— А не важных шпионов не бывает, — горячился Толик.
— Погодите, ребята, — остановил их Коля Кизим. — Вы что, всерьез? Ну-ка, тезка, расскажи, как все было.
— Так это дело давнишнее, уже года три прошло, — неохотно начал мальчик и замолк: может, неинтересно, раз так давно?
Но ребята ждали продолжения.
— Мне тогда в санаторий путевку дали, на Черное море. Вот там было здорово! Купались каждый день, в горы ходили! У нас обезьянка жила — все понимала. Как человек. А шкода! Один раз…
— Ты нам про обезьянку в другой раз расскажешь, — перебил его Витя. — Про шпиона давай.
— А какие на Черном море шпионы? — вдруг засомневался Яшка.
— Как — какие? — живо обернулся к нему мальчуган. — Самые обыкновенные. Нас на первой же линейке предупредили: мы живем на границе, и в любой момент с моря может высадиться шпион.
— Это правда, — подтвердил Коля Кизим. — Нас в пионерском лагере тоже предупреждали. Мы даже засады устраивали, но так никого и не поймали.
— Мы тоже не поймали. Только помогли. Да и то нечаянно получилось. Под самый конец смены, когда мы про этих шпионов и думать забыли.
А было так. Подошли к нему, девятилетнему мальчугану Коле Петренко, двое ребят постарше. «Пошли, — говорят, — в пещеру». — «Так спать же после обеда положено», — отвечает Коля. А они смеются: «Спи, если за месяц не выспался. А мы не дураки — последние дни на сон тратить». — «А если попадет?» — поинтересовался мальчик. «Из санатория выпишут? — засмеялся Коля Приходько. — Вот уж не думал, что ты такой трусишка. А еще ростовчанин! Чего бояться? Все равно через два дня уезжать».
Петренко подумал и согласился.
Ту пещеру, глубокую, сырую, мрачную, ребята обнаружили во время похода в горы. Идти далековато, километра полтора, зато посидеть в ней знойным июльским днем сплошное удовольствие: такая там прохлада. Плохо только, что пробираться к ней надо по узкой тропке через заросли держи-дерева. Приходится идти осторожно, по одному, да еще на расстоянии, чтобы колючей веткой не хлестнуло.
Они были уже почти у входа в пещеру, когда шедший впереди Коля Приходько вдруг замер и, обернувшись, прижал палец к губам: тихо!
Из пещеры доносились странные звуки: «Пи-пи-пи…»
— Морзянка, — шепнул мальчик.
Они сошли с тропы, остановились в кустах. Совещание было коротким, решение единодушным: разыскать пограничников.
Бежали изо всех сил, не обращая внимания на колючки, рвавшие одежду. Выскочив на железнодорожное полотно, остановились: дальше — море. Справа — большой пляж. Если позвать, люди, конечно, кинутся ловить шпиона, но лучше бы найти пограничников. Уж от них-то не уйдет! Близко санаторий, можно попросить директора, и он позвонит на заставу, но, во-первых, это не так скоро, во-вторых, им влетит за то, что они бегают неизвестно где, нарушают режим. А медлить нельзя — шпион кончит передачу и уйдет. И тут рельсы, на которые присели ребята, чтобы перевести дыхание и подумать, дрогнули. Поезд?
Но это была дрезина. И в ней, к несказанной радости ребят, сидели люди в зеленых фуражках. Пограничный патруль!
Шпион еще не закончил передачу, когда у входа в пещеру раздалось негромкое «руки вверх!».
А на следующий день в санатории была прощальная линейка. Ребята стояли грустные — никому не хотелось уезжать.
Вдруг на аллее показались пограничники.
Один из них подошел к директору санатория, пожал ему руку и повернулся к ребятам.
— Вы молодцы, — сказал он. — Настоящие пионеры. Трое из вас помогли нам поймать шпиона. Мы награждаем их Почетными грамотами…
Понятно, что после такого рассказа Коля стал в кизимовской беседке своим человеком.
* * *
О Коле Петренко рассказала мне Мария Ивановна. И посоветовала обязательно с ним познакомиться. Живет он теперь не на Ульяновской, но соседи, сроднившиеся в годы войны, знают новый адрес Николая Алексеевича.
— Кстати, — сказала Мария Ивановна, — когда будете в этом дворе, зайдите к Александру Семеновичу Пономаренко и к Юлии Афанасьевне Остапенко. Им есть что рассказать. А Яшу Загребельного не разыскали? Тут он где-то, в Ростове. Квартиру с удобствами получил. И Ксения Ивановна еще жива, мать Яши.
Делаю пометки в блокноте: Яков Власович Загребельный. Адресный стол. Найти обязательно.
А Николая Алексеевича Петренко и впрямь удалось разыскать без адресного стола. Юлия Афанасьевна Остапенко сказала, что проводит до самой двери — Коля живет совсем рядом, на улице Баумана.
