Где он?
– Владимир Александрович, – пропыхтел тот, что был повыше ростом, – нету… Нигде нету…
– Везде искали, – поддержал его низенький плотный Паша.
– Воронин… – Ко всеобщему облегчению, услышав это имя, Ольга перестала кричать. – Воронин… Это его инструктор, да? И его нигде нет?
Володя кивнул.
– Инструктор сбежал! – торжествующе припечатала Ольга. – Кто он такой, этот ваш инструктор? Может, это все подстроено?
– Пока рано делать выводы. – До сих пор державшийся молчаливо в стороне Константин Дмитриевич заговорил, и все взоры обратились в его сторону. – Не сомневайтесь, мы обязательно во всем разберемся.
– Кто это «мы»? – Праведному негодованию Ольги не было границ. – Да вы сами кто такой?
– Я – заместитель генерального прокурора. Ольга, так случайно получилось, что я оказался здесь… И я обещаю вам подключить лучших специалистов к расследованию гибели вашего мужа. Мы обязательно во всем разберемся, мы вам поможем…
Краем глаза Меркулов заметил, что Володя, прижав руку к груди чуть пониже надписи «Руководитель полетов», каким-то неуместно изысканным жестом, точно рыцарь, собирающийся поклониться прекрасной даме, оседает набок. А вот подхватить его, предотвратить падение мощного Володиного тела на землю Костя уже не успел.
«Прекрасная квартирка, – сказал себе Турецкий, очутившись в жилище покойного Кирилла Легейдо. – И, провалиться мне на этом месте, прекрасная хозяйка! Хотя и вдова…»
Вдова по имени Ольга (она сразу попросила называть ее по имени, без отчества) не рыдала и не закатывала истерик; очевидно, горе подтолкнуло ее в другую сторону – в сторону безмолвия и отрешенности, что еще больше усиливало Ольгино сходство с ангелом. Ангелоподобная Ольга, одетая по-домашнему во что-то белое и ниспадающее широкими складками, без особых эмоций приняла пояснение Турецкого, что Константин Дмитриевич Меркулов попросил его помочь следствию, и без лишних слов проводила в гостиную, отличавшуюся хорошо продуманным авторским дизайном и богатой, со вкусом подобранной обстановкой. Ольга указала Турецкому на кресло, сама же устроилась напротив, на большом круглом диване. Александр Борисович обратил внимание на суетливый жест, которым Ольга нащупала подлокотник дивана. Как будто боялась сесть мимо…
– Спрашивайте, пожалуйста, – произнесла Ольга мелодичным голоском. – Я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Я понимаю, чтобы установить причину смерти Кирилла, вы должны проанализировать ситуацию…
Саша Турецкий анализировал в данный момент не ситуацию – он анализировал вдову. Редкой классической красоты блондинка все время смотрела куда-то мимо собеседника, в сторону, чуть выше или чуть ниже, как бы не в состоянии зафиксировать взгляд на его лице. Эта манера слегка покоробила Турецкого: он не считал себя уродом, чья внешность невыносима для взгляда, и привык, чтобы женщины смотрели на него во все глаза. И в то же время в этом намеренном, казалось бы, пренебрежении, в этом соскальзывающем взгляде широко раскрытых, опустелых, отрешенных от всего мира глаз было что-то, приковывающее внимание. Что-то, раздразнившее в Александре Борисовиче мужчину. Если бы не Ирина Генриховна, которой он давненько уже поклялся в кристальной безукоризненной верности и держал свое слово… да, если бы не Ирина, он, пожалуй, занялся бы более подробным анализом вдовы!
И, вероятно, это принесло бы пользу следствию. Ольга Легейдо – женщина-загадка, или, правильней сказать, она битком набита загадками. Возможно, среди этих загадок отыщется та, которая поможет отыскать убийцу ее мужа…
Только если смерть Кирилла Легейдо не была обычным несчастным случаем. Ведь заключение специалистов еще не пришло.
– Вы не замечали, что Кирилла что-то тревожит? – расспрашивал Турецкий. – Странные телефонные звонки были?
Ольга слегка покачивала головой – отрицательно. При этом ее золотистые кудри перемещались по белым плечам, как бы наделенные самостоятельной жизнью. Роскошные волосы, даже если крашеные. А если у этой блондинки все натуральное – просто с ума сойти!
– Нет. Ничего такого.
– Оля, может быть, муж от вас что-то скрывал?
– Может быть, – все с той же грустной пассивностью согласилась Ольга. – Я теперь никогда не узнаю об этом.
– Простите меня… Он рассказывал вам об аэроклубе? Вы там бывали?
