— Не понимаю, — прошептала она. — Почему он… Нас не было всего несколько часов. Почему он не подождал, я бы поговорила с ним, помогла, помогла бы моему мальчику. Как ему было больно…
— Иди ложись лучше, — сказал отец. Она тут же смущенно встала, покачиваясь. Муж проводил ее в коридор. Врач и Маргидо остались на кухне, сидели в тишине и слушали медленные спотыкающиеся шаги на лестнице.
Они переглянулись. Ее взгляд вдруг наполнился скорбью, но она промолчала.
Когда врач уехала, он остался на кухне с отцом. Тот наконец-то сел на табуретку, склонив голову и зажав кулаки между колен. Крестьянские руки с чернотой вокруг ногтей и в глубине каждой морщины и складки. На хуторе останется старшая дочь. Мальчик, которого везли в морг в воскресную ночь незадолго до Рождества, не был наследником. Будто бы от этого легче. А пристав думал, что легче.
— Я предоставлю вам любую помощь, — начал Маргидо. — Вы только решите, что вам надо.
— Делайте все сами. Я не вынесу похорон. Хоронить Ингве — это немыслимо. Это полный абсурд.
— Вы его сестрам сообщили?
Отец поднял взгляд:
— Нет.
— Надо сообщить. И остальным родственникам.
— Завтра с утра.
— Да, не всё сразу, — сказал Маргидо, вкладывая в голос все сострадание. Он знал, как себя вести. — Сначала объявление в газете. Оно может выйти во вторник.
— Я не могу…
— Конечно. Поэтому я оставлю вам проспект, вы его полистаете, а я заеду завтра утром. Часов в десять, годится?
— Мне все равно, когда…
— Тогда часов в десять.
Отец придвинул к себе брошюру и открыл наугад.
— Символ кончины, — прочитал он. — Символ кончины. Символ кончины? Странное выражение.
— Это такой рисунок перед текстом объявления.
— Я понимаю. Не знал, что это так называется. Когда умер отец, все устраивала мама, а когда умерла мама, похоронами занималась сестра. Надо, наверное… и ей позвонить. Мы виделись сегодня вечером, она тоже была на вечеринке. Мы вместе покупали подарок. Льняную скатерть, кажется. Сделанную в Рёросе. Точнее… сотканную в Рёросе. Кем-то.
— Красивая, наверное.
— Да. Красивая, — подтвердил отец. Он раскачивался на стуле с брошюрой в руках. Маргидо знал, что он ждет объяснений. Объяснений, которые Маргидо перестал давать уже давно, хотя его всегда спрашивали. В смерти его не переставала поражать какая-то невозможность, но объяснить ее он не мог. Истину он находил только в соблюдении ритуалов.
— Может, вы сами выберете этот… символ кончины? — попросил отец.
— Разумеется. Но вам может быть… полезно. Выбрать самим. Вы будете вспоминать похороны. Позже. И тогда будет важно знать, что все было устроено… по-вашему.
Он любил делать небольшие паузы между словами, будто подыскивал их. В этом он не чувствовал никакого цинизма, он знал, что для слушателя эта ситуация единственная в своем роде, единственная в жизни. Именно поэтому он не мог говорить легко и свободно, давая понять, что повторяет эти слова часто, будто внутри у него автомат, который знает, что и когда следует сказать. Ну, почти всегда знает.
Пристав заметил, что Ингве очень любил птиц, — сказал он.
— Да.
— Может, ласточку? — предложил Маргидо. — Над объявлением.
— Он с ума сходит по этим ласточкам, залетающим на двор. Записывает… записывал в блокнот, когда они прилетают с юга. Эти птицы всегда прилетают последними. Пожалуй, не раньше начала июня. А это ведь поздно для перелетных птиц. Он мог сидеть часами и наблюдать, как они выделывают фигуры в воздухе над сеновалом.
— Может, тогда ласточку? В объявлении.
— Он так любил природу. Так любил. Конечно, сын крестьянина должен любить природу, но он любил ее иначе. Я так много о природе не думаю, понимаете, это — моя работа, она повсюду, природа-то. Но Ингве занимало то, что можно изменить, улучшить, он беспокоился насчет сортировки отходов, восстановления естественного ландшафта, что хутора исчезают. Конечно, я тоже об этом думаю, но для него это было… важно! У меня нет времени, чтобы… Не понимаю, почему он… Всего семнадцать лет. Учился вождению. У него уже есть машина, старая «тойота». Но он как-то не очень ей интересовался, он не из таких, я думал, все изменится, когда он повернет ключ зажигания с новенькими правами в кармане. Мы сидели, и лопали пирожные, и пили кофе, и смотрели фотографии, и гуляли на этой проклятой свадьбе, а он…
— Может, вам стоит сейчас отдохнуть, уже поздно, а завтра трудный день.
