Оттуда, где я стоял, мне была видна ее грудь. Маленькая, но такая же высокомерная, как ее глаза. Такая же острая.
— Если вы любите спагетти, приходите к нам в ресторан «Под соусом». Мой друг Тони готовит спагетти как никто другой, со сливочным соусом, с оливковым соусом и зеленью, с пармезаном. Приходите в любое время, вы будете нашей гостьей. Я всегда мечтал написать роман. Десять лет назад я придумал первую фразу и с тех пор ищу вторую.
Она заинтересовалась и спросила меня, что это была за фраза.
— Когда он вернулся с Канарских островов, небо было безмятежно-канареечного цвета.
Она рассмеялась.
— Где находится ваш ресторан?
Я ей объяснил.
— Захватите с собой вашу тетрадку, обменяетесь с Тони рецептами.
— Меня интересуют только рецепты как быть счастливой, остальное не имеет значения. Спагетти — это лучшее, что я нашла, на них все-таки можно положиться.
Я опоздал в ресторан на целый час. Тони сказал, что звонил мне раз десять, пока готовил рыбный суп. Я стал постепенно расставлять приборы на столы, уже появлялись первые посетители. Чтобы их успокоить, я предложил аперитив. Я бегал от одного стола к другому, ни на минуту не сводя глаз с площади. Я уже ждал ее, женщину, которая ворвалась в мою жизнь, точно комета. А я ведь даже не знал ее имени.
Целую неделю я всматривался в площадь, с утра до ночи, споласкивая стаканы, разговаривая с посетителями, раскрывая зонтики по утрам.
В тот день, когда я решил, что она никогда не придет, она распахнула дверь нашего ресторана. Было девять часов вечера, только что прекратился дождь. У всех, кто был в зале, перехватило дыхание, как это случилось со мной неделю тому назад. На ней было другое маленькое черное платье, с застежкой спереди, расшитое пионами, или, может быть, маками. Ее фигура была такой же нежной и плавной, как родник.
Она подошла ко мне.
— Я ждал вас все это время, — сказал я ей, совершенно потрясенный.
— Вы могли бы меня ждать десять лет, как вторую фразу вашего романа. Но в мой холодильник помещается еда только на неделю.
— В жизни все прозаичнее, чем в романах.
У меня в руках были две порции стейка с зеленым салатом. Она приветливо улыбнулась мне.
— Подождите секунду, я обслужу посетителей и познакомлю вас с моим компаньоном.
Я проводил ее на кухню.
— Тони, познакомься, это единственный на свете писатель, который может писать роман о спагетти под томатным соусом, глядя на море.
— Прекрасно, если бы я смотрел на море, мы давно растеряли бы всех своих клиентов, — проворчал он, не отходя от сковородки и даже не повернув головы, — поэтому давай пошевеливайся, я не собираюсь по три раза разогревать эскалопы.
Мы вернулись в зал.
— Простите его, у нас каждая секунда на счету, придется нам нанять кого-нибудь себе в помощь.
В ресторане не было ни одного свободного столика. Я предложил ей пока сесть у стойки. Она села на высокий табурет, я принес ей рюмку порто. Нога на ногу, с рюмкой порто в руке — я не могу передать, какое впечатление она производила. Даже те, кто уже ждал счет, заказали еще выпивку или чашку кофе.
«Вот бы нам такую официантку», — подумал я. Только все эти взгляды, устремленные на нее, пробудили во мне ревность. Да, ревность, хотя она пришла к нам только потому, что у нее кончились продукты и ей нечего было есть. Впервые в жизни я испытал это яростное и нелепое чувство. И впервые в жизни я встретил писательницу, женщину, которая писала роман на коленях.
В течение следующего часа я принес ей еще две рюмки порто и разбил кучу тарелок. Ее это забавляло, когда она смеялась, ее черное платье задиралось, обнажая загорелые ноги. Я никогда не бил тарелки с таким воодушевлением. Тони орал из кухни: «Молодец, здорово ты распоряжаешься нашей прибылью!»
Постепенно зал опустел. Я посоветовал ей попробовать баклажаны с сыром пармезан или овощную лазанью. Но нет, она пришла за спагетти со сливочным соусом. Я поспешил убрать все со столов и сел рядом с ней.
— Ну, как вам?
— Ваш друг готовит спагетти почти так же хорошо, как и я. Если бы он еще не поленился съездить за пармезаном в Вентимиль, он был бы просто вне конкуренции. Ваш пармезан слишком соленый, чувствуется, что он из пластмассовой упаковки. Ездите пару раз в месяц к границе в рыночные дни, сэкономите деньги, а ваши посетители будут просто тарелки вылизывать. Я добавляю пармезан практически во все. Я даже ночью просыпаюсь, чтобы съесть несколько кусочков, и лучшего сыра я не знаю.
