Однако мир, воцарившийся на улице Блондель, непродолжителен. Двери бара снова с силой распахиваются. Пятясь и раскачиваясь, клиент пытается увернуться от обрушивающихся на него ударов. Палач преследует его. методично нанося ему спокойные и точные удары американским кастетом, надетым на пальцы. Верхняя часть кастета выполнена в виде мелкого гребня. Работа поистине художественная, и Жорж Бухезайхе в некотором роде артист. От его утонченных пыток приходили в восторг Лафон и Бони, когда они вместе работали на улице Лористон. «Когда что-то делаешь, это должно быть верхом совершенства», — любит повторять Бухезайхе.
Под заинтересованными взглядами четверых мужчин он оттесняет к стене своего противника, оглушенного оплеухами. Сейчас он проделывает на окровавленном лице добычи свой излюбленный трюк: вставляет в его рот по одному пальцу каждой руки и растягивает его. Углы рта разрываются, появляется кровь, текущая на подбородок несчастного. Удовлетворенный Бухезайхе оставляет свою жертву, вытирает пальцы от кровавой слюны, затем поворачивается к лежащему на тротуаре человеку.
— В чем дело, Жорж? — спрашивает его Лутрель.
— Эти твари назвали меня и Абеля плохими французами, — объясняет Бухезайхе. — И еще в бистро моей жены!
Он поднимает голову и пробегает взглядом по улице Блондель, опустевшей во время драки. Проститутки вновь возвращаются на свою вахту.
Пятеро мужчин гуськом пересекают зал, отталкивая клиентов, опирающихся о стойку бара, и проходят в задний салон, не обращая внимания на малого с багровым лицом. На коленях у него сидит девица. Они поднимаются по узкой винтовой лестнице в комнату второго этажа. Впереди идет Лутрель, за ним Жо, Абель и Фефе. Бухезайхе ногой закрывает дверь. Сюда не доносится шум из бара. Взгляд Аттия, попавшего впервые в это логовище, задерживается на трещинах в потолке, выбеленных известью стенах, деревянном столе, стоящем в центре комнаты. Это великолепный стол, окруженный шестью стульями того же стиля, с высокими и узкими спинками.
— Жорж, откуда эти музейные экспонаты? — удивленно спрашивает Аттия.
— Конфискация, — невозмутимо отвечает Бухезайхе, направляясь к стоящему в углу буфету. — У одного еврея во время оккупации. Прекрасное было время!
— Жорж, как всегда, бестактен, — замечает Лутрель. — Ты не узнаешь нашего друга?
Держа в руке бутылку, Бухезайхе поворачивается и внимательно смотрит на новобранца. Стоящий в стороне Дано занят тем же. На его лбу вздувается вена, как раз над надбровными дугами, затем она наливается кровью, что означает усиленную умственную деятельность. Тяжеловесный Мамонт первым узнает Аттия.
— Господи! — неожиданно восклицает Дано.
— Аттия! — вторит Бухезайхе и неловко оправдывается: — Ты так похудел, бедняга!.. Просто до неузнаваемости.
— Спасибо, — отвечает Аттия, задетый за живое. — Разве я не вам обязан этим лечением голодом?
— Это прошлое, — бросает Лутрель, спокойно подходя к столу.
Дано с минуту колеблется, затем заключает Аттия в свои гигантские объятия, прижимает его к груди, громко лобызает, отпускает, затем снова обнимает и взволнованно бормочет:
— Как я рад видеть тебя, старик.
Бухезайхе не любит излияний чувств. Он довольствуется сильным пожатием руки Аттия.
— Война — это большое несчастье, — говорит Бухезайхе.
Заключение вполне уместное и трезвое. Морщины на лбу Жо разглаживаются.
Лутрель садится за стол, вынимает из кармана сигару и закуривает ее. В то время как Абель наполняет рюмки, Бухезайхе выдвигает ящик стола, достает крупномасштабный план Парижа и садится за стол, разворачивая карту. Все молчат. Через некоторое время Лутрель устало спрашивает:
— А почему Ноди до сих пор нет?
— Он со своей курицей, — ухмыляется Дано.
Пятеро мужчин молча пьют. Дано смотрит перед собой пустыми глазами. Бухезайхе поглядывает на платиновые наручные часы. У Аттия, который в течение двух дней почти ничего не ел, начинает кружиться голова. Фефе полирует ногти о полу своего жемчужно-серого костюма. Лутрель не сводит глаз с дыма гаванской сигары. Проходит пять минут. Наконец дверь открывается и в комнату входит Рэймон Ноди, запыхавшийся и сияющий. У него красивые белые зубы, на лоб упала белокурая прядь. На нем спортивная куртка, бежевые брюки, сорочка с английским воротником, клубный галстук, замшевые ботинки на толстой подошве. У него блестящий и счастливый взгляд мужчины, утомленного любовью.