Отец замолчал, опустил голову, разглядывая руки, и тихо сказал:
— Ласточка. Пусть будет ласточка. Спасибо.
— Не за что. Конечно, не за что. Не забудьте, тут таблетки.
— Не хочу. Мне рано утром в хлев. Надо встать.
Машин было мало. Фьорд был в ледяной шуге, словно усыпан белыми семечками, а посреди его украшала бахрома лунного света.
Машина успела полностью остыть. Когда он чуть позже проезжал липовую аллею, ведущую к хутору Неехов, то упорно смотрел вперед. Знал, что в это время суток в окнах темно, горят только уличные фонари, а что на них смотреть? Он их видел и раньше.
Включил радио и проехал аллею под веселые звуки гармошки. Маргидо внезапно расслабился и даже воспрял духом, не понимая отчего. Редкое чувство. Может, ему стало легче, когда он обнаружил горе в глазах врача?
Когда утром он вернулся на хутор Котум, дом был полон народа. За кухонным столом сидел священник из церкви в Бюнесе. Все называли его священник Фоссе. Уже немолодой человек, одних лет с Маргидо. Худой и сутулый, но рукопожатие его было теплым и уверенным, Маргидо он очень нравился. Всегда опрятный, пунктуальный — настоящий знаток своего дела, чего не скажешь об остальных представителях этой профессии. Некоторые священнослужители суетятся и смотрят на сотрудников похоронного бюро сверху вниз, будто это они тут главные, а не родственники усопшего.
На кухне царили женщины, мужчин отправили в одну из комнат длинной крепкой избы. Мать мальчика сидела на кухне на табурете и смотрела на все, происходящее вокруг, с удивлением. Пять красноглазых женщин — очевидно, среди них были сестра и тетя мальчика — возились с едой, кофе, чашками, тарелками, салфетками, сахарницами. Женщинам легче, у них всегда есть занятие — готовка, сервировка, а мужчинам приходится справляться с горем в праздности. В других обстоятельствах отец бы сегодня работал на хуторе, мать же вполне могла намесить килограммов десять теста для вафель, и никто бы не подумал, что это некстати. А так… Вот если бы за ночь хотя бы намело метр снега, отец мог бы убрать его, но не более того, а еще лучше, если бы это сделал сосед.
Отец закрыл дверь на кухню, заперев там суету, и сказал, обращаясь к Маргидо, прежде чем тот отпустил дверную ручку:
— Его бросила какая-то девчонка. В субботу вечером. Мы даже не знали, что у него есть девушка.
Отец опустился на кожаный диван, ссутулился, лопатки отчетливо проступили сквозь фланелевую рубашку.
— Любовь, — прошептал он. — Подумать только, он покончил с собой из-за любви. Отнял у себя… всю свою жизнь. Потому что ему отказала девчонка. Просто какая-то девчонка.
В оставленные Маргидо брошюры так никто и не заглянул. А он принес еще — с разными типами гробов. Новый барьер, который надо преодолеть. Но гроб нужен уже сегодня в морге и вечером в часовне.
— Когда приедет старшая сестра Ингве? — спросил он.
— Ингебьорг? Через несколько часов, наверное.
Маргидо кивнул. Значит, надо выяснить про гроб.
— Вы хотите увидеть его вечером? Все вместе? — спросил он.
— Хотим.
— Так будет лучше, — сказал священник и уперся руками в колени. — Девочкам надо его увидеть. Или хотя бы иметь такую возможность. Если не захотят, то не надо. Но Маргидо так все красиво устроит. Будет прекрасно, вы сделаете еще один шаг на пути преодоления горя и ужаса, Ларе.
Они сидели долго в тишине.
— Надо бы определиться с объявлением, — сказал Маргидо.
— Ласточка, — сказал отец.
Маргидо достал записную книжку из сумки. Он был рад присутствию священника, а тот помогал отцу составить текст — достаточно ли просто написать «светлой памяти» над именем Ингве Котум и «безвременно почил» под ним? Священник хотел, чтобы отец позвал мать, сидевшую на кухне на табурете, мол, пусть она тоже подумает над объявлением, но из этого ничего не вышло. Еще священник помог Маргидо правильно написать все имена, составить перевернутое родственное древо под именем мальчика, его датами рождения и смерти.
— Стихотворение. Хотите, чтобы было стихотворение? — спросил Маргидо.
— Стихотворение? — отец посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
— Многие публикуют стихи, Ларе, — объяснил священник. — У Маргидо наверняка есть из чего выбрать.
Маргидо придвинул к себе брошюру. В ней он напечатал много стихотворений, из которых можно подобрать что-нибудь подходящее. Он открыл книжицу на нужной странице и протянул ее отцу, у того во взгляде отражалось робкое сопротивление. Он принялся изучать тексты, подолгу вчитываясь в каждое стихотворение.
