идти в Носси-Бэ (очень хорошая большая бухта без телеграфа), но сама бухта и подходы к ней очень плохо обследованы в навигационном отношении. Несмотря на все желания Рожественского сделать иначе, это не вышло, и пришлось нам всем идти в Носси-Бэ. Здесь мы узнали о сдаче Порт-Артура.
В Носси-Бэ был списан в Россию наш старый доктор Белов (вследствие тяжелой болезни). Многие пожилые люди не перенесли тяжелых условий плавания. Вместо него назначен доктор с «Изумруда» Кравченко ― отличный хирург. Наш младший врач был переведен на «Изумруд», так что в бой мы пошли с одним врачом. В Носси-Бэ мы простояли более двух месяцев, занимались переборками машин, стрельбами и эволюциями, а в общем, изнывали от ожидания и жары. Всё это двухмесячное ожидание произошло оттого, что под влиянием статей капитана 2 ранга Кладо в Новом Времени о необходимости усилить эскадру, решено было снарядить третью эскадру под командой контр-адмирала Небогатова, причем включить в неё весь мусор, от которого раньше Рожественский отказался, а нам было приказано эскадру ожидать.
В начале марта всей армадой (45 кораблей) тронулись на Восток. Курс проложен на Малакский пролив в бухту Камранг (Индокитай). Весь переход сделали в один месяц. По дороге 5 раз грузили уголь со своих транспортов. Средняя скорость была не очень большая, но все-таки весь переход сделали, не потеряв ни одного корабля. Конечно, это была заслуга Рожественского, его железная воля.
В Камранге получили телеграмму: «Ждать Небогатова, который 26 марта вышел из Джибути». Мы пришли в Камранг около 1 апреля. Весь апрель был сплошной ужас. 26 апреля Небогатов присоединился к нам и после четырех дней, данных ему для отдыха, мы 1 мая окончательно покинули берега Индокитая. За этот месяц мы стояли в бухте Камранг, скитались трёхузловым ходом вдоль берега, стояли в бухте Ван-Фонг и, наконец, в бухте Куа-Бэ. Отовсюду нас выгоняли, т. е. приходил милейший французский адмирал и смущенно, но очень настойчиво просил уйти хотя бы в другую бухту. Это скитание нам всем сильно натрепало нервы. После соединения отряд Небогатова и крейсерский отряд вошли в бухту Куа-Бэ. Жалко, что мы не вошли в неё раньше: там, кроме тигров, никого не было. На броненосце «Адмирал Ушаков» минный офицер был мой друг детства ― Жданов. Конечно, мы обменивались впечатлениями, и его мнение и других офицеров было, но Небогатов был на высоте, все его распоряжения были продуманы, и никакой нервности не было. Весь переход был сделан безукоризненно, а ведь это были корабли, рассчитанные для береговой обороны. Это была моя последняя встреча со Ждановым: 15 мая он отказался спасаться и вместе с кораблем погиб.
На переходе от Индокитая до Цусимы мы два раза грузили уголь. Недалеко от Шанхая мы взяли курс на Цусимский пролив.
На этом последнем переходе умер Фалькерзам, тропики и непосильные работы усилили его болезнь, и он скончался до боя, флаг его не спускали, о его смерти мы узнали намного позже. Несмотря на свою комическую фигуру, это был исключительно образованный морской офицер и честный человек. Адмирал предполагал пройти пролив днем, и так как у нас было свободное время, то днем 13 мая несколько часов мы потратили на эволюции. По-видимому, мы ещё не были обнаружены, хотя прибытие транспортов в Шанхай уже много дало японцам. Ночь перед боем я стоял «собаку». (Вахта с 12 до 4 часов ночи). Ночь прошла тихо. Около 6 часов утра я был разбужен звуками боевой тревоги. Это был разведочный легкий японский крейсер «Идзуми». Попытки отогнать его сделано не было, но он и сам отошёл.
Самый бой я не буду описывать подробно.
В начале боя мы попали под перекрестный огонь. Один небольшой снаряд попал в трап, шедший на передний мостик, и разорвался как раз против прорези боевой рубки. Часть осколков попала в боевую рубку. На ногах остались только двое ― старший штурман лейтенант Прохоров и рулевой. Сколько времени я пролежал, я не знаю; когда очнулся, первое, о чем я подумал, это убит я или нет. Сейчас же подумал: если думаю, значит, жив. Второе: ранен или нет? Для этого стал двигать руками и ногами ― все исправно, значит, не ранен, но когда тронул голову, а потом китель, то увидел, что все было в крови. В меня попало семь маленьких осколков в голову и спину. Рядом со мной лежал командир и хрипел. Я хотел было поднять его, но увидел, что всё кончено. Вся задняя часть черепа была снесена, а входное отверстие было едва заметно между волос.
Старший артиллерийский офицер лейтенант Лосев был, как и я, ранен легко, только мы все, вероятно, надышались газами. Сейчас же известили старшего офицера, он пришел через несколько времени, так как был в другом месте сильно ранен. После прибытия он сдал мне обязанность старшего офицера. Старше меня был штурман и артиллерист, но их нельзя было во время боя отрывать от их прямых обязанностей. Я был более свободный. За время боя в нас попало 18 снарядов, но, по-видимому, все эти снаряды были с легких крейсеров. Убиты командир и 18 матросов, ранено 7 офицеров (из них 4 тяжело) и 75 матросов. Подводных пробоин не было, все разрушения выше ватерлинии. В 7 часов 10 минут, после гибели «Бородина», бой прекратился. Японские главные силы отошли, освободив место миноносцам. Избегая атак миноносцев, мы немного изменили курс и наконец около полуночи окончательно легли на юг. Мы держались все время в кильватере крейсеру «Олег», на котором держал флаг наш адмирал Энквист. Сзади нас был крейсер «Жемчуг», который хотя и не состоял в крейсерском отряде, но пошёл за нами, видя гибель главных сил.
На «Олеге» и у нас некоторые офицеры высказывали мнение о необходимости исполнить последний сигнал Рожественского ― идти соединено во Владивосток, но перед Энквистом и командиром «Олега» Добротворским стоял вопрос, исполнить этот сигнал или нет. С одной стороны, это был приказ, а с другой стороны, они видели, что после гибели во время боя четырех лучших кораблей (из пяти, остальные не в счет) бой окончательно проигран и что прорыв во Владивосток этих судов для войны никакой роли играть не может, и поэтому Энквист принял решение идти на юг. Есть военная храбрость и есть гражданское мужество, и то и другое необходимы, но только военная доблесть приносит лавры, а гражданское мужество бывает обыкновенно непопулярно, и только впоследствии история оправдывает человека, принявшего то или иное решение, но в промежуточное время на него выливают ушат грязи.
В августе 1904 года (дату точно не помню)
