Стоны ее рождали сильнейшее желание, слезы ее возбуждали, сделавший сердце свое обиталищем шайтана, султан растягивая порочное удовольствие, причиняя Саджах величайшие мучения, наслаждение его было полным, изобретательность его была безгранична. Имеющий ключи от двух царств — видимого и невидимого, взирал сверху безмолвно.
Утром следующего дня султан проснулся и понял, что любовь, мучившая его совсем недавно, исчезла, испарилась, словно вода в глиняном кувшине за неделю солнцепека, словно расписка еврейскому банкиру на тысячу динаров, сожженная верным человеком, и Йахйа с легкостью забыл о Саджах, тем более, что увидел он вчера на рынке черную невольницу, чудесную девушку, приятную видом и милую лицом, и мысль, что африканка принадлежит иному завладела им полностью и надолго. А Саджах, невольно видом своим напоминающая о брате, вызывала ныне столь сильное отвращение, что была вскоре продана ливийским купцам за присущую ей цену. Более о ней никто не вспоминал. Кроме одного человека.
5. О мальчике, именем ал-Джамиль
Несчастная Саджах, будучи женой визиря, имела от него полугодовалого сына, именем ал-Джамиль. И когда случилось то, что случилось, сын Саджах был тайно отдан на воспитание одному старому учителю и философу. Старец вырастил его, обучил всевозможным наукам, прочитал мальчику Коран, выучил грамоте и искусству чистописания так, что в пять лет ал-Джамиль выводил буквы столь изящные и совершенные, какие не выводит писец в канцелярии халифа, оттачивая мастерство каллиграфа в течение долгих лет. Столь же искусен он был в игре на флейте, дающей отдых уму, усладу душе и радость сердцу. О происхождении своем ал-Джамиль ничего не знал, дабы не смог никому проговориться.
И случилось так, что на седьмом году жизни мальчика учитель преставился к милости Аллаха, оставив сыну визиря три вещи: флейту, тростниковое перо — калам и Святую книгу, на полях которой был текст, гласящий, что ал-Джамиль — сын невинноубиенного визиря и Саджах, вдовы, оскверненной семенем убийцы родного брата и проданной наложницей на невольничьем рынке. Стояло там и имя убийцы, но прочитать все это было совершенно невозможно, ибо надпись оказалась сделана на языке никому неизвестном, и многочисленные мудрецы разводили руками, не в силах прочитать текст.
И ал-Джамиль омыл старика, прочитал над ним молитвы и похоронил, прохлаждая глаза, и остался один в Дамаске, и пришел в один из дней на площадь перед дворцом султана, и усевшись на камни, заиграл на флейте. И султан, зачарованный игрой мальчика, велел позвать его во дворец, и столь юный возраст музыканта немало удивил его, и заведя разговор с ал-Джамилем, подивился он немалому разуму юных речей, и сердце расположилось к нему, ибо был юноша прекрасен видом, строен и соразмерен, сладок в голосе и сообразителен в ответе. Так остался сын визиря во дворце флейтистом, на другой год сделался он писцом, в одиннадцать лет — был начальником канцелярии султана, в тринадцать лет стал ал-Джамиль начальником нукеров его, а в пятнадцать лет был назначен управителем охот и все эти годы был сотрапезником царя Йахйи и советником его.
В один из весенних дней выехала на охоту в степь вся знать Дамаска, султан, дети его, визири, главные евнухи, начальники канцелярий, откупщики, известные купцы и другие уважаемые люди, нукеры и множество слуг и рабов их. И ал-Джамиль устроил великолепную удивительную охоту. В первый день загонщики выпустили уток, селезней, дроф, пустынных куропаток, голубей и иную птицу и охотники пускали соколов и настреляли дичи не менее пяти сотен. Вечером разбили шатры в степи и всю ночь пировали, и ал-Джамиль устраивал увеселения с музыкой, танцовщицами, жеманниками и шутами. Во второй день выгнали газелей, ланей и лисиц, и били их стрелами и копьями, и умертвили не менее сотни. В третий день вывели кабанов, буйволов и туров, и половина охотников осталась у шатров, воздержавшись от встречи с животными, подходить к которым опасались даже львы. Четвертый день был днем загона диких кошек, леопардов и тигров и немногие из воинов вышли на них.
