Марина Кравцова
Легкая поступь железного века…
Фантазия на историческую тему
Посвящается Николаю Блохину
Был век восемнадцатый… Кто не скажет о нем, как «веке золотом», «веке галантном», «веке блистательном»? Кто не скажет о нем, как о «веке кровавом»?
Было все, и все — правда. И были люди осторожные, боящиеся перемен. И были люди пылкие, безбоязненно шагавшие темной тропой, слепо веря в свою звезду … Вот о них-то — наш рассказ. Рассказ о том, чего, может быть, никогда и не было — но что вполне могло бы быть.
Глава первая
Как обычно — любовь и политика
Бал у графини Бестужевой — в самом разгаре. Ах, он великолепен! Что же, он являл собой одно из увеселений, вошедших при жизнерадостной Государыне Елизавете в моду, вернее сказать, — в обязанность знати. Балы, машкерады, театры… Много сделала для смягчения нравов молодой Императорской России дочь Великого Петра, и увеселения при ней, приобретшие изысканность и утонченность, вовсе не походили на грубые батюшкины ассамблеи или же празднества при дворе Анны Иоанновны, лишенные изящества и вкуса. Но и легкость нравов… О, легкость нравов теперь — всеобщая.
Праздник продолжался долго и уже подошел к тому пределу, когда каждый развлекается, как сам того желает. Хозяйка, Анна Бестужева, сидела нынче за картами и радовалась удаче — ей везло с самого начала. Графиня любила выигрывать, и частенько стремление к выигрышу подогревало жажду риска, что пробуждалась в ней в делах и не столь пустяковых. Сейчас ее соперники за карточным столом, шутя, ругали капризную фортуну, решившую посмеяться сегодня над ними — над Лопухиной Натальей Федоровной, бравым полковником Вельяминовым и молодым человеком по имени Иоганн Фалькенберг. То, что юноша — из каких-то там «бергов», мог понять и посторонний, едва взглянув на удлиненное, типично немецкое лицо, холодное, но отличавшееся при этом своеобразной красотой.
Все они — люди свои, и потому, наскучив рассуждать о фортуне, в болтовне от карточных королей скоро перешли к реальным царствующим особам. Лучшая подруга Бестужевой Наталья Федоровна, дама знатная и весьма привлекательная, пусть и не первой молодости, вновь принялась вздыхать по старинному сердечному другу, сосланному Царицей Елизаветой в Соликамск. Чем и вызвала неудовольствие полковника и молодого Фалькенберга, верных своих поклонников. Но Василий Иванович Вельяминов сорвал досаду не на предмете своего увлечения.
— По моему разумению, — объявил он, широким жестом кидая на стол валета, — Государыня Елизавета Петровна столь же мстительна и жестока, сколь и ее Царственный отец, хотя бы придворные льстецы и превозносили до небес ее доброту!
Лопухину передернуло — разве можно забыть пощечину на балу от самой Елизаветы! А за что? Да все-то — имела Наталья Федоровна в волосах точно такую же розу, что и Государыня. Было, правда, сие вопиющим нарушением этикета, но…
— Вы совершенно правы, Василий Иванович! — голосом трогательным, естественно, дрожащим от волнения, отвечала Наталья Федоровна, не забывая при этом внимательно вглядываться в карты.
— Пики, графиня! — воскликнул Фалькенберг.
Бестужева ловко покрыла его даму.
— Это ж надо — Государя малолетнего Иоанна Антоновича… — продолжал Вельяминов, в сердцах кидая карту на стол, — Государя мужеска пола, хотя и малого! С Престола свергнуть… Полное нарушение законов, отцом же ее и прописанных, дабы особа царствующая сама себе преемника на Престол назначала. Анна и назначила…
— Не согласен. — Фалькенберг заговорил медленно, растягивая слова, с сильным акцентом. — Ежели взглянуть на сие со здравым рассуждением… Как можно было ломать традиции наследования короны? Отсюда у вас, русских, и все беды. Перевороты.
— Ты, Гер-р-р Иоганн, не встревай, — парировал Вельяминов. — Прав — не прав был Петр, не тебе судить. Вас, немцев, он, однако, в Россию переволок…
Иоганн с легкой усмешкой пожал плечами, как бы говоря: «Лично я вашему Царю Петру ничем не обязан…»
— Елизавета — незаконнорожденная! — вновь раздался подрагивающий от обиды голос Лопухиной. — Нечего такой на Престоле делать…
— Наталья, ты заговариваешься! — возмутилась Анна Бестужева. — Не все надо говорить, что на ум вспало!
И, открыв карту, графиня обвела всех торжествующим взглядом — она снова выиграла.