– Никогда. По-моему, у мужчины должны быть свои мужские увлечения, своя территория… Правда ведь?
Голубой взгляд широко раскрытых глаз на какой-то краткий миг соприкоснулся с глазами Турецкого – и, возможно, Ольга прочла, что было написано в них. Александр Борисович вспомнил об Ирине. Которая не способна была примириться с тем, что мужчины и женщины – два разных биологических вида, вынужденных поддерживать мирное сосуществование. Которая то и дело переходила границы, заступая на его мужскую территорию…
– Правда! Подтверждаю целиком и полностью! Но вернемся к Кириллу. Он говорил вам, что готовится к первому полету без инструктора?
– Да. Очень радовался. Он вообще бредил полетом. У него даже кличка на работе была – Карлсон. Глупая, да? А ему нравилась…
Произнося эти слова, Ольга все больше и больше наклонялась вперед, по направлению к Турецкому, приближая к нему свое лицо.
– Вот как? – рассеянно сказал Турецкий, следя за Ольгиным взглядом. Ее лицо совсем близко – такое же идеальное, нежное, белое, как и на расстоянии. Не исключено, что секрет ее красоты заключался в особом типе кожи, совершенно гладкой, матовой, не блестящей, а как бы светящейся, точно неглазурованный фарфор. Турецкому казалось, что он рассматривает с очень близкого расстояния прекрасную куклу в рост человека. Это было необычно… завораживающе… Саша попытался представить, каково ощутить соприкосновение с этой матово-нежной щекой…
– Ой! – Соприкосновения не произошло: Ольга, вскрикнув, отпрянула. – Простите, что я вас так разглядываю… У меня минус семь. И я потеряла линзы. Вот хотела узнать, как же вы выглядите, какие глаза у вас.
– Говорят, серые. – Турецкий не знал, радоваться или печалиться тому, что так и не узнал, какова ее кожа на ощупь.
– Серо-голубые, – уточнила Ольга. – И такие… вдумчивые…
Турецкому показалось, что в какую-то секунду она собиралась его поцеловать… Но нет, он всего лишь ощутил возле своих губ ее дыхание. Чистое и душистое, как у ребенка.
…Аэродром героически пытался жить своей прежней налаженной жизнью, не желая признаться, что прежней жизни не будет… По крайней мере, в лучшем случае – некоторое время. В худшем случае – никогда. Об этом летчикам и подсобному персоналу непрерывно напоминал режим усиленной охраны, и в этих условиях невозможно было проникнуть на работу, не пройдя в течение получаса системы сложных проверок. Люди нервно посмеивались, кое-кто из них возмущался, но не слишком громко и не слишком зло. Перед глазами у некоторых еще стояли останки Кирилла Легейдо, напоминающие скорее не человеческое тело, а обугленный полурастерзанный мешок с тряпьем. Режим усиленной охраны ни у кого не вызывал любви, но все, так или иначе, понимали его необходимость. Разумеется, возникает масса трудностей, зато преступник – если он, конечно, существует – на аэродром не проникнет.
Однако не все возможно предусмотреть. Существуют люди, для которых ни один режим не писан. Для них все карантинные мероприятия – сущие семечки. Конечно, таких людей не может быть много – ведь они чрезвычайно редки… В данный момент на территории аэродрома находился всего один.
Присмотритесь-ка вон к тому невзрачному строению… Видите? Нет, не видите как пить дать. А если так? Дайте себе труд вглядеться в эту кирпичную стену – и если в детстве вы любили отыскивать на загадочной картинке из журнала «Мурзилка» зайчика, спрятавшегося в кустах, или сову в древесной кроне, у вас есть неплохой шанс обнаружить того, кто замер, припаявшись к стене, буквально слившись с ней. Но вот он отделился от стены – и моментально стал видимым. Теперь невидимость ему ни к чему. На человека такой непрезентабельной внешности никто не обратит внимание. Среднего роста, поджарый, в серой футболке и джинсах, на глаза надвинута светлая бейсболка. На первый взгляд – служащий низшего аэродромного звена, обыкновенный подсобный рабочий. Однако он не являлся подсобным рабочим. У него было заурядное лицо, из разряда примелькавшихся, провоцирующих своей очевидной знакомостью, однако никто из сотрудников аэропорта его по-настоящему не знал.
Человек в бейсболке рисковал многим. Ему совершенно не улыбалось засветиться здесь, в этом месте, находящемся под неусыпным контролем. Достаточно он наследил на своем жизненном пути! Тяжкий труд, грязные дела, ошибки молодости… Не хотелось бы сюда соваться, но что поделаешь, приходится! Как говорится, такова печальная необходимость.
