А мальчик ничего и не доказывает – ни себе, ни приятелю. Зачем? Он ведь знает: это не сон и не выдумка. Он чувствует внутри присутствие Сознателя, который стал совсем невидимым, но ведь и с самого начала он был довольно прозрачен. Гораздо лучше, чем раньше, мальчик умеет теперь управляться со своими Хочунчиками, подыскивая им друзей-Могунчиков. Он научился укрощать бодливого Злёнка, и если это не всегда получается, то он хотя бы знает, что можно научиться ещё лучше. Он радуется своим Чувствам-посветлее, старается сдержать Чувства-потемнее и настырного Яяя. Он понял вкус путешествия и чувствует, что идёт по своей волшебной дорожке всё время – даже когда играет, читает, разговаривает, даже когда спит: ведь это всё те же дорожные приключения…
* * *
Начал сочинять эту сказку я в январе 1975 года, рассказывая её своим детям. Сочинял не столько для них, сколько вместе с ними, подзадоривая их на поправки и ставя их на место героя в той или иной ситуации. К стыду своему должен признаться, что я первый стал притормаживать эту чудесную игру-сочинительство, решив, что основной набросок сделан, и всё реже соглашаясь «рассказать про возок» просто так, для развлечения. Потом дети подросли, и сказка была окончательно оттеснена работой над другими, взрослыми книгами. Но что-то у ребят сохранилось даже от этих случайных эпизодов. Порою образы этой сказки помогали нам с ними осмыслить реальную ситуацию, но главное в том, что весь этот карнавал напоминал о возможностях внутреннего самоуправления…
Недавно я получил от ребят именинный сюрприз – с любовь сделанный «Возок», имеющий действительно сказочный облик и населённый своими сказочными обитателями, которые выглядят настолько выразительно, что хоть пиши с них как с натуры. Я был счастлив, хотя слегка покалывала и грусть: герои вот они, а сказки ещё нет…
Чтобы написать «Волшебный возок», мне не хватает возраста, дедовской приближённости к детству. Но возраст придёт. Хватит ли прочих внутренних ресурсов? Если и хватит, то на пределе. Мне хочется довести эту книжку до конца вовсе не из самоуверенности (мол, могу и сказки сочинять). Хочется научиться говорить с детьми о главном в нашей жизни. Это нужно и им, и нам, взрослым.
«Собрание трёхстиший»
Собираю трёхстишия
горстку зёрен
непроросших поэм
Хокку и танка… Наверное, так будут путешествовать к звёздам. Привычная суетливая жизнь сворачивается в тугой планетный клубок, уменьшаясь в размерах, а то, что поначалу казалось лишь точкой света, растёт, расширяется и становится иной вселенной, поглощающей тебя, затягивающей в своё поле…
* * *Хокку читаю ночью.Звёзды видны в окно.Искры или миры?..
Басё и Такубоку стали для меня открытием, после которого оставалось только засесть за японский язык – или испытать себя и свой язык, русский. Меня потянуло по второму пути.
Сейчас, оглядываясь назад, я усмехаюсь тому рвению, с каким пустился тогда испытывать возможности малых форм вообще. Это были и одностишия, и двустишия… до семистиший и далее, где уже явно начинались «большие» стихотворения. Потом границы сузились, отошли в особую сторону двустишия и четверостишия. Дольше всего пытались конкурировать с трёхстишиями пятистишия, но и они постепенно стихли. А трёхстишия остались очень надолго.
Русское трёхстишие оказалось способным и к задумчивой описательности, свойственной танка, и к прозрачным мазкам недоговорённостей, отличающим хокку.
Не хочу пускаться в литературоведческие рассуждения, боюсь наговорить чепухи. Суть не в теоретических обоснованиях – тем более, что японские традиции имеют большую историю, а русская поэзия ещё и верлибр как следует не распробовала. Дело в том, что и как пишется.
* * *Шапито прикрыл нас брезентовой ладошкойи радостно смеётсякак беззаботный ребёнок
* * *Домовит и доволенварю крахмалобклеить стены мечтами
* * *Сентябрьский топольприподнявшееся к небу жёлтое озероплоскими каплями стекает на землю
ХоккуСнежные хлопья…Я думал моя печальневдомёк небу
* * *С наших чаш улетели драконывино потеряло аромати не нам восхищаться опавшими лепестками
Странный жанр. Я всегда был пристрастен к канонам, а здесь единственный заметный канон – само наличие трёх строк. Восточные каноны остались на Востоке, а новые – дело долгого времени. Пока же эта форма выглядит достаточно произвольной.