И вот два принца Дамаска — дети султана Йахйи, юноши, преисполненные отваги, и с ними ал-Джамиль и его верный раб аль-Сайф решившись взять тигрицу на копья, умчались в степь так далеко, что потеряли всех из виду и заплутали. Волей Аллаха приключилась в эту ночь столь страшная буря с сильнейшей грозой и ветром, что и вовсе лишила их возможности найти дорогу назад. Вдруг увидели они развалины замка и возблагодарив творца за милость, оказанную сбившимся с пути, решили расположиться на ночлег среди камней.
Утром, под вой ветра, ибо буря совсем не утихла, выехали ненадолго ал-Джамиль и раб его Сайф в поисках каких-либо следов и пищи, и остались среди развалин два дамасских принца, два брата, именем аль-Мабуд и аль-Укба. Тут приключилась с ними удивительная история.
6. Как печально ошиблись сиятельные принцы
Среди крепостных развалин, кишащих скорпионами и змеями, увидели принцы огонь и поняли, что они не одни здесь, и затянув аркан любопытства на шее безрассудного желания разведать, кто обитает в этом заброшенном месте, одинокий караванщик ли, застигнутый ветром вдали от города, шайка ли разбойников, делящая награбленные товары, или может быть просто бродяги, лишенные алчным эмиром своего куска земли или лавки на базаре, и решили они подкрасться к костру и увидели дервиша, карлика с большим горбом, столь малого ростом, что вполне сгодился бы на роль шута во дворце отца их, султана Йахйи. Нимало не заботясь о безопасности и полностью уповая на свои сабли, братья подошли к чужому костру. Маленький уродец, скрыв лицо под громадной войлочной шапкой, сидел на камнях и жарил собаку. Старый халат дервиша, грязный настолько, насколько не сможет представить себе ваше воображение, словно он валялся год в сточной канаве, распахнутый до пупа, являл свету тощее, серое тельце. Деревянный посох, исписанный загадочными буквами, похожими на ползающих по незнакомцу насекомых, стоял рядом. Сморщенные ладони карлика с желтыми и длинными ногтями ловко вращали вертел.
Эй, бродяга, — вскричал аль-Укба. Скажи-ка нам, в какой стороне лежит путь к славному Дамаску, царей которого ты имеешь счастье лицезреть, и если тебе известна дорога к нему, отведи нас в город, и мы отблагодарим тебя так, как не благодарил никто.
Мы дадим тебе полдинара, — сказал аль-Мабуд.
Нет. Мы накормим тебя объедками и дадим кусок превосходного халебского мыла, — возразил аль-Укба.
Мы подарим тебе наш старый халат. Сейчас на нем спит дворцовый пес, но мы лишим его царского одеяния.
Если ты не глуп, сможешь заработать на кусок хлеба своим уродством. Шуты нашего отца живут столь хорошо, что дважды в день едят мясо, запивая его вином.
Безумцы, они потешались над ним, забыв слова мудреца, что лучше переоценить, чем недооценить, и не зная, что зеркало их счастья покрылось ржавчиной, скрыв в тени образ нависшего над ними бедствия. Карлик безмолвствовал и аль-Мабуд сбил шапку с головы его, и увидели они безобразную харю, с мутными от ненависти глазами. И оскалился он желтыми зубами, и взял посох, и вскричав ужасно, напал на братьев, заставив их отступить в панике, и схватиться за сабли, и мощь его посоха была велика, и рык его бросал в дрожь, и страх сыновей султана был столь силен, что в короткое время уродец лишил их клинков, бросил принцев в пыль и принялся избивать, пиная туфлями, нанося удары, ломая ребра, сокрушая кости и дробя суставы. И вскричали о пощаде они, и прохлаждая глаза свои, взмолились о прощении. И карлик опускал посох на пятки их, спрашивая, довольны ли они ответом его, и они вопили, что довольны. И перед тем как исчезнуть среди щелей бывшей крепости, дабы они уяснили все еще лучше, освободил он братьев от их собственных шаровар, и пристроившись сзади, сотворил с каждым из них то, что накрыло их накидкой позора и циновкой унижения и повергло обоих в великую скорбь и горестный плач, заставив забыть недавние побои. И когда вернулся верный слуга их отца — ал-Джамиль, то не открылись они ни ему, ни рабу его о приключившимся с ними несчастье.
