Госпиталь. II
Опускается мрачный вечер. ТупоОни вкорчиваются в подушки. С рекиНаползает холодный туман. БесчувственноОни внемлют молитвословиям мук.
Медленная, желтая, многоногаяНаползает в их постели горячка.И они в нее глядят, онемелые,И в зрачках их — выцветшая тоска.
Солнце тужится на пороге ночи.Пышет жар. Они раздувают ноздри.Их палит огонь,Красный круг взбухает, как пузырь.
Там, над ними, Некий на стульчакеИми правит жезлом железным,А под ними роют в жаркой грязиЧерные негры белую могилу.
Меж постелей идут похоронщики,Выдирая рывком за трупом труп.Кто не взят, тот вопит, уткнувшись в стену,Воплем страха, прощанием мертвецов.
Комары зудят. Воздух плавится.Горло пухнет в багровый зоб.Рвется зоб, льется огненная лава,Голова гудит, как каленый шар.
Они рвут с себя липкие рубахи,Пропотелые одеяла — прочь,Голые до пупа,Качаются они маятником бреда.
Смерть струится во всю ночную ширьВ темный ил и слизь морских топей.Они слушают, замирая, как гремитЕе посох у больничных порогов.
Вот к постели несут причастие.Поп больному мажет маслом лоб и рот.Выжженная глотка мучительноВталкивает просфору в пищевод.
Остальные вслушиваются,Словно жабы в красных пятнах огня.Их постели — как большой город,Крытый тайной черных небес.
Поп поет. В ответ ему каркаетИх молитв жуткий пересмех.Их тела трясутся от гогота,Руки держатся за вздутый живот.
Поп склоняет колени у кровати,Он по плечи ныряет в требник.А больной привстает. В его рукахОстрый камень. Рука его в размахе,
Выше, выше. И вот уже дыраВспыхивает в черепе. Священник — навзничь.КрикЗамерзает в зубах навстречу смерти.
Umbravitae[2]
Люди высыпали на улицы,Люди смотрят на небесные знаменья:Там кометы с огненными клювамиИ грозящие зубчатые башни.
Крыши усеяны звездочетами,Их подзорные трубы вперились в небо.Из чердачных дыр торчат колдуны,В темноте заклиная свое светило.
Из ворот, закутавшись в черное,Выползают хворобы и уродства.На носилках тащат корчь и жалобы немощных,А вослед, торопясь, гремят гробы.
Ночью толпы самоубийцРыщут, ищут свою былую силуИ, склоняясь на все четыре стороны,Разметают пыль руками, как метлами.
Они сами — точно пыль на ветру.Волосы устилают им дорогу.Они скачут, чтоб скорей умереть,И ложатся в землю мертвыми головами.
Некоторые еще корчатся. И зверье,Слепое, вставши вокруг, втыкаетРог им в брюхо. И мертвые вытягиваются,А над ними — чертополох и шалфей.
Вымер год. Опустел от ветра.Он повис, как намокший плащ,И со стоном вечная непогодаКружит тучи из глуби в глубь.
Все моря застыли. В волнахКорабли повисли и медленноВыгнивают. Течение не течет,И врата семи небес на запоре.
Для деревьев нет ни зим и ни лет.Им конец, и конец навеки.Они тянутся иссохшими пальцамиПоперек забытых дорог.
Умирающий силится воспрянуть.Вот он вымолвил единое слово,А его уже нет. Где жизнь?Его взгляд — как разбитое стекло.
Тени, тени. Смутные, потаенные.Сновидения у глухих дверей.Кто проснется страдать под новым утром,Долго будет стряхивать тяжкий сон с серых век.
* * *
Плавучими корабляминас уносило вдаль.Зимним блескомполосовало нас.В море меж островамимы пускались в пляс.Поток проносился мимо.В небе была пустота.
Есть ли на свете город,где я не стоял у ворот?Ты ли там проходила,чью берегу я прядь?Сквозь умирающий вечерсветил мой ищущий свет,Но только чужие лицавсплывали в его луче.
Я выкликал покойниковиз отреченных мест.Но и меж погребенныхне было мне тебя.Шел я через поле,деревья стояли в ряд,Качая голые сучьяв стынущих небесах.
Я рассылал гонцамиворонов и ворон,Они разлетались в сумракнад тянущейся землей,А возвращаясь, падали,как камень, с карканьем в ночь,Держа в железных клювахсоломенные венки.
Изредка слышен голосв веянье ветерка,Изредка ночью сон мойлелеет твоя рука.Все, что было когда-то, —вновь у меня в глазах.Но веется черный траур,но сеется белый прах.
Помешанные. III
Королевство. Области красных полей.Цепи, плети, охранники.Здесь шуршим мы в крапиве, в репьях, в терновникеПред пугающим вызовом диких небес,
Пред гигантскими красными иероглифами,Огненными зубьями целящимися в нас, —И синяя отрава по сети жилСудорожно вкрадывается в наши головы.
Наш неистов вакхантский пляс,И что ноги наши в тысячах терний,И что давят они крошечных червячков, —Мы лишь издали слышим в собственных жалобах.
Наши легкие ноги — из стекла,Наши плечи — под багряными крыльями,А когда стекло разобьется вдрызг,Мы плывем над его звонкими осколками.
О, божественные игры! Море огня.Небо в пламени. Мы — одинокиеПолубоги. И наши волосатыеНоги попирают камни руин.
Забвенный край, утонувший в мусоре,Где лишь царским лбом качается дрок,Нас хватая за ноги золотой рукойИ блудливо вползая под наши мантии.
Квакает жаба. Синий удодБлеет, как увязшая в болоте коза.Отчего такие узкие ваши лбыИ хохлы ваши встали дурацким дыбом?
Вы цари, по-вашему? Вы только псы,Даль ночную запугивающие лаем.Отчего вы бежите? А бедные трепещутИ летят, как гуси из-под ножа.
Я один в краю глухой непогоды,Я, с креста глядевший на Иерусалим,Бывший Иисус, а теперь в углуГложущий пыльную подобранную горбушку.
Город
Ночь широка. Сияние облаковРазорвано лунным западом.Тысячи окон вытянулись во тьму,Мигая крошечными красными веками.
Улицы, как жилы, пронизали город.Наплывет и уплывает несчетный люд.Монотонно гудят из блеклого затишьяТупые звуки тупого бытия.
Рождение, смерть, насильное однообразие,Шелест ветра, долгий предсмертный крик —Тупо, слепо, мимо и мимо —
И блеск, и пламя, и факелы, и пожар,Издали вскинувшие грозную дланьВысоко над облачной пеленою.
Ночь
Все огни умирали в небе, за пламенем пламя.Все венки облетали. Утопая в крови, из бездныУжас зиял. И как из-за врат преисподней,Издали вновь и вновь долетали темные зовы.
Сверху еще склонялся из галереи факел,Двигаясь в хоре. И гас, свисая, как чертовы волосы,Красный и дымный. А снаружи деревья в буреВырастали ввысь и тряслись от кроны до корня.
А в облаках проносились, распевая дикие песни,Белые старцы бури, и в страхе исполинские птицыПадали с неба, как корабли с сырымиПарусами, тяжко свисающими над валами.
Молнии разорвали диким и красным взоромНочь, чтобы осветить простор бесконечных залов,Где в зеркалах стояли яркие лики мертвых,С угрозою к небесам тянувших черные руки.
Побудь со мною. Пусть наши сердца не дрогнут,Когда во мрак неслышно раскроются двериИ придет тишина. И в ее железном дыханьеНаши жилы застынут и наши иссохнут души.
Зима
