Ужас той черной страшной ночи все длился и длился. Внутри себя Ребекка так и
не смогла выбраться из ущелья. И вот в сентябре 1992 года, через девятнадцать лет, она вернулась на то место.
Несмотря на уговоры бой-френда, со скоростью 70 миль в час она примчалась к
реке. Вместе с парнем и двухлетней дочерью Ребекка сидела на краю ущелья и
плакала. Сквозь слезы рассказала ту историю. Молодой человек не хотел, чтобы
дочка видела, как рыдает мать, и повел ребенка в машину. Тогда и услышал удар
тела о воду.
Это была вторая смерть Ребекки Томпсон. Солнце так и не появилось в ее жизни
после пережитого мрака. Почему? Что поглотило свет?
Страх? Может быть. Когда-то она свидетельствовала в суде против тех
преступников. И один из убийц дразнил ее зловещими жестами: с ухмылкой водил
пальцем по горлу, словно перерезая его. В день смерти Ребекки двое из тех
бандитов досрочно вышли на свободу. Неужели страх встречи с ними был так велик?
Может, все дело в гневе? В гневе на своих насильников. В бессильной злобе
из-за их досрочного освобождения. Злости на саму себя за тысячи ночных
кошмаров, которые не прекращались с той самой ночи. Или в гневе на Бога? За то, что каньон стал еще глубже, ночь еще непроглядней, а рассвет все никак не
приходил...
Может быть, чувство вины? Многие думают именно так. Как рассказывали
друзья, несмотря на милую улыбку и приятный характер, внутри Ребекка
продолжала сражаться с мыслью, что выжила в том кошмаре, а ее сестра нет.
Может быть, стыд? Каждый, кого она знала лично, и еще тысячи незнакомцев
были в курсе всех унизительных подробностей той истории. Клеймо приставало все
крепче с каждым газетным заголовком. Ее изнасиловали! Над ней надругались! Она
опозорена! И как ни старалась перевернуть свою память... нет, так и не смогла.
И вот спустя девятнадцать лет она вернулась на мост.
Бесконечные глубины стыда. Ущелья непрекращающейся вины. Обрывы, украшенные черными лентами смерти. Звенящее эхо боли. Заткни пальцами уши!
Плесни ледяной воды в лицо! Не оборачивайся, не смотри назад! Что только есть
силы, беги от вчерашней трагедии! Нет, щупальца смерти сильнее надежды... Они
тащат на мост, стыдят, унижают, втаптывают в грязь снова и снова.
8
Если бы это была ее ошибка, тогда все было бы по-другому. Если виновата, могла бы извиниться. Если бы падение в каньон было собственным проступком, знала бы, что ответить. Но Ребекка не была в той истории добровольцем. Она
оказалась жертвой.
Иногда наш позор не публичен. Насилие со стороны супруга. Приставания
родителя-извращенца. Постыдная связь с ущербным начальником. Никто ведь не
знает. Зато знаешь ты. И этого достаточно.
Иногда история получает огласку. Развод, которого ты не хотел. Заразная
болезнь, которой никак не ждал. Увечье, которое ты не сам себе устроил. И будь это
только твое воображение, или люди вокруг и вправду об этом что-то там думают, тебе в любом случае предстоит разбираться с полученной отметиной —
разведенный, инвалид, сирота, больной СПИДом.
Стыд, приватный или публичный, всегда причиняет боль. И так будет всегда, пока ты не одержишь победу. Рассвет никогда не наступит, если тебе не помогут.
Ты ведь не удивишься, если я скажу, что в каждом городе есть свои Ребекки
Томпсон и свои мосты через каньон Фримонт. И в Библии тоже много таких Ребекк.
Так много, что порой, кажется, страницы слипаются от пролитых ими слез. В этой
книге ты их тоже обнаружишь. Каждая пережила встречу с каменным дном ущелья
стыда.
Но есть одна судьба, которая воплотила в себе все остальные подобные ей.
История падения. История насилия. История позора.
И история благодати.
Вот женщина стоит в центре толпы. Мужчины вокруг нее — религиозные
лидеры. Их называют фарисеями. Самопровозглашенные хранители моральных
устоев. И еще один мужчина, довольно просто одетый. Он сидит на земле и смотрит
женщине в лицо. Это Иисус.
Иисус только что закончил Свою проповедь.
Женщина только что совершила преступление.
А фарисеи решили поймать их обоих.
«Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии» (Ин. 8:4). От обвинений дрожат
стены соседних домов.