В розовой гостиной, скрывшись от подгулявшего общества, ходила взад-вперед, мягко ступая по роскошному ковру, юная племянница полковника Вельяминова. Прекрасная собой девица, затмившая на нынешнем балу всех дам благородной красотой. Точеное лицо с тонкими чертами, яркие краски которого не нуждались в усилении белилами и кармином, было печально, в больших черных глазах плескалась затаенная грусть. Наконец, взглянув со вздохом на каминные часы, девушка медленно прошла в большую залу. Взгляд ее с досадой пробежался по мундирам и вдруг вспыхнул живой радостью. Едва сдерживая себя, красавица поспешила к офицеру-преображенцу. Тот также заметил ее и уже шел навстречу.
— Как вы замешкались! — девушка восхищенно смотрела на молодого человека, склонившегося над ее рукой. — Пойдемте!
Вновь очутившись в розовой комнате, но уже наедине с тем, кого она так ждала, Вельяминова воскликнула:
— Петруша! Наконец-то! Почему ты опоздал? И почему сразу не навестил, как вернулся? Давно ты уже в Петербурге? — забрасывала она его вопросами.
Поручик Петр Белозеров с болью глядел в восторженные глаза, горящие сильнее, чем бриллианты на роброне. Все в ней жило: невесомые темные локоны и золотистые кружева, трепещущие ресницы и взволнованно приоткрытые губы. Каждая жилка, каждая лента на платье… Петр почувствовал, что лучше бы ему раствориться в воздухе, сгореть в этом камине, совсем перестать существовать. Он молчал.
— Что с тобой? Петр Григорьевич! Петруша… Взгляни на себя: краше, прости, в гроб кладут.
— Наталья Алексеевна. — Белозеров решился. — Уходите и… не любите меня больше. Не жених уж я вам более. Я… другой дал слово.
Наталья, опустившись на бархатный диванчик цвета малахита, смотрела на Петра так, словно только что узнала, что он болен чумой.
Петруша подошел к окну, глядел вдаль, за стекло, ничего не видя… А потом решительно обернулся.
— Наташа… ни за что не хотел бы я, чтобы так вышло. Но так случилось…
— Вы полюбили другую… — Ресницы-бабочки взволнованно дрогнули.
— Я был ранен, был при смерти. Меня спасла девушка, простая холопка… Нет, не простая. Теперь от меня зависит ее участь. Она в большой беде.
— И вы ее любите?!
— Я женюсь на ней.
Пощечина обожгла его. Поручик уже не слышал шуршания платья, не видел, как Наталья скрылась за дверью. Опомнившись, готов был на коленях ползти за ней и целовать ее следы, но… но при этом он не отказался бы ни от единого своего слова.
Наталья Вельминова жила с дядюшкой в его доме на Фонтанке. Двухэтажный деревянный особнячок теплой желтоватой раскраски радовал глаз, хотя явно уступал каменным хоромам вельмож, еще при Петре приспособивших речной берег для своих роскошных дач. В этот дом и направлялся сейчас Александр Вельяминов. Он любил приходить сюда, проходить не главными воротами, но через садовую калитку, впускавшую его в море веселой в летнем свете, нежной, как морская пена, зелени… подниматься на второй этаж по высокой лестнице, на ступенях которой скользили по утрам шаловливые солнечные блики. В комнате сестры было неизменно уютно, и какая бы забота ни обременяла Александра, здесь он всегда ощущал себя ясным и спокойным. Быть может потому, что здесь Наталья сохранила частицу их общего детства? Как и в родном доме в деревне Горелово ее толстые книжки в блестящих переплетах лежали в очаровательном беспорядке на диване и креслах в соседстве с засушенными цветами и флакончиками с благовониями, и солидный том сочинений греческого философа был заложен легкомысленной девичьей лентой.
Но сегодня впервые молодой Вельяминов, едва войдя в сестрину комнату, встревожился. Да и как было не встревожиться…
— Что с тобой, Наташа? Не больна ли ты часом?
— Больна… — тихим эхом откликнулась девушка. В строгом домашнем платье любимого своего цвета — темно-зеленого, с полураспущенной черной косой, заплаканная и бледная, она сидела в кресле, нервно постукивая ножкой об пол, и кусала губы, чтобы в голос не разреветься. — Не спрашивай ни о чем, Саша. Говорят, такие болезни только время лечит… Ах, Сашенька, Петербург принес мне несчастье!
— Неужели у тебя с Петром разладилось? — догадался брат.
— Да. Но прошу тебя, не надо о нем. Жаль, что женщине нельзя вызвать обидчика на дуэль! Ты не находишь? Я слышала, в Париже некая графиня дралась на шпагах с мужем, ей изменившим.