Трудно даже объяснить, почему это нужно считать стихами. Легче всего сослаться на японцев, но лишь самую малость трёхстиший можно уподобить хокку, да и то весьма условно. И всё-таки это тоже стихи, со своей особой внутренней органикой. Сужу отчасти и по тому, как долго не удаётся иногда довести трёхстишие до окончательного вида. Наиболее удачные из них – просто наиболее точные.
Этот жанр способен на многое. Способен тонко уловить настроение, кристаллизовать мысль, вылепить фантастический образ. Способен раскрыть привычное слово до непривычной глубины, наделить жизнью воспоминание, отозваться на поразившую строку и сохранить её в ином обличье. Всё это происходит на столь малом информационном пространстве, что точность и ёмкость звучания станоятся просто необходимы.
* * *Какое прекрасное утро – сказал соседтолько жаль что хрустит снегне подойдёшь к зайцу на верный выстрел
* * *Пытаясь понять прошлоесо слезами ломаю головунад задачником по истории
* * *Возраст подленько подменяетгорячее тёплым, холодное прохладнымрадость удовольствием, горе печалью
* * *Это стенд для испытания философиейобъяснял сотрудник патентного бюро:любовь, зубная боль, коммунальная квартира
ТрамвайПресловутым сельдямлучше в их бочкени локтей ни портфелей
Активное «трёхстихотворчество» началось у меня в 1972 году. В том памятном, «осевом» году моей жизни, когда мы встретились и с моей Машенькой, и с Каптеревыми, когда появился на свет Саша…
На следующий год я сделал первый чистовой сборник «Трёхпалые уродцы» – в виде целого трёхтомничка, имеющего совсем маленький формат, но зато с расположением по трёхстишию на странице (лучше для восприятия). Ещё через год появился такой же (только уже однотомный) сборничек «И тогда». С тех пор трёхстишия копились грудой: привести их в порядок мешала работа над другими книгами.
Но настало время и для этого дела. Правда, так до сих пор и не завершённого. Настало это время после рождения Ксюши, в 1990 году. Времени почти не было, ни на какую новую большую книгу я решиться поэтому не мог, а потихоньку вводить в компьютер, подшлифовывать и компоновать крошки-трёхстишия мне показалось вполне реальным.
Но всё это оказалось куда труднее, чем казалось поначалу. Собственно, так у меня бывало с каждой книгой, которую я начинал писать. Но тут-то речь шла, казалось бы, просто о компоновке написанного.
Куда там!
Я словно пустился в немыслимое путешествие на машине времени – начав его с того самого 1972 года.
Трёхстишия затягивали меня в пласты пережитого. Это было не просто погружение и не просто литературная работа над неудачным словом. Ведь в этих пластах было перемешано истинное с ложным – и мне то и дело приходилось очень пристально всматриваться в прошлую свою жизнь, чтобы отделить шелуху тогдашних самообманов от мгновений подлинной жизни.
Пришлось заново пережить каждое из трёхстиший. И многие пережить обновлённым, очищенным переживанием.
Этот был больше внутренний труд, чем литературная работа. Занял он около трёх лет. А вот литературная работа осталась пока незавершённой. Книга собрана, для меня она существует, но есть множество мест в ней, которые мне по силам улучшить. Насколько это удастся, сказать пока трудно. Но всё-таки книга существует.
* * *Господи, утро, утроновый свет в окошко и в сердцев сердце
* * *И сам для себя я всего лишьоблезлая надоевшая игрушкано что делать если единственная
* * *Снег пахнеттоньше чем белая розаи лепестки у него нежнее
Сюда можно отнести и ещё одно несочинение, к которому больше подходит этот термин, чем к сборнику написанных всё-таки стихов. Это переложение «Атмабодхи» Шанкары – индуистской поэмы о высшем познании, – начатое ещё в 1975 году. Именно переложение, как в жанровом отношении, так и в содержательном: Шанкара и не думал писать трёхстишиями, а я не собираюсь проповедовать индуизм. Мне хотелось лишь с помощью этой гибкой формы попытаться уловить общие мелодии в восточной и западной тональностях духовной жизни.