7. О злополучном рабе ал-Джамиля, Сайфе
На следующий день, боясь оставаться в развалинах, покинули аль-Мабуд и аль-Укба замок вместе с управителем охот ал-Джамилем на непродолжительное время, и велено было Сайфу сварить утку к их приезду. Сайф все сделал, как ему было приказано, и когда он приготовил еду, то присел у очага на кусок ткани, оперся на вышитое седло, и вынув из-за пазухи мешочек с жареным ганджем, положил в рот шарик наслаждения и погрузился в кайф и постепенно исчез из этого мира и улетел в мир грез, и очутился парящем в воздухе и упал на облако, которое легче страусиного пуха, и следя за полетами ласточек, поплыл по небу, и степь тем временем сменилась плодородными землями, а внизу пахали на маленьких мулах крошечные крестьяне, появились окрестности города и облако полетело над домами и улицами, и Сайф, лежа на пузе и свесив ногу в красном сапоге, смотрел вниз и видел редких в такой зной жителей города, лавки купцов с одинокими покупателями, грязных детей, бросивших валяться в пыли и обступивших грозного усатого стражника, который взял у водоноса чашку и пил воду из бассейна и любовался тонкими запястьями девушки, наполняющей кувшины, а в чищенной меди кувшинов отражались двое юношей, спавшие, обнявшись на крыше соседнего дома, и увидел Сайф короткую улицу худых и старых евреев-ювелиров с наковальнями между пяток, а рядом — их маленьких помощников, раздувающих огонь, и рассмотрел он старика, сидящего во дворе и этот старик читал книгу, расчесывал бороду, перебирал четки и отгонял мух, а в другом дворе — запертая дома жена, сняв шаровары с великолепных бедер и заголив рубашку, легла томно на собачью подстилку, раздвинула ноги и задергала в нетерпении розовой пяткой, а глупый большой пес не торопился выполнять милую работу и пуская слюни, косился на миску с костями, и Сайф увидел площадь перед дворцом эмира, а на площади — распятых преступников, и палача, собирающего свой инструмент, на балконе дворца он заметил скучающую принцессу и помахал ей рукой, и облако покидая город, чуть не зацепилось за высоченный минарет, и проснувшийся муэдзин, увидев Сайфа, прикусил бороду от удивления. Так он плыл, утопая в невесомом, над городами и пустынями, оазисами, морями и горами, и видел он ниточки верблюжьих караванов, охотников, загоняющих в степи газелей, видел в море корабли с веселыми матросами и в песках борющихся джинов, и остановилось облако в саду, где пели соловьи и певчие куропатки и ворковали белые голуби, а ветви слив с плодами, похожими на носы эфиопов и ветви лимонов переплетались виноградными лозами, отягощенными разноцветными гроздьями ягод, и ручей с хрустальной водой брызгался на камнях и сверкал пруд с цаплями, и растаяло облако, и появилась из-за апельсиновых деревьев красавица, чудеснейшая среди всего сущего, с коралловой милой улыбкой и томными глазами, взяла Сайфа за руку и повела вглубь сада, мимо кустов миндаля, роз и боярышника, мимо павлинов, сверкающих пестрыми хвостами и тонкий стан ее и покачивающиеся при ходьбе бедра возбуждали желание и она остановилась под портиком, где в тени абрикосовых деревьев лежала кожаная скатерть и стоял кувшин с вином, и сбросила с себя одежды и увидел он тело, прекрасней которого не было, втянутый живот и тяжелые бедра и высокую крепкую грудь, цвета слоновой кости с двумя кольцами, вдетыми в острые соски, и Сайф подумал, что это будет наипрекраснейшая ночь в его жизни и потянулся к ней, чтобы сорвать цветы наслаждения, и получил что есть силы удар по затылку, нанесенный посохом маленького уродца, появившегося словно из-под земли, и увидевшего, что лежащий на камнях пьян от дурмана и не может отличить султана от обезьяны.
