Рассказывать это Маше? Нет-нет! Потом Петр долго мучался: кто предал его? Кто настрочил донос, о котором уклончиво упоминал на допросе генерал Ушаков?..
Маша спала. Пригревшись в кресле, она сама не заметила, как задремала. Бледная рука бессильно свесилась с подлокотника. Петруша поцеловал эту руку с не меньшим благоговением, чем когда-то — пухлую ручку ясноглазой принцессы…
Утром Петруша, прикорнувший в другом кресле, нашел на коленях написанную по-французски записку. «Милый Петр Григорьевич! Я знаю, что на свете нет человека лучше, добрее и благороднее Вас. Что бы ни случилось, я буду всегда помнить об этом. Простите и прощайте». Подписи не было.
Петр встал, в волнении прошелся взад-вперед, ероша длинные светлые волосы, а потом решительно вышел из комнаты…
Гриша ходил по дому гоголем. Он больше не был конюхом, став при барине чем-то вроде камердинера, а по сути проводил жизнь бездельную. Ключница Таисья терпеть не могла барского любимца, и, столкнувшись с ним в это утро, с явной радостью выпалила:
— Чего нос задрал, разгуливашь, словно барин? Аль Машку свою высматривашь?
— Не твого ума дело!
— Ишь! Петух распетушился! Так она к тебе и побежит, жди! Про их светлость нонче другие имеются, не тебе, рылу чумазому, чета!
— Придержи язык свой змеиный, баба злющая! Я своего не упускаю.
— Жди, дурень! Дождешься конца света. Девка-то твоя сегодня еще до зорьки из покоев барина молодого, гостя нашего драгоценного, выбежала.
Гришка так и поперхнулся.
— У-у, сорока, пустолайка…
— Почто меня бранишь, глаза твои бесстыжие! Ты у Марфутки спроси. Барышня-то наша небось думала, что никто и не приметит, а Марфушка-то ранее ее поднялась…
Гришка рванул ключницу за воротник.
— А-а-а! — завопила баба.
— Ну, стерва! — сверкал страшенными глазами Гриша. — Ежели ты набрехала!..
И бросив Таисью, помчался прямехонько к Степан Степанычу.
— Беги, беги! — зубоскалила ему вслед быстро отошедшая от испуга Таисья. — Да не забудь опосля у крали своей расспросить, каково ей с барчонком любилось.
Петр едва ли не силой ворвался к Любимову. Тот смерил его таким взглядом, что Белозеров растерялся на миг.
— А-а-а, друг драгоценный, — странным тоном поприветствовал хозяин, — за какой такой надобой пожаловали?
— С просьбой я к вам, Степан Степанович. Продайте мне вашу крепостную!
Любимов усмехнулся.
— Какую угодно?
— Ее зовут Мария.
— Ах, вот оно что! Машенька наша вам приглянулась. А позвольте полюбопытствовать, Петр Григорьевич, на что она вам?
— В горничные для невесты моей, — не сморгнув, солгал поручик.
Любимов посмотрел на него с откровенной насмешкой.
— Шутки шутить изволите, сударь?
— О чем вы?
— Мне все известно, Петр Григорьевич! — меняя тон, почти закричал Любимов. — Стыда у вас нет! Знайте же, что Машку эту я час назад отправил с верным мне человеком в отдаленную свою вотчину, а вас, друг любезный, попрошу сей же час покинуть мой дом.
— Вы лжете, она здесь!
— Э, как взъерепенились! Так уж сильно желаете эту девку в подарок невесте? Я объясняться с вами не намерен. Прошу вас немедленно отъехать.
Петруша взял себя в руки.
— Я так просто не уеду, сударь, — сказал он спокойно. — Я вызываю вас на поединок.
Любимов с пару секунд глядел на него вытаращенными глазами, а потом громоподобно расхохотался.
— Эге! Петушок молодой! Это вы там у себя, в полку, с петербургскими… Мы люди старые, дремучие, про поединки и не слыхивали. У нас все по-простому, по-дедовски: дал в рыло и пошел!
Петр не находил слов. Ему страшно захотелось подтвердить действием последние слова Любимова, но ударить человека много старше себя он был не способен. Оставалось молча выйти.
На пороге его перехватил перепуганный Антипка — единственный Машин друг среди дворовых.
— Барин, — зачастил скороговоркой. — Машеньку-то нашу сегодня утречком посадили в карету и повезли куда-то! Что ж это, а? Карета для чего ж? Барин, может, вы знаете, а?
Итак, это правда!
Спустившись в сад, Белозеров горько плакал, прижавшись лбом к молодой яблоне, хотя слезы были ему непривычны, в последний раз плакал давно, да и то — с радости, при восшествии на Престол Государыни Елизаветы Петровны. Вскоре Антипка отыскал его.
— Барин, не плачьте! Мы ее разыщем.
Петруша поднял на казачка мутный взгляд.
