Со мной бывает, что неудачно шучу. Соня помолчала и вздохнула. С другой стороны, она меня вынудила на такую неприятную шутку. Черт ее разберет, возможно, она действительно любит этого гастролера. Мне такого не понять…
Во всяком случае, когда я нашла ее в больнице, и она рыдала у меня на плече, то меньше всего она беспокоилась о матери и отчиме — ее волновало, как бы не подумали на Генку! А какой он, к бесу, Генка? Ему сорок шесть лет, между прочим, и старшая дочь недавно внука ему родила. А Соньке всего-то двадцать девять. Не понимаю, хоть тресни.
Я люблю Соньку. Только не умею говорить приятные вещи. Скорее всего, и не научусь.
То, что я на тренировках зову здоровенных бегемотиц милыми девочками и предлагаю им то поднять выше ручки, то следить за ножками, еще ничего не доказывает. Это — профессиональное. Не могу же я вслух звать их жирными хавроньями. Но, честно говоря, мне было бы так легче, потому что на меня резкий и язвительный окрик действует лучше комплимента. Я мгновенно собираюсь и делаю решающий рывок, как правило, удачный. А с Сонькой так нельзя. И со многими нельзя. И это иногда удивляет, а иногда действует на нервы.
Когда Сонька пришла ко мне тренироваться, она мне целую сцену закатила — почему я требую от нее невозможного! Она никогда не занималась, у нее отсутствует координация, и я должна относиться к этому несчастью с уважением. А именно — так, видимо, понимала Сонька уважение — упрощать программу применительно к ее возможностям. Чтобы не она была хуже всей группы, а вся группа примитивно топталась на ее уровне. Я, недолго думая, вернула ей уплаченные за пять месяцев вперед деньги. Она растерялась, деньги брать отказалась, пропустила неделю, а потом пришла и забилась в угол. Как она там маялась не в такт и не в лад — описать невозможно! Однако приспособилась. Потом мы вообще подружились.
И вот теперь Сонька знает, что от меня соплей не дождешься, и тем не менее рассказывает мне про Генку и даже рыдает на плече, если случается какая-то ерунда.
— Они что-нибудь узнали? Ну, про этого?… — с надеждой спросила Соня.
— Похоже, что нет. Это не так-то просто. В лицо ты его не видела. Во что был одет — не разглядела. Голос — поди разбери, если он почти шепотом говорил. А что сильный — так тебя и заяц повалит. Понимаешь, примет-то нет. Ищут, конечно. У них там свои каналы, — соврала я.
— Это был маньяк, — уверенно объявила Соня. — Нормальный мужик не стал бы сразу душить. Да еще приговаривать: «Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!» Маньяк, честное слово! Подумать только, он же так и бродит по ночам! Может, он на другом конце города кого-то действительно придушил, потому что его сразу не поймали?
— Погоди, погоди, — сказала я. — Ты его точно передразнила? Вот именно так он и сказал? Вот с такими интонациями?
— Да-а… а что?
— Понимаешь, Сонь, так в кино уголовники говорят. С презрением. Может, ты просто так его изображаешь?
— Нет, он действительно именно так говорил.
— Нам только уголовника недоставало. Даже удивительно, как ты смогла вырваться.
— Знаешь, я все время об этом думала, — призналась Соня. — И вот что получается. Когда он схватил меня за волосы и стал бить головой о стенку, я, наверное, на секунду потеряла сознание и стала падать. А он зажал меня, ну, почти прижал к стене, и я ж шлепнулась. Понимаешь, я вдруг почувствовала, что почти сижу на корточках. Он, наверно, думал, что я сейчас растянусь, а я вскочила — и в дверь. Как пробежала подворотню — даже не помню. Наверно, со мной действительно был обморок.
— А вообще ты дешево отделалась, — сказала я. — Могло быть хуже.
— Дешево! — обиделась Соня и потрогала голову — там, где под волосами заживали шрамы и шишки. — Хотя… Ой, ты же еще не знаешь! Моя сумка нашлась! Ну, которую я выронила, когда он меня душить начал!
— Как — нашлась? Где — нашлась?
— Во дворе! Сегодня сосед, Трифонов, в сарай лазил. А там между крышей сарая и стенкой здоровая щель.
— Какой еще стенкой?
— Ну, он к брандмауэру впритык стоит, наш сарай, у него задняя стенка поэтому не деревянная, а каменная. И, представь себе, Трифонов у себя в сарае мою сумку нашел! И все на месте. Книги, косметичка. Только шоколадка пропала. И блокнот с телефонами цел.
— Ты хочешь сказать, — медленно начала я, — что этот твой маньяк закинул сумку на крышу сарая, а она провалилась вовнутрь? Так, что ли?
— Откуда я знаю, кто ее закинул? — удивилась Соня. — Может, мальчишки? Скорее всего, мальчишки.
— Мальчишки бы растребушили, — уверенно сказала я. — И, возможно, конфисковали книги. Там же у тебя фантастика, небось, была?
— Одна фантастика и один детектив, знаешь, эта тоненькая серия. Нет, только шоколадка пропала.
— Вообще тебе опять повезло. Представляешь, что было бы, если бы пропали ключи.
Я имела в виду, что у Соньки не дверь, а крепостные ворота. Она выходит в тупичок и с разгону ее не вышибешь, ногой тоже, размахнуться негде. Запирается на два доисторических ключа и один современный — так уж береглась проживавшая здесь бабка. Словом, эта комнатеха с частичными удобствами в сущности — неприступный бастион.
— А с чего бы им пропадать? — удивилась Соня.
— Ну, они же в сумке были?
— Нет, в кармане, вместе с кошельком. Чтобы не шарить впотьмах по всей сумке.
Тут мы стали разбираться — как так вышло, что я впервые об этом слышу. И оказалось, что Сонька, которая из больницы направилась жить к матери, только позавчера перебралась к себе, и мне просто в голову не пришло — а ключи-то целы?
— Шоколадка, говоришь, пропала? Значит, в сумке копались. Прямо во дворе, при лунном свете. А потом сумку вместе с содержимым со зла зашвырнули на крышу сарая — мол, снимай ее оттуда, как знаешь. И что же мог сексуальный маньяк искать в сумочке у химички? Спиртовку из кабинета — спирт выдуть? Или пузырек фенолфталеина — он же пурген?
— Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд… — пробормотала я. Действительно, интересно пляшут сексуальные маньяки… Уж не в ключах ли тут дело?
И тут я поняла, что нужно немедленно пойти и осмотреть окрестности. Пожалуй, с моим новым дьявольским зрением я там увижу побольше, чем в прошлый раз. И уж во всяком случае, буду искать следы там, где они действительно есть, — в отличие от милицейского растяпы.
Раз уж я собралась продавать душу дьяволу за право вести это следствие, то пора бы и начать.
***
Наверное, на самом деле я танцую плохо. Я знаю все свои недостатки — жесткий прыжок, деревянные руки, маленький шаг. И прочая, и прочая. Подружка-балерина по моей суровой просьбе перечислила их все на одном дыхании. Правда, некоторое время спустя она перестала быть моей подружкой. Но недостатки остались при мне. И я так люблю танцевать, что это все уже неважно. Лишь бы зал был без зеркала. Если вдруг увидишь себя, корявую, это как обухом по лбу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