— Тебя все-таки выпустили из кровати?.. — ворчит Лутрель.
— Простите меня за опоздание, — улыбается Ноди, садясь с краю стола. — Нежность — это гарантия моего равновесия.
Лутрель кивает. Он снисходителен к Ноди, самому младшему в банде. Любого другого, кто опоздал бы на собрание, встретили бы лавиной упреков, если не серьезными замечаниями с последующими санкциями. Но Лутрель испытывает к Ноди почти братскую дружбу, начавшуюся в последние месяцы войны, когда они вместе участвовали в операциях против оккупантов. Рэймон — обаятельный, хорошо воспитанный, всегда веселый и влюбленный. Кроме того, он отлично стреляет из «стека» и кольта.
Рэймон — самый способный из всей банды, единственный, кто умеет думать и командовать, поэтому Лутрель хочет сформировать его. Бухезайхе всего лишь циничный убийца. Дано, способный на героическую преданность, слишком импульсивен и не очень умен. Депортация и лагерь сломили Аттия. Фефе — отличный стрелок, первоклассный шофер, но ему не хватает авторитета. Ноди — это, бесспорно, единственный человек, на которого Лутрель может положиться. Быть может, пока он еще очень робок и смущается из-за пустяка, как красная девица, но в работе он на высоте: спокойный, решительный, смелый. Впервые Рэймон проявил себя в Марселе. Лутрель был поражен этим показательным выступлением.
2
Двадцать шестого декабря тысяча девятьсот сорок шестого года, ровно в восемь часов тридцать минут, инспектор Фернан Биамонти из сыскной бригады марсельской Сюртэ выходит из своего дома, расположенного в двух шагах от Афинского бульвара. Он направляется в полицию на дежурство, которое начинается в девять часов. Как и большинство французов, в это первое мирное Рождество он мало спал и много ел.
Сдерживая отрыжку, инспектор Биамонти сворачивает на улицу Вилльнев. От яркого зимнего солнца у него начинается мигрень.
Фернан Биамонти идет вдоль аллеи Гамбетта. Неожиданно в нескольких шагах от себя он замечает Зефира. Он видит его со спины, но он не ошибается: он слишком хорошо знает его. Зефир — известный бандит (настоящее его имя — Альбер Геррерио), разыскиваемый полицией за вооруженное нападение.
Поимка Зефира означает премию, дополнительный день отпуска, возможное продвижение по службе. Инспектор Биамонти озабочен только тем, чтобы не дать Зефиру уйти. Он весь во власти этой идеи, заставляющей его забыть о по-слепраздничном недомогании. Благодаря резиновым подошвам, он бесшумно пробегает несколько метров. К его великому удивлению, Зефир не оказывает никакого сопротивления и послушно протягивает руки для наручников.
— Готов, — сообщает Биамонти с победоносной улыбкой на губах. — Я тебя…
Он не заканчивает фразы. Его затылок ощущает прикосновение холодной стали кольта.
— Будь любезен, — приказывает сзади незнакомый голос, — сейчас же сними с него эти браслеты.
Не выпуская добычи, Фернан Биамонти медленно поворачивает голову. В стекле черной машины, стоящей поблизости, отражается силуэт стройного мужчины среднего роста.
— Считаю до трех, — настаивает голос.
Биамонти молчит.
— Один! Два!
Фернан осознает на краткую долю секунда, что его жизнь глупо оборвется на аллее Гамбетта, в ста, метрах от дома. И все это из-за бандита, по воле судьбы оказавшегося на его пути. Он делает слабое движение.
— Три!
Выстрел фантастический. У Фернана Биамонти нет больше затылка. Пуля крупного калибра размозжила его череп. Тело от удара подпрыгивает, затем заваливается на тротуаре, в луже крови.
— Забирайся внутрь, — приказывает Ноди Зефиру, убирая кольт.
Мужчины садятся в машину, и Лутрель быстро трогается с места, сворачивает на Афинский бульвар и стремительно направляется к вокзалу Сен-Шарль. Убийство полицейского заняло одну минуту.
— Прекрасная работа, Рэймон, — шепчет Лутрель. — Одной мразью меньше.
Он удовлетворен. Убрать полицейского всегда очень приятно.
— Брифинг! — сообщает Лутрель, разложив перед собой план Парижа.
Как всегда накануне нападения, он изъясняется с высокопарностью шефа генштаба. Под влиянием военных фильмов и воспоминаний о гестапо и Сопротивлении, фантазии и алкоголизма он скатывается к опасной грани мегаломании.