— Я закрываю ресторан, и мы с вами вдвоем едем к границе. У меня безумное желание попробовать этот пармезан, целую тонну. Я слушаю вас, и у меня текут слюни.
Она засмеялась. Ее глаза были прекрасны, и губы и зубы тоже. Это из-за нее, а не из-за пармезана мой рот наполнялся слюной. Мне хотелось встать, поймать ее, искусать до крови ее губы.
— Как бы мне сейчас хотелось уехать куда-нибудь поближе к Италии, но через час мне на работу.
— Вы пишете по ночам?
Каждая моя фраза вызывала ее смех.
— Я бы с удовольствием писала по ночам. Но, увы, друг мой, я делаю пиццу, и моя компания работает круглосуточно.
— Пиццу?
— Да, на конвейере. Мое дело — начинка. Я проучилась три года на филологическом факультете, а теперь увлажняю тесто томатной подливкой и украшаю его оливками. Неужели вы думаете, что моими писательскими опытами можно что-нибудь заработать? У меня не было такого детства, как у Симоны Бовуар или как у Колетт. Я даже еще не искала себе издателя. Я просто пишу, и это единственное, что мне интересно. Но нужно все же что-то есть и платить за квартиру.
Я онемел. Молодая женщина, такая изысканная, такая образованная, и… готовит пиццу.
— Я приехала сюда три года назад, меня подвез один мотоциклист, — продолжила она, — я могла бы остановиться где-нибудь еще, все равно где. Я хотела сбежать из Ля-Рошели, от родителей, мотоциклист ехал сюда… Здесь вас встречают с распростертыми объятиями. Распростертыми они и остаются. Очень редко вас в них заключают, чтобы прижать к груди.
Я слушал этот голос, смотрел в эти глаза, такие глубокие и такие грустные, и все больше удивлялся.
— В постель вас тоже приглашают весьма охотно. Но только в постель. В конце концов я встретила человека, совсем не похожего на остальных, диковатое существо, не идущее ни на какие уступки. Все остальные улыбались мне, он — нет, он — единственный, кто был честен, не оглядывался на мои ягодицы, а смотрел мне прямо в глаза.
— Я тоже смотрю вам прямо в глаза, хотя ваши ягодицы великолепны.
— Это правда, вы смотрите в глаза, иначе я никогда бы не пришла сюда, даже ради спагетти со сливочным соусом.
— Вы живете вместе с этим человеком?
— Я не хочу жить ни с кем. Но он мне нужен, и мы видимся почти каждый день. Он очень нервный, как и большинство творческих людей, наверное. Он художник и, как все художники, умирает с голоду. Это тоже нас сблизило, голод, улица, одиночество, я хорошо знаю, что это такое. Я тоже больше не хочу идти на уступки, я делаю пиццу, но я свободна. Я никому не подчиняюсь. Мои руки работают, но голова творит, мысли путешествуют… Он живет в подвале. Когда я его встретила, он горел в лихорадке, три дня ничего не ел. Грязный, небритый. Могу вам даже сказать, что от него плохо пахло. Я притащила ему дюжину пицц. Как только у него в кармане появляется хотя бы три су, он покупает краски и холсты. Даже днем в его подвале темно, как ночью. Он — волк.
Тони кончил убирать кухню. Он подошел к нам. Когда он увидел ее, у него просто помутилось в глазах.
— Так это вы писательница? Я сию же минуту сажусь за книгу. Я думал, что все писатели или древние старики, или покойники.
— Лучше продолжайте готовить, это надежнее. Едят-то все, а кто сегодня читает?
— Хорошо, возвращаюсь на кухню.
Он кокетливо откланялся и исчез, вместе с Моцартом. Воспользовался случаем и сбежал. Мне — уборка ресторана, ему — покер и виски до трех часов утра. Ни одна женщина, как бы прекрасна она ни была, не может вскружить голову, которую кружат страсть и игра. Для Тони игра — это болезнь.
Но сейчас она сидела рядом со мной, произносила странные слова, слова, которые пронзали мое тело. Слова бунтарские и прекрасные. В ее лице был мятеж, и в то же время оно вдруг озарялось восхитительной улыбкой, самой прекрасной на свете. Когда она улыбалась, ее веки еле уловимо подрагивали, а в уголках глаз проступали смутная обида, усталость, что-то еще, едва уловимое. Так выражалась боль, страдание, запрятанное глубоко внутри, придающее ей такое очарование. Она была необыкновенно красива.
Я встал и поставил Gipsy Kings. Их гитары и разрывающие душу голоса были похожи на это лицо. Как одержимые, они отчаянно кричали о любви.
Когда я вернулся, она уже стояла с сумкой на плече, собираясь уходить. Не надо было мне оставлять ее одну.