«Поймана в прелюбодеянии». От самих слов бросает в краску. С шумом
отворяются двери. Распахиваются окна.
«В прелюбодеянии». Схватили. В тот самый момент.
«Поймана». Ага! Что у нас здесь такое? Мужчина. И он ей не муж. Давай-ка
одевайся! Мы знаем, что делать с такими, как ты!
В мгновение ока приватная страсть превратилась в публичный скандал. Головы
высовываются из окон, чтобы полюбоваться, как полицейский отряд тащит женщину
по улицам. Собаки лают. Соседи отворачиваются. Весь город видит. Натянув тонкую
одежду на обнаженные плечи, она пытается спрятать свою наготу.
Но от позора не спрячешься.
С этого момента она будет известна как прелюбодейка. Пойдет на рынок, и все
вокруг будут шептаться. Будет проходить мимо соседей, те станут смотреть ей
вслед. Только кто-нибудь назовет ее имя, люди тут же вспомнят, о ком идет речь.
Моральные падения так легко застревают в памяти.
9
Впрочем, самые великие извращения порой остаются незамеченными. То, что
сделала женщина, постыдно, но то, что устроили фарисеи, — презренная подлость.
По закону прелюбодеяние наказывалось смертью, но только если два человека
выступят как свидетели. Нужно было найти очевидцев.
Возникает вопрос: насколько вероятно, что два человека смогут увидеть
прелюбодеяние? Каковы шансы, что ранним утром сразу двое запнутся о парочку, забывшуюся в греховных объятиях? Очень сомнительно. Но если такое все-таки
произошло, готов поспорить, это не просто совпадение.
Итак, я спрашиваю. Как долго эти двое пялились на происходящее, пока не
решились схватить развратников? Как долго они прятались за какой-нибудь
занавеской, прежде чем вышли с обличениями вперед?
И куда делся мужчина? Для прелюбодеяния нужны ведь двое. Что же с ним
стало? Как он смог ускользнуть?
Факты практически не оставляют сомнений: это была заготовленная ловушка.
Женщину поймали, но очень скоро станет ясно, что она не добыча, а только
приманка.
«Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?»
(Ин. 8:5).
Довольно дерзко себя ведет этот комитет по охране общественной этики.
Очень уж довольны собой эти агенты праведности. Вот он — момент, о котором они
так давно мечтали. Этим утром они наконец-то поставят в тупик великого
Назарянина.
А что же женщина? Ее будто больше не существует. Всего лишь пешка в игре. Ее
будущее? Не имеет никакого значения. Репутация? Да кого волнует, что она раз и
навсегда подмочена. Эта прелюбодейка — необходимая, но несущественная деталь
их плана.
Женщина смотрит в землю. Взмокшие волосы спутались. Слезы смешались с
болью. Прикусила губу, стиснула челюсти. Знает, что все кругом на нее смотрят.
Даже и проверять не надо. Сострадания у них не найти. Камни уже в руках. Зажали
так крепко, что побелели пальцы.
Может, попробовать убежать? Но куда? Пожаловаться на несправедливость? Но
кому? Все отрицать? Но ее же видели. Просить о милости? Только не у этих людей...
Выхода нет.
Ты, наверное, ждешь, что Иисус встанет и провозгласит суд лицемерам. Но нет.
Может, ты надеешься, что Он схватит женщину и вдвоем они убегут в Галилею. Но и
этого не произошло. Или ты представляешь, что спустится ангел, разверзнутся
небеса и земля поколеблется под ногами? Ничего подобного.
Его действия едва уловимы. А слово неумолимо.
Что же делает Иисус? (Если ты уже знаешь, притворись, что нет, и попытайся
испытать удивление.)
Иисус что-то чертит на песке. Сидит, наклонившись, и что-то выводит. Тот же
самый палец, что высек на синайских камнях десять заповедей и выжег на стене
приговор Валтасару, ковыряет дворовую грязь. А потом вдруг Христос произносит
вслух: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8:7).
10
Младшие смотрят на старших. Старшие заглядывают в свое сердце и первыми
выпускают камни из рук. Когда те уходят, молодежь, еще недавно храбрившаяся, следует их примеру. Слышны лишь глухой стук падающих камней и шарканье ног.
Иисус и женщина остались одни. Присяжные ретировались. Дворовая площадка
превратилась в кабинет верховного судьи. Прелюбодейка ждет приговора.
«Наверняка сочиняет проповедь. Сейчас будет требовать покаяния». Но судья
молчит. Голова опущена. Все еще что-то пишет. Кажется, даже удивлен, обнаружив, что женщина все еще здесь.