— Слушай, мальчик. Мой адрес в Петербурге… — на всякий случай произнес адрес шепотом. — Запомнил? Ежели что, делай как знаешь, но весточку непременно передай! А я еще вернусь.
— Благослови вас Бог, барин!
Антипка горячо приложился к холодной руке…
Глава третья
И вновь — политика и любовь
Александр глядел на Петра, как на безумного. Так и спросил:
— Друг, ты в уме ли?
— Может быть и нет. Но не могу я иначе, пойми наконец!
— Ежели все, что рассказал ты мне, правда… а врать ты не умеешь, то, пожалуй, и понимаю. Но… и не понимаю в то же время. Выкупить… Просить милости у Государыни… Да выкрасть наконец! Но жениться? Ты понимаешь ли, на что обречешь себя подобным мезальянсом?
Петр грустно усмехнулся.
— Царица, болтают, венчалась с простым малоросским парнем, нынешним графом Разумовским.
— Голубчик дорогой, будь любезен, не сравнивай себя с Государыней! Да пойми и ты меня. Мне и во сне привидеться не могло, что кому-то возможно по своей воле от Натальи отказаться. Мало того, что сестра моя красавица, каких свет не видывал, так еще и умница. Смелая. Предстать: на поединок тебя вызвать мечтает.
— Надо бы и вызвать, и убить! То-то и есть, что я ее недостоин.
— Э! Она влюблена в тебя по уши.
— Чего же ты хочешь? Чтоб я в жены взял сестрицу твою, не любя?
— Прежде желал взять.
— Батюшка покойный, Царствие ему Небесное, хотел видеть ее дочерью. Подруга детских дней золотых! Я всегда братски любил ее. Помню, как носились мы по окрестностям вашего Горелова, играя в разбойников, дрались порой, отчего батюшка мой щедро потчевал меня подзатыльниками. Наташа была тогда тоненькой прехорошенькой девочкой и сущим сорванцом. Я рос с мыслью о том, что она — моя невеста, нас предназначили друг другу покойные родители, я привык к сей мысли и не представлял, что может быть иначе. А теперь случилось… случилось то, что разбило все. Участь Натальина иной быть должна! Муж на руках ее должен носить всю жизнь, от любви сгорая… А я… Неужели ты думаешь, что она пошла бы за меня сейчас, после слов-то моих?
— Нет, — помрачнел Александр. — Не пошла бы.
— То-то и оно. Такова уж, видать, Божья воля.
— Божья воля! На крепостной жениться! А до Сибири он тебя не доведет, соперничек твой? Не смотри, что ты у Царицы в чести. Обвести так могут…
— Мне все равно! Я покоя не знаю. Сны сняться один другого тяжелее. И понимаю я теперь, что никого до Машеньки не любил.
Александр развел руками — что, мол, с тобой поделаешь.
— Прости меня, Саша, — вздохнул Белозеров. — Я с тобою, с братом Наташиным, и заговаривать должен стыдиться. Но кроме тебя нет у меня друзей. Ты мне брата роднее. Ни о чем у тебя не прошу, не смею. Выслушал, за это одно спаси тебя Бог.
— Да брось, зачем эти речи? Я, конечно, помогу. С Наташей поговорю. Жаль мне ее, сердце кровью обливается! Ты знаешь, она порох, но — благородная. Пощечину тебе залепила, а завтра первой вызовется помогать. Ничего, Бог поможет, успокоится сестрица, другого найдет. Возле нее целый рой вьется — выбор богатый. Прости, но признаюсь, что и у меня большие сомнения касательно вашего брака были, почему — сказать не могу.
Александр встал, прошелся по комнате. Потягиваясь, запустил пальцы в густые, коротко стриженные темные кудри. Потом резко одернул дорогие кружева белоснежной рубашки тончайшего полотна.
— Да, брат, задача! Здесь одной дипломатии мало будет.
— А разве ж дипломат, Саша, только головой работать должен?
— Нет, — расхохотался Александр, — сия служба самая непредсказуемая! Ладно. Я так мыслю: времени терять нельзя…
Его речь прервал стук в дверь.
— Кто еще? — раздраженно воскликнул Петруша.
— Барин, не прогневайтесь, что помешал, — прошамкал старый дворецкий Фома, — тут дело такое…
— Не тяни!
— Купец проезжий велел цидулку передать, а я говорю: «Несумненно будет барину вручено в собственные ручки», а он вцепился в меня как клещ: «Передай да передай немедля!» Мне, грит, за то деньги плочены, чтоб немедля, ежели барин дома окажется. Ты, грит, скажи, что, мол, из Любимовки..
— Что?! Да что ж ты тянешь, старый хрыч! Давай сюда письмо.
— Вот оно, батюшка, не извольте гневаться…
— Иди, спасибо. Да стой. Вот возьми, выдай купцу, коли ждет.
— Ждет, батюшка, ждет.
— Стой! А это тебе — на водку.
