Вскочил с постели, как был голый, а сплю я всегда голым, даже если и без жены, и приблизился к серванту. Мария стояла, как всегда, потупив глаза. Я взял ее в руки, и мне показалось, что она как-то немного съежилась. И вдруг я осознал, что она понимает, что сейчас должно произойти. В конце концов ведь она воплощала в себе опыт всех женщин. Я поцеловал ее и перенес на кровать.
Волна какой-то невероятной глубинной нежности поднялась во мне, когда я увидел ее лежащей в постели. И ощутил что-то вроде сосущей пустоты в чреслах, что всегда предшествует усиленному притоку крови; это я знаю по опыту. Однако простыня супружеской любви не устраивала меня, и я сменил ее на чистую, перебазировал Марию на стул.
Лежа на простыне, Мария преобразилась, и теперь ее невыразимая красота сочеталась с беззащитной податливостью судьбе и смирением, которое так шло ей и было в ней силой, остановившей меня перед иконной лавкой в Новом Иерусалиме, где я и влюбился.
Эта нежная покорность чувственно возбуждала меня сверх всякой меры. Я стал над нею на четвереньки, сдвинул ее поглубже себе под живот, распялил пошире ноги, чтобы мой penem intrantem, член проникающий, нависал прямо над ней, и начал онанировать. Она кротко лежала, принимая все как есть.
Я никак не могу понять, что же меня так распаляло в тот момент? То ли кощунственность моих действий, которую я вполне осознавал, то ли ее безропотное приятие их, то ли моя собственная наглость, то ли ее послушная смиренность? То ли моя мужская любовь, всегда стремящаяся овладеть своим предметом, слиться с ним?
Конец моих усилий стремительно приближался. Я оперся на локти и стал свободной рукой теребить себе соски, как меня приучила жена, чтобы мне быстрее кончить. Истово дроча, в последний раз я бросил взгляд на нее, и мне показалось, что она, лежа подо мной, неожиданно вскинула глаза, глянула на меня — и я кончил. Струйки спермы залили ее всю. Мы соединились через божественную жидкость, делающую каждого мужчину демиургом новой жизни, то есть равным Творцу.
Мне не раз приходилось кончать на свою жену, выдергивая из нее хуй в последний момент, чтобы случайно не зачать ребенка. Но половой акт с Марией вывернул меня наизнанку. Я лежал рядом с ней обессиленный и опустошенный, плохо слушающимися пальцами счищая с нее свою молофью. «Наверное, все это постыдно», — подумал я, подтянул ее поближе к себе и взглянул.
Лицо ее, очищенное от спермы, светилось.
Февраль, 26
Ты понял, что у меня — получилось? Теперь Ты понял, что я выполнил обещание, данное Тебе 19 февраля? Сперма, Твоя божественная эманация во мне, преодолела время. Она вообще все преодолела: пространство, трансцендентные границы. Я соединился с нею, как и Ты когда-то. Моя сперма уравняла нас в этом акте. По отношению к этой женщине. Но теперь я обладаю ею, а Ты отошел в прошлое. Теперь мы с ней принадлежим друг другу, а Ты можешь только наблюдать за нами. Но Ты вездесущ, Ты все видишь, и не только со стороны. Дать Тебе подержать свечку? Впрочем, я не испытываю к Тебе ярости, как раньше. И теперь я не подпущу Тебя к ней. Больше Ты не возьмешь ее ни спящей, ни за каким-либо другим занятием, ни в доме, ни вне дома — все. Мы будем соединяться с нею перед Твоими глазами, но я Тебе не дам приблизиться. Хватит, будешь подглядывающим. Можешь удовлетворять Себя Сам. Все-таки я ревную.