— Очень он стеснительный, так вы уж его как следует допросите, — наставляла меня Юлия Афанасьевна. — Пусть все расскажет. И как командиров спасал — тоже. Они, эти командиры, после войны уже, в сорок шестом, когда с хлебом туго было, целую машину пшеницы во двор привезли. «Берите, — говорят, — люди, должники мы ваши на всю жизнь… А Колька наш где?» — спрашивают. А Коля стоит на крыльце и улыбается. В глазах слезы. Я ему кричу: «Ведро тащи!» А он ни с места. «Ты чего, — спрашиваю, — ревешь никак?» — «Нет, — говорит, — это я от радости, что они живыми с войны повертались…»
Николай Алексеевич и впрямь оказался не из разговорчивых, но это когда речь шла о нем. О своих товарищах он мог говорить часами. Хотя Коля Кизим, Яша, Витя были постарше, а Ваня совсем взрослым, они не гнали от себя ни Толика, ни Игорька, ни его, Колю Петренко. Собравшись в беседке, читали вслух. Про остров сокровищ, про путешествие к центру Земли, про благородного капитана Немо. А книгу о Робинзоне Крузо читали дважды, так понравилась. Подумать только — жить одному! Хорошо хоть Пятница человеком оказался.
Любили мальчишки книги Аркадия Гайдара. Особенно «Школу», «РВС», «Военную тайну». А когда «Пионерская правда» начала печатать повесть «Тимур и его команда», с нетерпением ожидали каждый номер.
— Вот это пацан! — восхищался Тимуром Витя.
— А из таких, как Мишка Квакин, получаются люди, вроде нашего Кости, — сурово сдвигал брови Коля Кизим, и его смуглое лицо темнело.
Костя, пьянчужка и хулиган, был уже совсем взрослый парень. Частенько он появлялся на улице нетрезвым, зло ругался последними словами, не стесняясь ни детей, ни женщин, грозился кого-то убить, кому-то отомстить.
— Шалапут, — коротко говорила Мария Ивановна. — Хоть говори ему, хоть нет — не понимает. Я уж замучилась с ним.
— И на что он тебе сдался? — искренне удивлялся Антон Никанорович. — Конченый он человек, пьяница, никакими речами его не проймешь.
— Да как же так! — волновалась Мария Ивановна. — Что ж у него, совести совсем нет?
Колина мама свято верила, что совесть есть у каждого. И сама старалась жить по совести, и детям наказывала. Коле иной раз приходилось с ней поспорить — не во всем соглашался он с матерью, особенно когда речь заходила о попадье. Поп, после того как в их дворе снесли церковь, запил и куда-то запропастился, попадья же так и осталась тут жить, жалуясь на судьбу, одиночество и болячки.
— Она только притворяется хворой, — хмурился мальчуган. — С чего ей болеть? Сроду не работала. И пользы от нее людям никакой.
— Зря ты, Колюшка, — мягко укоряла сына мать. — В трудные времена люди к ним за утешением шли. Голод, холод, разруха, а придет человек в церковь, помолится, слова всякие добрые послушает, ему и полегчает.
— Не больно-то от слов легчает, — не сдавался Коля. — Сама, небось, ей не молитвами помогаешь.
— Это уж кто как может, — уклончиво отвечала мать. И, захватив ведро, бежала к колонке, оттуда к матушкиному крыльцу — полы мыть. Такой уж она была, Колина мама.
Однажды Мария Ивановна привела в дом двух мальчишек лет по шестнадцать.
— Пусть у нас поживут, пока ремесленное кончат. Детдомовские они, отца-матери нету, одиноко им. Нам с Антошей сыночками будут, вам — братьями.
Так в тесном, врытом в землю домике Кизимов появились Степа Сидоркин и Коля Сидоренко, которого тут же окрестили Колей Беленьким: когда в доме два Коли, надо же что-то придумать…
— В тесноте, да не в обиде, — весело приговаривала Мария Ивановна, освобождая под жилье кладовку.
Муж только посмеивался, зато дети — и Коля, и Толик, и Валечка — радовались от всего сердца. Еще бы — сразу два старших брата. Да еще какие — оба высокие, красивые, веселые!
В их большой дружной семье, пожалуй, только один Толик доставлял много хлопот.
— Что за человек, — вслух удивлялась Валя, — только что в комнате был — и нету! В соседний двор — нет чтоб пробежать по улице — в окно лазит. Мать не велит, а ему хоть кол на голове чеши.
— Не чеши, а теши, — поправлял сестренку Коля и тоже укоризненно покачивал головой: экий неслух, этот малой. Подрастет — такой же озорник будет, как Яшка Загребельный.
Яшка жил рядом, в том самом дворе, где жили Нейгофы и куда, ради экономии времени, лазил в окно Толик. И никакой он, Яшка, не озорник, просто натура у него такая неспокойная. Живого, непоседливого мальчугана можно было увидеть даже на крыше, которая жутко грохотала от одного прикосновения его подбитых железками ботинок.
