Напоследок ощупывав труп глазами, Мегре попросил Люку поискать вокруг поджелудочную железу и почки покойника. Когда тот вернулся ни с чем, направился к просеке, вдоль которой тянулась высоченная ограда из кованого металла, и с интересом ее осмотрел. Она, как говорилось в «Правилах внутреннего распорядка санатория» была сооружена в 1904 году, после того, как зимой 1903 года одна из пациенток, дальняя родственница Жоржа Клемансо, будущего премьер-министра, среди бела дня подверглась нападению волков, во множестве водившихся тогда в окрестных лесах.
Колонны из шероховато обветренного красного кирпича, стальные копьевидные стержни, ажурные узловые соединения были сделаны на славу, как все в старину. Оценив их по достоинству осязанием ладоней, Мегре подошел к воротцам, закрытым массивным висячим замком.
– Его часто открывают, – сделал вывод Люка, внимательно осмотрев замок.
– Это невозможно! – энергично возразил профессор Перен. – Ключи есть только у меня и консьержа.
– Понимаю вас, доктор, – тепло усмехнулся комиссар. – Вы ведь, как добропорядочный гражданин, с молодых ногтей уверены, что замки открываются одними лишь ключами? Смотрите, cela connu comme le loup blanc[6].
Мегре, окинув внимательным взглядом землю под калиткой, поднял заржавленную проволочку, придав ей нужную форму, двинулся к воротцам. Спустя секунды, профессор крутил в руке посрамленный замок.
– Я бы хотел с вами перемолвиться с глазу на глаз, – сказал ему Мегре, после того, как тот посмотрел на него с уважением.
– Разумеется, комиссар.
Они бок об бок пошли по тротуару вдоль ограды.
Небольшая черная гадюка, гревшаяся на нагретой солнцем брусчатке, прытко дала деру.
– Мне кажется, вы знали этого человека, – сказал Мегре, проводив змею неприязненным взглядом. Он не любил змей, и более всего – гадюк.
– Разумеется, знал, – бесстрастно ответил Перен. – Как и все присутствующие, кроме вас, большого любителя домашнего уединения. Он – бывший мой пациент. Около трех недель тому назад я выписал его из санатория за неоднократные нарушения режима и отказа от важных процедур.
– Понятно. Неудобный, значит, был человек.
– Это не то слово.
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Случайные драмы жизни до смешного отрежиссированны[7], – проглотил профессор пилюлю из своей серебряной коробочки.
– Значит, подозреваете…
– Нет, я никого не подозреваю. Я знаю, в санатории есть люди, преследующие цель любым способом поставить мое дело под свой контроль, а если это не удастся – уничтожить его. Думаю, убийство Делу на их совести.
– Зная это, вы ничего не предпринимаете?
– Знаете, Мегре, есть дела, которые должны пройти через все! Через огонь, воду и медные трубы, должны пройти, чтобы стать жизнеспособными. Без врагов и недоброжелателей, без заговоров, ничего толкового, крепкого, вечного не получается.
– Но ведь враги убивают?!
– Да, убивают, держа тем противника в форме.
– Волчья у вас философия, господин профессор, вот что я вам скажу…
– Отнюдь. Мартен Делу был обречен на смерть всей своей жизнью, всеми своими поступками.
– Какие поступки вы имеете в виду?
– Я знаю о нем мало. Лишь то, что он был недобрым человеком И то, что сейчас ему хорошо.
– На небесах?
– Да, – странно улыбнулся профессор.
Тут сзади раздался крик:
– Господин комиссар, господин комиссар, вас госпожа Мегре спрашивает!
Обернувшись, они увидели консьержа Жерфаньона, спешащего к ним со всех ног. В его длани, простертой к комиссару, чернела трубка радиотелефона.
Профессор Перен полагал, что телефонная связь с «большой землей» приносит пациентам больше вреда, чем пользы, и потому в санатории ею пользовались лишь немногие и то по разнарядке, лично им составленной. Мадам Мегре в этом документе было дозволено звонить супругу лишь в светлое время суток.
Подумав: – Как всегда вовремя, – комиссар извинился перед главой клиники, взял телефон, поздоровался с супругой: – Здравствуй, дорогая, – и по мощеной кирпичом дорожке повернул в лес.
– Ну, как ты там, милый? – голос Луизы сочился сочувствием.
– Все нормально, дорогая. Профессор сказал, через месяц-другой у него, скорее всего, не будет повода удерживать меня здесь.
– А как же шунтирование?
– Оно не понадобится – инфаркт, хм, оказался весьма удачным. Я тебе писал и говорил об этом несколько раз.
– Может, не стоит торопиться?
– Стоит. Я так тоскую по твоему каплуну в красном вине…
– Через три дня, как только откроются дороги, ты его получишь.
– Луиза, ты приедешь?! – обрадовался Мегре.