Февраль, 26
Вчера, после нашего соития, я взял Марию в карман, и мы пошли гулять. Она лежала тихая и теплая — я постоянно ощущал ее пальцами. Время от времени я доставал ее и показывал ей район, где мы с ней теперь живем, — она не очень интересовалась. Просто и кротко смотрела на меня. Мы зашли в мою любимую пивную. Любимую, потому что она тут единственная. Там, как всегда, мне налили пластиковый стаканчик пива. Мария глядела с укоризной. Я взял пиво, вышел из пивной, свернул за угол и бросил полный стаканчик с пивом в мусорный бак. Мне расхотелось пить пиво, как расхотелось совершать многие из тех глупостей, которые я раньше делал в жизни.
Мы сели с ней в автобус и поехали к метро. В метро Марии не понравилось: грохот и толчея; слишком много посторонних. В центре города мы зашли в церковь.
Я долго стоял перед ее образом, вопрошая, как нам теперь быть. Но то был другой образ моей Марии. Одигитрия глядела прямо и непреклонно. Но в ее взгляде не было осуждения. Подглядывающий ревниво взирал на нас сверху, с купола. Мы встретились с Ним глазами. Я выдержал. Я теперь многое могу вынести ради моей Марии.
Вечером мы с ней ужинали. Глядя на ее усталое личико, я размышлял о неуничтожимости любви. Ибо то, что в сердце, не гибнет даже с самим сердцем. Оно уходит куда-то ввысь, где властвует Он. Но даже Он ничего с любовью поделать не может. И никакие мучения, физические или нравственные, не могут способствовать этому, что бы ни выказывал пытаемый. Ибо искренность коренится глубже всякой боли. Глубже чувств и рассуждений.
Все равно останется со мной.
Февраль, 26
Ночью сижу на кухне. Жена с дочкой вернулись с дачи поздно; усталые, вымотанные. Девочка спит уже. Жена купается в ванне. Мария отдыхает на своей полочке. В конце концов жена ни при чем: не могла же она предполагать, что между мной и Марией такое случится. Хотел бы я видеть человека, который это смог бы предположить. Сейчас жена закончит мыться, и я ее выебу.
Март, 1
В принципе это похоже на адюльтер. Имею ли я право так поступать по отношению к жене, моей женщине? Сам я бы, например, не хотел, чтобы у моей жены появился какой-нибудь другой хуй, который бы она подрачивала своими волшебными пальчиками и заправляла себе в пизду. Хотя, по-моему, один раз она мне все-таки изменила. С руководителем подмосковных курсов английского языка, на которых была с целью повышения квалификации. (Ну хоть не с простым членом курсов, ас самим,) Вероятнее всего, это случилось уже в конце этих самых недельных курсов, после заключительной пьянки, как оно обычно и бывает.
Я представляю, как они оказались в ее комнате (он проводил). Как ее соседка (по его предварительной просьбе) умелась на всю ночь к подруге (или хахалю). Как он, приударявший за женой безуспешно всю неделю, выманил-таки поцелуй («один, на прощание»). Как впился взасос в ее губы. Представляю его мужскую настойчивость и ее хмельную уступчивость. Как он тискал ее груди, запуская пальцы под блузку. Как пытался задирать юбку и всовывал руку между бедер. Как он первый, наконец, разделся сам, и она, глядя на его торчащий член, поняла, что уже просто так не выпутаться, и, как это после вошло в ее поговорку, «проще дать, чем отказать».
Я представляю, как голый он раздевал ее (она слабо сопротивлялась), стягивал с нее трусы; потом тащил на кровать. Ноги она развела сама и, может быть, даже направила в себя его хуй. Но вряд ли она еблась с ним так же, как со мной. Скорее всего, просто давала. Все-таки у нас — многолетнее знание друг друга и опыт взаимного удовлетворения. Не исключено, что она завелась к концу под его терпеливым напором (если только он догадался набраться терпения) и кончила. Но — пусть. Я простил ее искренне и совершенно. Года три после этого он присылал приглашение на свои блядские курсы. Жена спокойно опускала их в мусорное ведро.
