— Ты мне побалуй — оставлю в самом тесном закуте, — пообещал Асмур, и конь испуганно захлопал глазными заслонками. Окрик был риторическим — в любом случае пришлось бы взять коня с собой, а последний просто не смел, не мог, да что там говорить — генетически был не способен не повиноваться хозяину, так как вел свою родословную от рыцарских коней рода Муров. Вероятно, надо было попросту приказать ему воспылать к крэгу безмерным дружелюбием.
Но почему-то Асмур, не в первый раз озадаченный взаимоотношениями между конем и крэгом, такого приказа не отдал. Нахмурившись, он наклонился и стянул узлами пряди стремянной шерсти, выбивающейся из-под крупных пластин чешуи. Вдел сапог в волосяную петлю, одним толчком очутился в седельном гнезде. Все это мерно и неторопливо, как подобает владетельному эрлу, пусть даже и не исключено было, что садился на коня этот эрл в последний раз.
Козыри — ночь!
Конь, игриво изгибая шею, расправлял крылья, подставляя их голубому лунному свету. Делал это он, несомненно, в пику крэгу, который по сравнению с конем казался куцым птенцом.
— Но-но, — примирительно сказал Асмур, похлопывая коня жесткой перчаткой и одновременно проводя подбородком по тугим перьям, укрывавшим наплечники камзола. — Поедем шагом.
Это относилось к обоим, но Асмур поймал себя на том, что он вроде бы извиняется перед крэгом за недружелюбие коня. Да, неплохо бы перед походом до конца выяснить их взаимоотношения, да жаль — эта мысль несколько запоздала. Оба они ему преданы, но, видят древние боги, до чего же по-разному!
Конь предан, потому что он — конь, и это у него в крови.
Крэг предан, потому что он верен Уговору, то есть самому себе.
Или всем крэгам?
Асмур тронул коня коленями, тот гордо пересек двор, миновал величественный донжон, и копыта его мерно зацокали по ночной дороге, брызжа ледяными искрами. Замок с игольчатыми шпилями, кружевными виадуками дамских мостков, по которым некому уже было гулять, с шатрами конюшен и опалово-лунными бассейнами сиренников, с глухими коробками брошенных казарм и призрачными решетками чутких до одушевленности радаров медленно отступал назад, в темноту, в прошлое и, возможно, в небытие.
Козыри — ночь!
Солнце, послав в вышину традиционный зеленый луч, уступило турмалиновую чашу небосвода веренице лун, и они окрашивали узкие поля кормового бесцветника, окаймляющие дорогу, в печальные опаловые полутона. За лугами следовали однообразные коробчатые корпуса нефтеперегонного комбината — фамильный лен Муров, еще в глубокой древности, до Уговора, пожалованный королем Джаспера старейшему из их рода. С тех пор из поколенья в поколенье все Муры становились химиками по образованию, оставаясь в душе и по призванию воинами, и очередной король подтверждал ленное право Муров, хотя с каждым веком это славное семейство становилось все малочисленнее.
Когда умер отец Асмура, у его вдовы остался один малолетний сын, и никто не предложил ей ни руки, ни поддержки. Восемнадцать лет правила Тарита-Мур замком, заводами и сервами, все это время находясь вдвоем с сыном безвыездно в громадных, чуть ли не самых больших на Джаспере, ленных землях. Едва сын достиг совершеннолетия, прослушав весь универсум, положенный будущим химикам, и сразившись на турнире в честь десятилетия ненаследной принцессы Сэниа, как мать с облегчением передала ему все управление, теша себя мечтой о возрождении семейного счастья… Но надежда на женитьбу сына и появление внуков, которым хотела посвятить себя владетельная Тарита-Мур, не оправдалась. Что произошло там, на турнире, когда ее сын одного за другим сразил мечом, десинтором и голыми руками трех невиданных по мощи боевых сервов? Упоенная доблестью сына, она смотрела на него и только на него…
А смотреть-то нужно было на принцессу.
Она допросила всех сервов, сопровождавших ее на турнир, допросила с пристрастием, посекундно воспроизводя зрительную и эмоциональную память каждого из них. Нет, ничего не произошло между ее сыном и своенравной принцессой, да и что могло произойти в тот день, когда девочке минуло десять лет?
Но с тех пор он не поднял глаз ни на одну красавицу Джаспера, и когда мона Сэниа достигла совершеннолетия, Тарита-Мур нисколько не удивилась, узнав, что ее сын тайно попросил у короля руки его дочери.
И еще меньше удивилась она, когда Асмур получил отказ.