– Да, милый! С каплуном и вином. И кое-чем еще в кружевной упаковке.
– Замечательно! И не забудь захватить пару книг, они нужны мне для работы.
– У вас же есть библиотека?!
– Есть, но книгохранилище закрыли на ремонт…
– А что за работа?
– Так, небольшое расследование…
– Ты опять за свое?! У тебя же инфаркт, милый! Тебе вскрывали грудную полость, оперировали печень и легкие! Ты перенес четыре сложнейшие операции! Тебе нельзя работать! Вообще нельзя! – запричитала комиссарша.
– Перестань, Луиза, какая работа? Так, пустяки.
– Знаю я твои пустяки! Из-за последнего тебя едва вытащили с того света!
– Эти пустяки влияют на мой организм эффективнее медикаментов профессора. Вот утром, например, коленные суставы побаливали, и сердце ныло, а сейчас я готов бежать кросс хоть до Дакара.
Это заявление комиссара было сущей правдой.
– Сыщик ты и есть сыщик… – сказала с нежностью. – Какие книжки тебе привезти?
Мегре, убедившись, что никто его не слышит – стоявшие у воротец, увлеченно наблюдали за попытками профессора Перена открыть замок проволочкой, – назвал книги.
– Жюль, ты с ума сошел?!
– Нет, совсем нет. Потом все объясню. Да, прихвати еще что-нибудь об Афродите.
– Афродите?!
– Ну, да, богине. У нас в парке стоит ее скульптура, так я без ума от нее.
– И потому хочешь знать ее подноготную?
– Да, милая.
– Прекрасно помню, как ты узнавал мою…
– Подноготную?
– Да.
– Перед тем, как сделать тебе предложение? – ухмыльнулся Мегре, вспомнив, как долго выбирал между племянницей одного из высших чиновников дорожного ведомства и простой официанткой, между Луизой, пухлой девушкой со свежим личиком, веселыми живыми глазами и Рейчел, яркой, изящной, тонкогубой, с чем-то щемящим душу под сердцем. Выбирал, пока Жеральдина, супруга чиновника, не взяла Мегре, образно выражаясь, за обшлага перешитого отцовского фрака и не тряхнула, как следует.
– Да, милый. Перед тем, как сделать предложение стать твоей любящей женушкой, – ворковала Луиза.
– Это было первое мое дело. Успех в нем живит меня до сих пор. Так привезешь книги?
– Привезу. К мраморным женщинам я не ревную.
– Она не мраморная, она – цельнобетонная.
– Тем более. Я слышала, ты покашливаешь? Профессор проверял твои легкие?
– Конечно, проверял. И сказал, что это обычная осенняя простуда.
– Все у тебя обычное. Обычный инфаркт, обычная простуда. Береги себя, милый.
– Ты тоже себя береги. Целую, родная.
4. Девяносто ударов в секунду
Вернувшись к воротцам – они были уже закрыты профессором, при помощи ключа, разумеется – Мегре попросил появившегося кладовщика определить тело Делу в морг, и направился к 1-му корпусу.
Здесь необходимо отметить, что территория санатория, в котором лечилось около ста человек, в те времена имела правильную прямоугольную форму, вытянутую с севера на юг. Северную половину территории занимал окультуренный лес, в нем мы только что побывали. Южная же часть представляла собой просторный парк, где французского регулярного «покроя», где экзотического японского, а где и русского, основным отличием которого были не прямые углы или со вкусом разбросанные камни, но березки, потомки берез, высаженных российскими гренадерами для банных нужд.
В центре парка размещался главный корпус лечебницы – трехэтажный особняк в псевдоготическом стиле, то есть украшенный высокими башенками, стрельчатыми окнами, вимпергами, массой горгулий и химер. В нем обитало большинство пациентов (общим числом около семидесяти). По углам территории располагались четыре г-образных в плане двухэтажных корпуса кирпичной кладки. Эти строения напомнили бы наблюдателю бастионы, если бы не окружавшие их картинные палисадники с аккуратными разноцветными оградками, да крыши, крытые веселой светло-коричневой черепицей. В ансамбле с «бастионами» главный корпус смахивал на старинный таинственный замок, может быть, потому санаторий и прозвали Эльсинором. Корпуса соединялись друг с другом и с главным корпусом мощеными дорожками, их окаймляли клумбы, десять месяцев в году радовавшие глаз яркими цветами. Первый корпус, называемый также «Тремя Дубами» благодаря возвышавшимся рядом могучим деревьям, располагался на северо-западе парка, остальные нумеровались от него по часовой стрелке. О Втором корпусе или «Доме с Приведениями» речь впереди, Третий же и Четвертый, на дюжину номеров каждый, были центрами VIP-гетто с собственными лечебными базами, бассейнами и спортивными площадками. Обитатели их по большей части существовали обособленно, предпочитая общаться между собой, либо одиночество.
