— Может, наширялся? — предположил он.
— Может, и наширялся. Если вдуматься, какая разница? Вам ведь все равно, кого искать — пьяницу или наркомана, лишь бы найти этого мерзавца.
— Трудно его будет найти, — сообщил мне этот человек в кителе даже с каким-то удовольствием. — Примет никаких. Выше среднего роста мужчин много. Вот если бы Розовская запомнила какую-то деталь… — он задумался, — Ну, татуировку, что ли?…
Я даже встряхнулась — не снится ли мне эта чушь?
— Примета-то на нем была, — со вздохом сказала я, — но скорее всего заросла. У Сони маникюр потрясающий, она ему всю левую руку изодрала ногтями. У нее под ногтями кровь осталась. Там у них, на загнившем Западе, давно бы эту кровь выковыряли и хоть группу установили.
— Ах, на Западе? Хм… На Западе — конечно…
И я поняла, что сейчас он начнет аккуратно выдворять меня из кабинета. Конечно, запишет показания, я прочту, исправлю грамматические ошибки и вставлю куда нужно полдюжины запятых. И он выглянет в коридор — там его наверняка уже ждут. Или посмотрит на часы и вспомнит что-то срочное.
Записывая показания, он уточнил детали — во что была одета Розовская, какие вещи просила принести в больницу, не знаю ли я в лицо и поименно ее личных врагов. А какие, к бесу, враги могут быть у учительницы химии? Второгодники, что ли?
Все было бы нормально, я сейчас спала бы ангельским сном с сознанием выполненного долга (а с кем-чем еще?…), но он, добравшись до конца моих показаний, вдруг отложил бумагу в сторонку, внимательно поглядел на меня, и спросил:
— А может быть, вы там, у родителей, все-таки выпили? А? Вы подумайте, вспомните…
Он не то чтобы не верил мне — ему незачем было верить. Ему было удобнее не верить. Чтобы не возиться с этой полупридушенной химичкой, которая черт знает что несет, чтобы не докапываться, какой из охламонов впопыхах не разглядел кровавого следа на полу. Чтобы закрыть дело, ему нужно было мое кроткое полупризнание — ну, тяпнули малость, старики разгулялись, в драку полезли. Припадочная матушка встала в стойку «мабу» и с воинственным воплем «киья-а-а!!!» ринулась в атаку. Почтенный отчим, звякнул шпорами, вытянулся в струнку и метнул лассо. Кровь, хрип и обломки импортного гарнитура. Достойный сицилианской мафии приказ: «Выбросьте труп на Киевской!»
У меня есть такая особенность — когда нужно взорваться, я не взрываюсь. Я только двигаюсь и говорю чуть медленнее, чем обычно. Потом, наедине с собой… Да.
Третий час ночи.
Дело закроют.
Если это маньяк, он еще раз подкараулит Соньку.
Либо какую-то другую женщину.
Я ведь почему в милицию пошла? Наивная Сонька выписалась из больницы, когда сняли швы со лба, пожила у подобревшей матушки и опять решила вернуться на Киевскую.
А тот, кто знает там все дворы и подворотни, возможно, только ее и ждет. А она, дурашка, думает, что его ищут, как в кино — с собаками, бравыми лейтенантами и полковниками в благородной седине.
Конечно, может быть и такое — ему не Соня нужна была и вообще не женщина, а просто наширялся, примерещилась жуть, пошел мстить всему белому свету. Но ведь он может еще раз наширяться.
Соня еще не знала, что ее жизнь все-таки под угрозой. Я не стала звонить ей. Мало радости в таком известии.
Но я это знала — и металась, соображая, как ей помочь, Хотя формально я сидела в кресле два с половиной часа подряд.
Тут— то мне и пришло в голову, что неплохо бы продать душу дьяволу, лишь бы избавить мир от этого наркомана, пьяницы, маньяка, или кто он там есть. Я готова взять на себя эту ответственность.
Это была не ярость… а может, и холодная ярость. Я поняла, что Соньке неоткуда ждать помощи. И Вере Каманиной — она после тренировки едет на другой конец города и тоже в трущобы. И Алке Зайчихе, и Любке Крутых, и Наташе, и Зое — все они возвращаются домой поздно. Три недели назад люди, отвечающие за их безопасность, проворонили сволочь, способную задушить женщину в подъезде. Где теперь бродит эта сволочь и чем занимается — одному Богу ведомо. Убить убийцу — это же справедливо?
— Душу продам дьяволу! Я готова искать его, найти и обезвредить. Только сама не справлюсь. Мне нужна помощь. Если дьявол мне окажет эту помощь — я продам ему душу.
Так я бубнила, сопя и сжимая кулаки. А под мой кулак лучше не попадаться. Он у меня маленький и острый. И поскольку я отжимаюсь от пола на равных с восемнадцатилетними мальчишками вот на этих самых кулаках, удар получается о-о-очень неприятный. Я быстро бегаю, у меня прекрасная реакция. Знаю приемы. И мне не нужно сидеть целыми днями в кабинете за омерзительным столом и лупить одним пальцем по клавиатуре разболтанной машинки, как этому, ну, как его… Любой дрын из забора в моих руках превратится в «бо» — дядя, ты хоть знаешь, что это такое, машинистка ты недоделанная?
Почему я обратилась не к Богу, а к дьяволу — трудно сказать. Возможно, потому, что к Богу взывала перепуганная Сонька, обмотанная бинтами, когда я нашла ее в больнице. Она висела у меня на шее и ревела. А потом пошли рассуждения, все насчет того, как это Бог допускает такую несправедливость. Стало быть, допускает. Стало быть, обратимся в иную инстанцию…
И тут за окном раздался лай. Трижды и очень требовательно пролаял (я потянулась и выглянула) черный пудель.
Я усмехнулась — совпадение! Но пудель поднял голову и наши глаза встретились.
Он вбежал в наш подъезд — позвольте, разве двери открыты? А замок с кодом?
И сразу же коротко звякнул звонок.
Я быстро вышла в прихожую и отворила.
— Дьявол?
— Да.
— Входите…
***
Ну, жила милая поселяночка Жизель, ну, обманул ее избранник, ну, не выдержало сердечко, померла — все там будем. Первое действие «Жизели» меня совершенно не волновало, я и видела-то его всего раза три. Все мы так или иначе попадаем на тот свет.
Надо отдать должное покойнику Жюлю Перро, который все это поставил, — тот свет мне понравился больше, чем этот. Там мелькали блуждающие огоньки и умершие до свадьбы невесты в белом качались на ветках и носились над лужайками. Им было привольно и хорошо. Ночь стала их королевством.
Если это — угаданная правда, я после смерти тоже должна была стать виллисой в белых тюниках, прекрасной и бесстрастной. И я хотела этого — ради нескольких секунд, когда на растерзание невестам достался лесничий Илларион, нечаянно погубивший Жизель. Они заплясали его до смерти, а потом построились, скрестили руки на груди и ровными рядами улетели. Я тоже невеста, которой суждено умереть до свадьбы, и я тоже должна лететь в этом белом облаке, заняв свое место…
***
Он вошел и внес с собой тень. Куда бы он ни прошел в неплохо освещенных прихожей и комнате, эта тень двигалась вместе с ним и прятала его лицо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