Слишком обширны были ленные владения Муров; случись что с Асмуром — управление всеми заводами легло бы на принцев, которые и без того, как подобало королевской семье, осуществляли координацию экономики всего Джаспера; да и самой моне Сэниа пришлось бы взяться за ум и за химию, а о ней поговаривали, что Ее Своенравию ничего не было мило, кроме столь несвойственных нежному полу военных утех да бессмысленных многодневных скачек от владения к владению, где на тысячи миль не встретишь человека, а лишь поля, да чистые родники, да реденькие заводы, да суетящиеся сервы, собирающие на безветренных осенних склонах лиловый вереск… Странный нрав был у принцессы, ничего не скажешь, и слава древним богам, что была она младшей, а не наследной.
Знал ли чернокудрый бесенок о сватовстве Асмура? Тарита-Мур была слишком горда, чтобы спрашивать о подробностях, когда отказано в главном. Да и у кого спросить — у сына? Она щадила его самолюбие. У сервов? Они однажды уже доказали свою беспомощность. Было, конечно, одно место, где знали всё и обо всех и где она, как любой житель Джаспера, должна была время от времени появляться: королевский дворец.
Действительно, в определенные традицией дни вся родовая знать собиралась здесь, в городе-дворце, — несколько десятков тысяч людей. Это было все совершеннолетнее население Джаспера, ибо кроме, знати никто и не выжил тогда, в страшную эпоху Нисхождения Ночи. Теперь они собирались, чтобы вершить судьбы своей планеты, и вершили, кто как мог. Одни — в Большом Диване, подле координационного экономического совета, состоящего из короля и принцев, или поблизости, в бесчисленных галереях, раздумных бассейнах и потаенных кабинетах для различных консультативных комиссий; то, о чем говорилось в этом ядре джасперианской галактики, как правило, оставалось для непосвященных тайной.
Далее, за кабинетами мудрецов, блистали залы эстетов, где мерцала музыка, творились древние молитвенные ритуалы или еретические камлания — по моде и по заказу; там не решали судеб, там скептически комментировали решения.
Еще далее искрилось бальное веселье. Здесь не выносились решения и не изощрялись в скептицизме, здесь пренебрегали и тем, и другим; это был живой пояс, охвативший старческое ядро, — здесь просто упивались жизнью… Как у кого получалось.
А за шумными чертогами балов начинались королевские сады, где стыдливая зелень тянулась ввысь, заслоняя тех, кто искал уединения, и нередко можно было увидеть двух крэгов, грудь к груди взмывающих в вечернее небо, крыло к крылу, клюв к клюву — много ли надо крэгам, которые сами не ищут себе пару?
Но не только любовь властвовала в вечерних садах: те, кому она была недоступна или не нужна, наполняли лабиринты аллей и гнезда беседок свежайшими сплетнями. Естественно, все венчали сплетни о королевском доме, но, судя по их монотонности, принцесса Сэниа ни в чем не изменила своих привычек. Независимо от того, знала она или не знала о сватовстве Асмура.
Так собирались они не чаще шести раз в год — владетельная элита Джаспера, все его человеческое население. Шелестели бархатные наряды, изящно приподнимали свои клювы крэги, усыпанные флюоресцирующей пудрой, и, расходясь к полуночи, гости гадали, о чем же шла речь сегодня в святая святых — Большом Диване. И никто, даже высокомудрая Тарита, не мог бы предположить, что и там занимались самым обычным делом — сплетничали о принцессе Сэниа.
Впрочем, ни у кого ни в Диване, ни в вечерних аллеях не было повода толковать о чем-либо, кроме неумеренных скачек и кровопролитных упражнений с рапирой.
Это Асмура устраивало — он был сейчас спокоен: никто не станет судачить о том, что он отправился в путь, так и не простившись с моной Сэниа.
Берегись, Алхимик!
Четвертая луна поднялась над горизонтом, когда плантации бесцветника, раскинувшиеся влево и вправо насколько видел глаз, вдруг оборвались, уступая место естественному лугу. Шелестящие купы деревьев заставляли коня настороженно вздергивать голову и косить мерцающим глазом на хозяина. Но тот молчал, бросив поводья и скрестив прикрытые перьями руки. Дремал и крэг, или так только казалось коню — ведь крэги никогда не дремлют. Близкая зарница сполоснула небо химерическим бликом, и тогда над дорогой нависло полукружье величественной арки.
Конь задержал шаг, ударил копытом в металлическую подворотную плиту — раздался удар гонга, отозвавшийся эхом серебряного перезвона там, за аркой.
