Через несколько дней старый мастер пришел на эту улицу и увидел девочку со скакалкой.
— Ты кто такая? — спросил он у нее.
— Я — Валя Пронина.
— Скажи-ка, Валя Пронина, где живут вот эти ребята?
Он показал ей фотографию. Девочка махнула рукой в сторону Буденновского и завертела скакалкой.
Так появилась в доме Кизимов эта фотография. Вместе с доброй памятью о человеке, который не только взял на себя труд отыскать их, но и отказался от денег, заявив:
— Меня ведь никто не просил. Просто очень уж они мне понравились, ваши ребятки. — И улыбнулся широко и открыто, как улыбаются очень хорошие люди.
Мария Ивановна поставила тогда фотографию на самое видное место. И вот теперь, когда в город вошли враги, ее нужно было спрятать. Спрятать только потому, что на ней был мальчик в пионерском галстуке. Неужели мама тоже боится фашистов? Нет, это они, фашисты, боятся, даже детей, если на груди у них пионерский галстук! А может, правильно, что боятся! Но об этом после, сейчас главное — выйти на улицу, посмотреть, что там делается. Был бой, была бомбежка — вдруг кто-нибудь ранен, лежит, истекая кровью, ждет помощи, а они все попрятались. Может, кого-то завалило и он не может сам выбраться?..
Коля подошел к матери, бережно обнял ее за плечи, сказал тихо:
— Пусти меня, мама. Я скоро вернусь. Ты ведь понимаешь — так надо.
Она понимала. Кивнув головой, проговорила:
— Будь осторожен, сынок.
Проводив взглядом сына, подошла к столу, расправила лежащую на нем газету, завернула в нее фотографию. Потом обернула пакет клеенкой, перевязала суровой ниткой и сняла с вешалки пальто.
— И ты уходишь? — всполошилась Валя. — Пожалуйста, мамочка, не уходи, мне страшно!
— Не бойся, доченька, я не ухожу. Я тут, возле дома.
Прихватив стоявшую у дверей лопату, Мария Ивановна вышла во двор. Слева от двери вдоль окон коридорчика, служившего кухней, густо разрослись цветы. Розовые и темно-красные георгины еще не успели сбросить листья, и они висели почерневшими, безжизненными клочьями, глухо шумя на ветру. Отводя рукой обледеневшие ветки, Мария Ивановна пробиралась вдоль стены к середине окна, чтобы легче приметить место. От короткого сильного удара тонкий ледок хрупнул, и лопата глубоко ушла в мягкую, влажную землю…
Зарыв пакет, она вернулась в дом, присела, не раздеваясь, к столу, задышала глубоко и ровно, стараясь унять сердцебиение. И чего она так разволновалась? Все будет хорошо. Враги пришли ненадолго. Их обязательно прогонят. Может, с войсками придет Антоша. Как она истосковалась по нему за эти полгода, как изболелось за него сердце! Зима, холодно, как-то им там, в окопах?..
— Мам, иди ко мне.
— Сейчас, доченька. Только печку затоплю. Ветром все тепло повыдуло. Да и кушать, небось, тебе хочется. Сейчас картохи наварю, Колюшка придет — сядем и покушаем. Правильно я говорю?
— Правильно, — повеселела девочка. — Давай я тебе помогать буду.
— Давай, быстрее управимся. Бери-ка вот водичку, ставь на огонь. А в эту кастрюльку картошки набери. Чтоб на всех хватило.
— Хватит, нас ведь теперь мало. Это раньше целое ведро надо было.
Мария Ивановна старалась отвлечься, отогнать тревожные мысли о сыне…
* * *
Коля вышел на улицу не один. Рядом, стараясь поплотнее запахнуть широкую отцовскую телогрейку, шагал Витя, за ним, ругая на чем свет стоит фашистов, — Яшка.
— Это ж надо, паразиты, куда добрались. Чего они тут не видели, гады ползучие! Вон, домов понарушили сколько — по ихним бы бомбой шарахнуть!
— Не бойся, Яшка, придет время — шарахнем, — обернулся к нему Коля. — А сейчас давай потише, к Буденновскому подходим.
— Стоп, ребята, это еще кто? — замедлил шаг Витя, заметив среди развалин фигурку мальчишки, собиравшего обгорелые доски. — Никак Коля Петренко, тот, что шпиона ловить помогал. Эй, пацан, ты чего тут делаешь? Беги домой, замерзнешь!
— Дома тоже х-х-холодно, — подходя к ним, произнес Коля. — Мать болеет, протопить надо… Вот и собираю дровишки.
— Тоже мне, дровишки, — улыбнулся Коля Кизим. — А ну, братва, поможем тезке. Вон бревнышко подходящее торчит, рядом еще одно. Раз-два, взяли!..
Через несколько минут за высоким дощатым забором раздался пронзительный визг пилы и стук топора.
