поцеловать ее в щеку.
— Простите меня, Наталья Алексеевна, не так мне надо вас принимать! Но я… Как вспомню, вся дрожу… Трусиха! Если бы не вы…
— Ваш отец так долго и так любезно благодарил меня, — весело отвечала Наталья, — что вы, уж прошу, ничего не прибавляйте более того, а благодарить за все Господа следует. Я счастлива с вами познакомиться, даже и при подобных обстоятельствах.
— Я тоже очень счастлива, — быстро откликнулась Надя, живо, но несколько нервно пожимая пальцы Натальи. Такая поспешность показалось Вельяминовой странной в этой девушке, которую про себя она называла уже «русалкой»…
Поговорили о том, о сем, да и вскоре расстались. Но Надя попросила свою спасительницу вновь навестить ее на следующий день. Наталья согласилась. «Русалка» раздразнила ее вечное любопытство. В немалой степени заинтересовал и отец — граф Кирилла Матвеевич Прокудин.
В следующий визит Наталья задержалась уже куда как долго у новой знакомой. И принимала ее Наденька не в постели, а в очаровательной светло-синей гостиной с белыми легкими шторами. И сама вышла в изящно-небогатом сапфирового цвета платье — очень ей к лицу. Показывала цветы в горшках. Много почему-то говорила о море, о том, как мечтает уплыть куда-нибудь на корабле под парусами. То и дело взволнованно поправляла бледной маленькой ручкой мелко завитые куафером пепельные кудри, свободно выбивающиеся из простой прически.
Узнавая новую подругу лучше, Наталья открыла в себе неожиданное желание — сострадать и опекать. Она быстро поняла, что в отцовском доме Надя несчастна. Прокудин — человек, как оказалось, нрава странного, причудливого, держал дочь почти взаперти, хотя и не мог совершенно лишить ее выездов и приема гостей, но пытался всеми силами ей в этом препятствовать. Он и в мыслях не допускал, что у любимой дочери может появиться когда-то жених, и вообще обращался с девушкой как с тончайшим фарфоровым сосудом — вдруг кто-нибудь нечаянно заденет! К тому же граф был очень мнителен, он готов был обвинить дочь в чем угодно из-за любой безделицы. Бедная Надя стала вспыльчивой и скрытной, нечасто улыбалась, главное — старалась как можно реже попадаться отцу на глаза.
Наталья скоро поняла, что ее участившиеся визиты к «русалке» — скорее, исключение из правил, что Прокудин терпит возле своей грустной принцессы «драгоценную спасительницу» только из чувства долга, и что постоянно так продолжаться тоже не будет. Не любящая бездействия Вельяминова напряженно думала, что же делать? Надя очень скоро стала ей дорога, что-то привлекало ее в этом раздражительном, но мечтательно-светлом ребенке, было что-то в Наденьке ясное и наивное. Но также Наталья видела, что все чаще в ребенке пробуждается женщина, быть может, совсем и недобрая, она наблюдала, как порой меняется подруга в лице, горячо повествуя о своих обидах, и не могла бы поручиться, что со временем в этой нервной натуре не разовьется лживость, даже коварство. Забыв о себе, отгоняя тоску о разъезжавшем где-то Петруше, Наталья раздумывала, как вырвать «Надин» из слишком уж крепких отцовских объятий. Тревожили ее и раздраженные жалобы подруги на «постояльца» — отца Франциска.