— Что это вы шуму-то понаделали?! — прикрикнула на ребят большеглазая девушка. — Немцы ведь… страшно.
— Потому и шумим, что немцы! — задорно ответил Яшка и озорно подмигнул. — А ты чья, такая пугливая?
Но девушка уже скрылась за дверью своего дома, расположенного в самой глубине двора.
— Нинка это, Пономаренкина дочка, — пояснил Коля Петренко.
Яшка удивленно присвистнул:
— Александра Семеновича? Скажи на милость, не угадал. Богатая будет. Отец-то ее где? Воюет?
— Воюет, да что-то писем, мать говорила, давно нет.
Коля Петренко собирал поленья, радостно таскал их в коридор:
— Ну, теперь натопим. Теперь согреемся… Ребята, да вы заходите, кипяточку попьем — теплее станет.
— Ты нас и так согрел, — расхохотался Витя. — Аж пот прошиб, как топором намахался.
Но работа не только согрела ребят, она подняла настроение. Они почувствовали себя, как прежде, хозяевами своей улицы, своего города. Шли, отрешившись от всякого страха.
— Ребята, подождите, я с вами!
Они оглянулись и увидели Игорька. Чудеса! Как это Ольга Федоровна его отпустила?
— Отпустила и все, — коротко ответил Игорек.
Вместе вышли на Буденновский и сразу же натолкнулись на фашистов. И ничуточки не испугались. Гитлеровцы шли, согнувшись, придерживая посиневшими руками поднятые воротники.
— Позамерзали, — презрительно, бросил им вслед Коля. — Ничего, скоро вам станет жарко.
Они прошли немного в сторону моста, сгибаясь под яростными порывами ветра, зорко поглядывая по сторонам. Весь проспект был запружен фашистами. Жителей города не видно.
— Может, домой? — спросил Витя. — Что без толку ходить? Если кто и лежал пораненный, давно всех подобрали.
— Мотоциклы тарахтят — в ушах свербит, — мрачно добавил Яша.
Ребята уже повернули было домой, но тут Игорек замер, прислушиваясь к странным доносившимся откуда-то из-под земли звукам, — как будто стонал кто-то. Наклонившись, он заглянул в разбитое подвальное окно и охнул, подзывая ребят.
На голом цементном полу лежали и сидели люди в изорванных гимнастерках, прикрытые шинелями, кое-как перевязанные. Многие, распластавшись на полу, бредили, просили пить.
— Воды бы, ребятки…
Коля оглянулся на хриплый шепот и вздрогнул: так похож был на отца человек с окровавленной повязкой на голове. Нет. Показалось…
— Немец! — шепнул Игорь.
От двери, ведущей в подвал, к ним подходил, помахивая автоматом, похожий на цыгана солдат. Часовой. Значит, это пленные…
Позже ребята узнали, что в город вместе с немцами вошли и румынские части, теперь же они молча отошли от окна и не спеша, чтобы фашист не подумал, будто его боятся, дошли до угла.
— А теперь — бегом! — скомандовал Коля.
Через несколько минут они уже теребили Марию Ивановну:
— Там раненые… они голодные.
— Пить просят…
— Им нужен врач, мама!
А врач жил совсем рядом, через два дома от Кизимов, на той же Ульяновской. И звали его Машенька Аллахвердова. За несколько дней до войны закончила девушка Ростовский медицинский институт. Ее товарищи ушли на фронт, а Маша не могла: тяжело заболел отец.
Когда фашисты подошли к Ростову, он сказал дочери:
— Ты бы уехала, Машенька…
— Я не оставлю тебя, что бы ни случилось, — твердо ответила девушка.
Маша сидела у постели отца, вздрагивая от малейшего шороха. Она замерла, услышав на железной лестнице, ведущей к ним на второй этаж, шаги. Знала: фашисты могут убить каждого. Без причины, без суда, только за то, что ты советский человек. Знала, что они беспощадны к коммунистам, комсомольцам. Могут убить ребенка, если увидят на груди красный галстук. Убивают за то, что у человека темные глаза или курчавые волосы. У нее волосы черные, волнистые, глаза — как ночь…
Отец тоже услышал шаги и встревоженно оглянулся на дверь. Постучали тихо, но настойчиво.
— Это свои, папа, — успокоила девушка отца и открыла.
Перед ней стояла, как в доброе старое время, квартальная уполномоченная Мария Ивановна Кизим. Только лицо ее — без обычной улыбки — было суровым.
— Машенька, милая, — заговорила она быстрым шепотом, — очень нужна твоя помощь, мы сами не можем… Понимаешь — в подвале раненые. Есть без сознания…
Девушка метнулась в соседнюю комнату, схватила сумку с медикаментами, набросила старое пальтишко, повязалась невзрачным серым платком — чтобы не бросаться в глаза — и наклонилась к отцу:
— Не беспокойся, я скоро…
Они осторожно спустились по лестнице, вышли за ворота.
